Мираж - Рынкевич Владимир Петрович (электронная книга .TXT) 📗
На тротуарах толпы светлых костюмов и платьев, цветы, на балконах трепещут приветственные флажки.
Сначала отправились на банкет в Гранд-отель. Дымников с компанией оказался за большим столом недалеко от генералов, и ему иногда удавалось услышать, о чём они говорят. Рядом с ним сидел офицер из свиты Брикса, и Леонтий, припомнив французский, объяснял, кто есть кто, и переводил тосты. Конечно, в них звучал призыв: «На Москву!» Брикс поднялся с бокалом шампанского и сказал:
— Владимир Зенонович, от имени своего правительства поздравляю вас со званием лорда. За вашу доблесть и новую стратегию вы награждаетесь орденами Святого Михаила и Святого Георгия. Отныне ваш вензель будет красоваться в Лондоне, в церкви Святого Михаила.
Май-Маевский был потрясён и едва не заплакал — во всяком случае протирал пенсне. Тем более подходила стадия «после». Кутепов, сидевший рядом, говорил с Бриксом о танках и артиллерии:
— Мы создаём новую артиллерийскую бригаду и хотим полностью оснастить её английскими орудиями. Не хватает 8—10 пушек.
— Запишите, — сказал Брикс адъютанту. — Орудия будут в течение недели.
— Скажи ему насчёт танков, — говорил Кутепов переводчику. — Нужны более лёгкие танки для наших дорог.
Капитан Макаров что-то шепнул Май-Маевскому. Генерал распорядился, и в зал под дикую кавказскую музыку вбежали танцоры-джигиты с кинжалами. Корректный строгий Брикс расплылся в восторженной улыбке. После танцев оперный оркестр заиграл какой-то английский, никому не известный вальс.
— Господа! — воскликнул Май-Маевский. — Великий Диккенс писал, что нельзя ужинать под похоронный марш. Приглашаю вас в Буфф, где нас ждёт прекрасный настоящий цыганский хор.
Брикс принял приглашение с удовольствием.
У Дымникова был свой ключ от квартиры на Сумской, но оказалось, что Марыся уже дома.
— Заждалась, коханый мой. Ты там гуляешь с генералами.
— Приличные, хорошо одетые люди устроили для себя спектакль, чтобы забыть о миллионах мужиков, красноармейцев, пленных, дезертиров и прочих, кои и представляют нынешнюю Россию.
— Ты умный, Леончик. Я тоже так думала.
Обычный вечер вдвоём, обещающий обычные ночные ласки. Цветы, вино, конфеты... Заметил новое — на этажерке польские книги: Сенкевич, Жеромский, Конопницкая. Всё на польском. Потеснили дымниковских Пушкина, Лермонтова, Блока.
— Они были у Стефана, — объяснила Марыся. — От красных прятали. Я же полька.
— Когда-то ты сказала, что русская, и просила называть тебя Машей.
— Тогда был другой век. Теперь есть вольная Польша.
Он не знал, с чего начать, вспомнил об общих делах:
— Вагоны в Крым ушли? Макаров нервничал, спрашивал.
— С Холодной горы. Консервы и сахар. Макаров только и волнуется за злотые. Спростый ако полено.
— Все мы, наверное, так. И ты. И я.
— Я?
Пожалуй, он ещё не видел на её чистом бело-розовом со смуглинкой лице такую горделиво-холодную маску. Марыся подошла к зеркалу, поправила золотистые локоны, сказала с той же холодной величавостью:
— Разве я похожа на торговку-коммерсантку, только и думающую о злотых?
— Ты похожа на мою любимую единственную Марысю, но…
— Что но? Какое но?
— Ты не коммерсантка, но я не знаю, кто ты. А я видел тебя с офицером ночью, когда ты должна была находиться на складе в Москалёвке. И там, с вами, ещё были офицеры, Штатские. Недалеко от комендатуры.
— Меня с офицером? Леончик, ты ревнуешь!
— Нет. Не ревную. По-моему, там было не любовное Свидание. Но что? Красные? Контрразведка? Коммерсанты из Мопита?
— Спасибо, Леончик, что ты мне веришь. Одного тебя кохаю. И всё тебе расскажу!
— Всё? Всё — лучше не надо. Когда рассказывают все, обычно врут.
