Остров фарисеев. Путь святого. (сборник) - Голсуорси Джон (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt, .fb2) 📗
– О нет, Пудлс, – заметил человек, восседавший на пуфе, – мне один знакомый рассказывал, что никакие бани не могут сравниться с софийскими. – И лицо его преобразила тайная радость вкусившего порок хотя бы понаслышке.
– Ах, никакие бани не могут соперничать с багдадскими, – протянул толстяк с маленьким ртом.
Слова его снова прозвучали над присутствующими как благословение, и снова весь мир разделился на три части: где обслуживают хорошо, где обслуживают куда лучше и… Багдад!
А Шелтон подумал: «Почему это я не знаю такого места, где было бы лучше, чем в Багдаде?»
Он казался сам себе таким ничтожеством. Выходит, что он не знает ни одного из этих чудесных мест и ничем не может быть полезен своим ближним; впрочем, в глубине души он был убежден, что остальные столь же мало знают о предмете разговора, как и он сам, – просто им приятно вспомнить все когда-то слышанное и со смаком сообщить об этом. Увы! Шелтон не знал забавных историй, за какие светских людей удостаивают ярлычка «славный малый» и к тому же «весельчак».
– А вы были когда-нибудь в Багдаде? – робко спросил он толстяка.
Тот, ничего не ответив, стал рассказывать какой-то анекдот, и крошечный рот его на широком лице извивался при этом как гусеница. Анекдот был презабавный.
За исключением Антонии Шелтон не видел почти никого из женской половины общества, собравшегося в Холм-Оксе, ибо, следуя установленному в таких поместьях обычаю, мужчины и дамы старались по возможности избегать друг друга. Они встречались за столом, иногда собирались, чтобы сыграть партию в крокет или теннис, в остальное же время, словно по тайному уговору, держались порознь, как на Востоке.
Однажды, разыскивая Антонию, Шелтон заглянул в гостиную и обнаружил там несколько дам, занятых горячим спором. Он уже хотел было удалиться, но, не желая слишком явно показать, что зашел сюда лишь в поисках своей невесты, сел и стал слушать.
Высокородная Шарлотта Пенгвин сидела на низком диване у окна и вязала неизменный шелковый галстук – шестой по счету, с тех пор как начала вязать точно такой же в Йере; рядом на подоконнике стояла гортензия, и лепестки круглых, как шар, цветов почти касались горящих румянцем щек тетушки. Она смотрела с томным интересом на говорившую даму. Эта дама была плотная, небольшого роста; седые волосы ее, зачесанные назад, открывали низкий лоб; лицо у нее было энергичное и немного недовольное. Она стояла с книгой в руках, словно произносила проповедь. Будь она мужчиной, про нее можно было бы сказать, что это бойкий моложавый делец, ибо, несмотря на седины, чувствовалось, что она никогда не состарится и никогда не утратит способности быстро принимать решения. Черты ее лица обладали большой подвижностью, в живом, но немного жестком взгляде сквозила фанатическая убежденность в правильности собственных суждений; подчеркнуто простое платье словно утверждало ее право вмешиваться в чужие дела. Лицо у нее было не красное и не бледное, не желтое и не зеленое, но все эти оттенки сливались в нем, словно для того, чтобы она возможно меньше выделялась на фоне окружающей природы. И улыбка у нее была какая-то странная: кисло-сладкая, больше всего напоминавшая вкус яблока с гнильцой.
– Я их просто не слушаю, – говорила она. Голос у дамы был не резкий, но деловитый: чувствовалось, что у нее нет времени заниматься пустяками. – Я на опыте убедилась, что с ними лучше всего обращаться как с детьми.
Услышав это, дама, читавшая «Таймс», улыбнулась; ее рот, вернее, все ее жесткое красивое лицо напоминало деревянных лошадок в яблоках, которых можно купить в пассаже в Сохо. Она скрестила ноги, зашуршав дорогим тяжелым шелком юбок. Казалось, вся она захрустела и затрещала, когда резко, не глядя на окружающих произнесла:
– А я считаю, что бедняки – очаровательные люди!
Сибилла Деннант, сидевшая на диване, звонко рассмеялась и, бросив Шелтону на колени залаявшего терьера, спросила:
– А вы, Дик? Какого вы мнения о бедняках?
Шелтон в замешательстве огляделся по сторонам. Пожилые дамы, которые уже высказали свое мнение, смотрели теперь на него, и в их взглядах он прочел полное пренебрежение.
«О, этот молодой человек? – казалось, говорили они. – И вы ждете от него каких-то разумных замечаний! Полно!»
