Всем смертям назло - Титов Владислав Андреевич (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Г. Новосокольники»,
Я не подбирал специально эти два письма, как может показаться. Они действительно лежали рядом в той пачке из 76 писем, что принесла Тимофеевна. Когда бывает грустно или подступает тоска, я перечитываю эти письма. Не знаю зачем, но перечитываю.
«Мы получили от вас письмо и фотографии. Очень вам благодарны. Нам все завидуют, и не только в нашей школе, а и в других школах. Теперь разрешите отчитаться перед вами.
У нас в отряде сорок два ученика, все пионеры. За первую четверть три отличника. Это Люба Михайлицкая, Шура Коваленко и Неля Лученко. Восемь учеников учатся на 4 и 5. Мы принимали участие в выставке „Тебе, Великий Октябрь!“ и получили грамоту. Дисциплина у нас в основном хорошая, отряд наш дружный, и мы обещаем не подвести вас. Нам очень стыдно, но в нашем классе есть пять мальчиков, которые не хотят учиться. Мы и дополнительно с ними остаемся, и убеждаем, что надо хорошо учиться, но они никого не слушают и позорят наш отряд. Что нам делать?.
Вам передают большой привет выпускники нашей школы, которые начали с вами переписку, а потом передали нам все свои дела. Их класс был хорошим и дружным. У них было четыре медалиста. Многие из их класса поступили в институты и техникумы. Они часто навещают нас. Все смотрели ваши фотографии и читали письма. Нам написала письмо Наташа Крючкова, которая закончила школу с золотой медалью, а сейчас учится в г. Днепропетровске в медицинском институте. Вот что она пишет; „Я узнала, что ваш пионерский отряд носит имя Владислава Титова. Горячо поздравляю вас с этим событием. Вы должны быть достойны этого имени. Хорошо учитесь, занимайтесь интересными делами. Пусть в ваших сердцах горит пламенный пионерский огонек!“ Наташа была нашей вожатой,
Наши родители читают вашу книгу.
С пионерским приветом, пионеры отряда им. В. Титова, г. Глухое Сумской обл… школа № 1».
В актовом зале школы № 37 города Ворошиловграда негде упасть яблоку. За столом, установленным на сцене, рядом со мной сидят директор школы и мои друзья Гена Коваленко, с которым я познакомился на заседании литературного кружка при Ворошиловградском отделении Союза писателей СССР, и Иван Игнатов (с Иваном меня связывает крепкая многолетняя дружба). Мы вместе поступали в горный техникум, в одном полку и в одной эскадрилье служили в армии, в один день демобилизовались, в одной группе оканчивали техникум, и наши койки в студенческом общежитии стояли рядом. Потом судьба разбросала нас по разным шахтам и вот через несколько лет свела в одном городе. Иван женат, растит дочь, сам работает на шахте. Я вижу, как неловко чувствует он себя в этой непривычной обстановке и роли, но поделать ничего не может. Пойти на встречу со школьниками пригласил его я. А разве мог Иван отказаться! И вот сидит, потеет и не знает, куда спрятать свои большие, в тонких синих шахтерских шрамах руки. Потею и я. Иван достает платок и дрожащей рукой вытирает мне лоб.
— Ты чего трясешься? — шепчу на ухо.
— Жарко очень.
— Выступишь? — спрашиваю.
— Ты что! — У него от испуга округляются глаза, он подозрительно смотрит на меня и слегка отодвигается.
Читательская конференция в самом разгаре. Оборачиваясь к столу президиума, бойкая черноглазая девчушка лет четырнадцати увлеченно пересказывает мне содержание повести. Я делаю вид, что впервые слышу все это, и незаметно для самого себя начинаю поддакивать ей, согласно кивая головой. Память у школьницы оказалась хорошей, и, подстегиваемая моим активным участием, она пересказала почти всю основную сюжетную линию, собралась было уходить со сцены, но у самого края остановилась и всплеснула руками.
— Ой, а про Егорыча-то я забыла!
— Про Егорыча кто-нибудь другой расскажет. Садись, Светлана, — сказал директор.