— Ты мой коханый, я тебе всё скажу. Я не официантка из корчмы, не торговка, не коммерсантка у Стефана. Я Мария Конрадовна Крайская! Потомственная польская дворянка. Наш начальник государства Юзеф Пилсудский знал моего деда, а мой отец погиб в 15-м году в его легионе, в Австрии. Это он в Варшаве пригласил меня идти рядом с ним, и нас снимали в кино. Мы боремся за Великую Польшу, за Речь Посполитую, против тех, кто больше ста лет распинает, грабит, угнетает мою страну. Пришёл час расплаты. Бог с нами. Он наказывает тех, кто губил Польшу. Ты знаешь, за что отправили на гильотину Марию-Антуанетту? За то, что её мать подписала Третий раздел Польши. А за что Романовых расстреляли в Екатеринбурге? За то, что Екатерина подписала раздел Польши.
— Марыся, ты любишь Польшу, и я люблю Польшу. Чудесная земля. Я же там воевал, был ранен. Но и Россия прекрасная земля.
— Россия — это хам-жандарм, для которого все нерусские — не люди, а ляхи, хохлы, армяшки...
— Но я же, как будто, не хам. У меня есть друзья и поляки, и евреи.
— Ты, Леончик, — один мой коханый. Других нет.
— Но я же русский. Как мы теперь с тобой кровать будем делить? С одной стороны — красно-белый флаг, с другой трёхцветный единый неделимый?
— Не знаю, Леончик. Кровать такая узкая. Да и я поправляться стала. Смотри: вот эти французские панталоны уже тесны. Вот здесь, в бёдрах. Придётся снимать дамски нохавички...
1919. ИЮЛЬ
«Московская директива
Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, приказываю:
1. Ген. Врангелю выйти на фронт Саратов—Ртищево—Балашов, сменить на этих направлениях донские части и продолжать наступление на Пензу, Рузаевку, Арзамас и далее — Нижний Новгород, Владимир, Москву.
Теперь же направить отряды для связи с уральской армией и для очищения нижнего плёса Волги.
2. Ген. Сидорину правым крылом, до выхода войск ген. Врангеля, продолжать выполнение прежней задачи по выходу на фронт Камышин—Балашов. Остальным частям развивать удар на Москву в направлениях: Воронеж, Козлов, Рязань и Н. Оскол, Елец, Кашира.
3. Ген. Май-Маевскому наступать на Москву в направлении Курск, Орел, Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав—Брянск.
4. Ген. Добровольскому выйти на Днепр от Александровска до устья, имея в виду в дальнейшем занятие Херсона и Николаева...»
Старые корниловцы были построены на станции Глазуновка. Генерал Май-Маевский вышел из вагона, едва не споткнувшись на ступеньке, поздоровался с Кутеповым, с войсками и прочитал деникинскую директиву. Громовое «ура» приветствовало начало похода на Москву.
— Доблестные корниловцы, сколько вёрст до Москвы? — вопрошал генерал.
— Четыреста.
— Четыреста двадцать.
— А сколько корниловских переходов?
— Двадцать!
— Восемнадцать!
— За восемнадцать — ура! — крикнул Май-Маевский.
Корниловцы поддержали единогласно и громогласно.
В вагоне был дан небольшой завтрак для высших офицеров. Кутепов по обыкновению почти не пил, но делал это деликатно, незаметно. Командующий же, выпив несколько» рюмок, если и не протрезвел, то перешёл в какую-то другую стадию опьянения.
— Александр Павлович, — спросил он вдруг строго, — кадим образом обеспечиваете войска фуражом? Чем кормите артиллерийских лошадей?
— Как обычно, реквизируем у крестьян. По законам военного времени.
— Квитанции выдаёте?
— Они их не берут — боятся красных.
— Значит, просто отбираете и ждёте, что русские крестьяне поддержат нашу армию?
Кутепов промолчал. Ему не нужна поддержка мужиков. Ему нужны верные корниловцы, готовые расстрелять хоть пол-России, если та половина будет против Белого дела.
— Ваше превосходительство, красные тоже объявили продразвёрстку и отбирают у мужиков всё до последнего зёрнышка, — сказал Ермолин.
— Вот и решение! — и генерал поднял вверх указательный палец. — Они отбирают, и мужики против них. Если бы мы не отбирали — мужики были бы за нас.