– Какого я мнения о бедных? – запинаясь, спросил Шелтон. – Да никакого.
Дама по имени миссис Мэтток – та, что все время рассуждала стоя, – посмотрела на утонченную особу, читавшую «Таймс», и, улыбнувшись своей кисло-сладкой улыбкой, заметила:
– Возможно, вы не знаете лондонских бедняков, леди Бонингтон?
В ответ леди Бонингтон только зашуршала юбками.
– Ах, миссис Мэтток, пожалуйста, расскажите нам о трущобах! – воскликнула Сибилла. – Посещать трущобы, должно быть, так интересно! А здесь такая смертельная скука – только и делаем, что шьем для них фланелевые юбки!
– Бедняки, душенька, совсем не такие, какими вы их себе представляете… – начала было миссис Мэтток.
– А знаете, – прервала ее тетушка Шарлотта, выглядывая из-под гортензии, – по-моему, они такие милые!
– Вы так думаете? – резко спросила миссис Мэтток. – А по-моему, они только и делают, что вечно ворчат.
– На меня они никогда не ворчат; они очаровательные люди.
И леди Бонингтон с сумрачной улыбкой посмотрела на Шелтона.
А он невольно подумал, что нужно быть необычайно храбрым, чтобы осмелиться ворчать в присутствии этой богатой деспотичной особы.
– Бедняки – самые неблагодарные люди на свете! – заметила миссис Мэтток.
«Зачем же вы тогда ходите к ним?» – спросил про себя Шелтон.
И словно в ответ на его мысль, миссис Мэтток сказала:
– Мы обязаны помогать им, обязаны выполнять свой долг, но дождаться от них благодарности…
– Несчастные! У них такая тяжкая участь! – с иронической улыбкой заметила леди Бонингтон.
– А маленькие дети! – вздохнула тетушка Шарлотта, вспыхнув и посмотрев вокруг блестящими глазами. – Они такие трогательные!
– Ох, эти дети! – сказала миссис Мэтток. – Я прямо из себя выхожу при виде этих заброшенных созданий. Нет, мы слишком сентиментально относимся к беднякам!
Леди Бонингтон снова зашуршала юбками. Ее пышные плечи глубоко ушли в мягкую спинку кресла; густые темные волосы, отливавшие серебром, были высоко взбиты; рубиновый браслет сверкал на могучем запястье руки, державшей газету; она медленно покачивала ногой, обутой в туфельку из бронзовой кожи. Эта дама отнюдь не производила впечатления слишком сентиментальной.
– Я знаю, что беднякам часто совсем неплохо живется, – заявила миссис Мэтток таким тоном, словно кто-то глубоко оскорбил ее.
И Шелтон не без жалости заметил, что судьба избороздила морщинами все ее доброе лицо. Эта сетка крохотных морщинок красноречиво говорила о великом множестве добрых намерений, которые не осуществились по вине непрактичных и вечно недовольных бедняков.
– Что бы вы ни делали, они никогда не бывают довольны, – продолжила она. – Они только обижаются, когда им помогают, или же принимают помощь, но никогда за нее не благодарят.
– О, это так тяжело! – пробормотала тетушка Шарлотта.
Шелтону все больше и больше становилось не по себе. И вдруг он резко сказал:
– Будь я на их месте, я поступал бы точно так же.
Миссис Мэтток метнула в его сторону взгляд своих карих глаз, а леди Бонингтон, звякнув браслетом, промолвила, как бы обращаясь к «Таймс»:
– Мы всегда должны ставить себя на их место.
Шелтон невольно улыбнулся: леди Бонингтон на месте бедной женщины!
– О, я всецело ставлю себя на их место! – воскликнула миссис Мэтток. – Я прекрасно понимаю, что они должны чувствовать. Но неблагодарность все же отвратительная черта.
– А они, видимо, не могут поставить себя на ваше место, – пробормотал Шелтон и, набравшись храбрости, быстрым взглядом окинул комнату.
Да, все в этой комнате было удивительно под стать одно другому, и все одинаково ненастоящее, словно каждая картина, каждый предмет обстановки, каждая книга и каждая из присутствующих дам были копиями с какой-то модели. Все они были очень разные, и тем не менее (подобно скульптурам, которые мы видим порой на выставках) все казались слепками с какого-то одного оригинала. Вся комната дышала целомудрием, сдержанностью, практичностью и комфортом, все было продумано до мелочей; никто здесь ничем не выделялся – ни чрезмерной добродетелью, ни чрезмерным трудолюбием, ни манерами, ни речами, ни внешним видом, ни своеобразием умозаключений.