Про Егорыча мне рассказал рыжий, вихрастый паренек с большими голубыми глазами и крупными веснушками по всему лицу. О докторе Кузнецове поведала высокая, полная девочка с белыми вьющимися волосами. Потом попросили выступить Ивана. Он было попробовал отнекнуться, но в зале грохнули такие аплодисменты, что он как ужаленный вскочил со стула и замер по стойке «смирно». Я посмотрел на своего друга. Лицо его было несчастным.
— Ну что я могу вам рассказать? — каким-то заунывным, тоскливым голосом спросил он и покраснел, как вареный рак.
Запинаясь и сбиваясь, он рассказал о трудностях армейской жизни, о солдатской дружбе и взаимовыручке.
— Ну что я могу вам рассказать? — опять спросил он и попытался сесть.
— Еще, еще! — закричали школьники и зааплодировали.
Иван поднялся, повторил свой вопрос и рассказал о веселой студенческой жизни и о том, как покупали колбасу не на вес, а на сантиметры, потому что так легче делить (приложил линейку: три сантиметра тебе, три мне!), как ходили на танцы, и в заключение о том, как работали над дипломными проектами и в самый последний день, накануне защиты, я нечаянно залил чернилами его самый большой и самый главный чертеж. Иван вошел во вкус, уже не краснел и не запинался, с лица ушло страдальческое выражение.
— Потом мы со Славкой двое суток чертеж чертили заново, а чтоб не уснуть ночью, употребляли какую-то микстуру, которую нам дали знакомые девушки из аптеки. Чертеж получился еще лучше, потому что чертили его в четыре руки. Защитились мы оба на «отлично». Ну что я могу вам рассказать? И сел.
В зале опять грохнули аплодисменты. Иван встал и неловко раскланялся. Следующим выступил Геннадий. Густым, неторопливым басом он поведал ребятам о том, что литературная студия работает плодотворно и исправно. Налицо результат активной работы. Наш студиец Слава Титов напечатался в столичном журнале, во всеми уважаемой «Юности», тираж которой, как известно, превышает два миллиона. С раскрытым от удивления ртом я узнал о том, что скоро меня примут в члены Союза писателей СССР, потому что иначе и быть не может, в чем все студийцы уверены, и он, Генка, вместе со всеми надеется, что я с достоинством понесу почетное звание «советский писатель». Он так убежденно говорил обо всем этом, что можно было подумать: мое членство в Союзе писателей — дело решенное или, по крайней мере, он, Коваленко, — полномочный представитель или даже председатель приемной комиссии.
— Пожелаем же молодому талантливому прозаику новых успехов в творчестве! — на повышенной ноте заключил Генка и, зверски подмигнув директору, сел.
Желающих выступить больше не было, и слово предоставили мне.
— Ну что я могу вам рассказать? — как-то само собой вырвалось у меня, я удивился этому, посмотрел на Ивана и замолк.
Зал тоже молчал, уставившись на меня стаей любопытных, ожидающих глаз. И в наступившей тишине перед моим мысленным взором вдруг возникла наша старая, покосившаяся сельская школа, неровный ряд ободранных парт и за ними мы, босые, полуголодные мальчишки суровой военной поры. Ранее намеченный план выступления полетел ко всем чертям.
Я рассказал о той суровой поре, о том, как делали из сажи и свеклы чернила, как писали перьями, выдранными из петушиных хвостов, на серой оберточной бумаге или на газете между строк, носили по очереди один-единственный на всю школу пионерский галстук, о том, как первым нашим пионерским поручением было: переписать единственный изорванный букварь и подарить переписанные учебники первоклассникам.
Я говорил о том, что незабываемым ощущением, оставшимся с детства, было ощущение голода: нам всегда хотелось есть. Нам даже казалось, что голод это постоянное и нормальное состояние человека. Что так было, так есть и так будет всегда.
— И сейчас, когда с той поры прошло много лет, когда за спиной остались прожитые годы, я с чувством величайшей благодарности вспоминаю своих первых учителей, которые в тяжкую пору войны, в тех холодных, нетопленых классах, сумели воспитать в нас, оборванных деревенских сорванцах, великое чувство — неистребимую любовь к жизни, радость труда, стойкость в преодолении невзгод. Многие из учителей уже ушли из жизни. Но всем тем добрым и хорошим, что есть у нас, мы обязаны им. И если после нас на земле останется добрый след, то это и их след, это продолжение их жизни.
