Сын президента - Уэлдон Фэй (книга жизни .txt) 📗
Хрусть! Твой палец сломан.
— Интересно, что делали пещерные женщины, когда у них наступали месячные, — говорит Дженифер. — Прости за такую менструальную тему, Оливер.
— Нашла за что извиняться, — в ярости восклицает Хилари. — Неуместная скромность! Чего тут стыдиться?
— Ничего они не делали, — говорит Хоуп. — То же, что делают женщины в нашей стране, если сидят в карцере в тюрьме или в сумасшедшем доме. Просто заливают все кровью. На тебе жесткая парусиновая хламида, нижнего белья нет. Ты находишься в камере двадцать четыре часа в сутки. В ней нет ничего, кроме тебя и унитаза без крышки. Туалетной бумаги тоже нет. Три раза в день в отверстие в двери тебе пихают миску с едой. Раз в неделю тебя выводят мыться. Если из тебя начало лить между банными днями, тем хуже: Никто об этом не знает, одна ты. Будешь бить и колотить в дверь — тебя только продержат там дольше. Вот и делаешь то же, что пещерная женщина. Заливаешь кровью ноги, заливаешь кровью пол.
Все удивленно повернулись к Хоуп. Она улыбается своей ослепительной улыбкой, издает беззаботный смешок.
— Я была в таком заведении, — говорит она. — В пятнадцать лет у меня появились странности. Я стала воровать и заговаривать на улице с мужчинами. Меня взяли под стражу, я сделала попытку убежать, перебралась через одну-две стены, нанесла один-два удара; прошло полгода прежде, чем родителям удалось вызволить меня. Шесть недель я провела в карцере. Мне повезло, за это время месячные были у меня два раза.
Оливер нарушил молчание.
— Но в мужских тюрьмах условия не лучше, — говорит он.
— Насколько я знаю, мужчинам дают туалетную бумагу в этих ваших «камерах уединения», — говорит Хоуп. — «Камеры уединения»! Звучит неплохо.
Топ, топ. Опасность подбирается все ближе. Одна жизнь гибнет за другой. Хоуп скользит по поверхности собственной жизни; острая на язык, с широко распахнутыми глазами, с необузданным сердцем, она играет наверняка.
— По-моему, ваше представление о перепуганных, онемевших от ужаса пещерных женщинах ошибочно, — быстро произносит Дженифер. — У них обязательно был хворост, и, когда они слышали рев саблезубого тигра, они просто разжигали костер. А другие заостряли колья, чтобы проткнуть зверю глаза, если он на них кинется. И дети вовсе не были грязные и не грудились в золе, они лежали, как и следует, на чистых подстилках из соломы и мха, в ряд у стены пещеры, с начисто вытертыми руками и лицами.
Топ, топ. Слышите? Дженифер живет в постоянной осаде: разжигает костер, точит колья, готовится отразить опасность. Она вылизывает своих детей, придает им надлежащий вид, как кошка вылизывает котят. Делайте это, не делайте то! Будьте осторожны, когда переходите дорогу, не разговаривайте с чужими людьми. Фтористые таблетки, чтобы в зубах не было дупла. Яблоко, апельсин и яйцо каждому ребенку каждый день, чтобы кости были крепкие, мышцы упругие, кожа гладкая. Восемь детей в доме. Апельсин в день на ребенка, скажем, в течение пятнадцати лет. Сорок тысяч штук или около того. Их надо купить, принести домой, помыть, снять с них кожуру и выкинуть ее. Все — ради витамина С.
Топ, топ. Если у детей все в порядке и вам нечего бояться, бойтесь, что они схватят насморк.
У меня нет детей, но меня тоже терзает страх, непонятно, что вырывает меня из сна посреди ночи; я уверена: в комнате кто-то, что-то есть. А я даже не могу зажечь свет. И тогда я зову страх к себе внутрь, я заговариваю с ним: скажи мне, говорю я, почему ты во много раз больше, чем того заслуживает один человек, и он отвечает: потому что я — все ваши страхи, а ты — все вы в тебе одной; вас не легион, как ты думаешь, тебе надо научиться делить меня с другими. Потеря одной женщины — это потеря каждой женщины. Голос страха звучит в темноте, я принимаю его в себя, он растворяется во мне, он часть меня, и вот он исчезает. Я снова засыпаю, перехожу от мрака в еще более густой мрак.
Я не думаю, что шаги страха когда-либо смолкнут — мягкие, настойчивые шаги за границей света от костра, — просто время от времени я сплю и не могу их слышать.
30
Хомер, как и предсказывали все, в том числе Элфик, Майя, Дженифер, Хоуп, Пит и Джо, вернулся домой достаточно скоро.
Он все же не вышвырнул, как полагала Хилари — единственная из всех, — плачущую, отвергнутую Изабел в огромный, клокочущий чудесный водоворот, где кружатся Одинокие Женщины. Нет. Хомер вернулся, когда Изабел спала, рядом с ней — Джейсон, осторожно извлек ее крепкими мужскими руками из новой, незнакомой ей страны, где царят страх и независимость и, вернув статус респектабельной замужней женщины, снова водрузил на пьедестал собственного уважения и уважения общества. С этой выгодной позиции открывается прекрасная панорама, солнце неустанно озаряет горные вершины хорошего поведения и общепринятой морали, заливая их своими лучами из самых лучших побуждений.
Нечего удивляться, что так много женщин стремятся там обитать и сражаются за то, чтобы не попасть под лопасти бунта, революции и жертвоприношений.
Изабел спала тяжелым сном человека, истощенного эмоционально и сексуально, живительным сном, который ничего не сулил в будущем, лишь отзывался на то, что ушло в прошлое.
Хомер гладил ее по волосам, звал шепотом по имени, тряс, пока ему удалось ее разбудить.
— Если бы я был взломщиком, Изабел, — укоризненно произнес Хомер, — я обобрал бы тебя до нитки.
Было около часу ночи.
— Мне сказали, что ты в Нью-Йорке.
— Я и был в Нью-Йорке, — сказал Хомер. — Но я соскучился по тебе. И прилетел домой.
— Не разбуди Джейсона, — сказала Изабел. Она села в постели, теплая от сна. Хомер, не снимая куртки, обнял ее. От него пахло самолетом: смесь пота и гигиенических средств, одеколона и машинного масла. Мелькнула и пропала мысль о Дэнди. Хомер не брился; подбородок был колючий.
— Шестилетнему мальчику не следует спать с матерью, — заметил Хомер. — Что бы сказал на это доктор Грегори?
— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Изабел; но и то, и другое было неправдой. Она прекрасно знала, что сказал бы доктор Грегори, поскольку неизменно слышала от него самое неприятное и трудное для нее предположение из всех возможных: что она предает роль матери, требует у Джейсона утешения, а не дает его и тем самым выводит его из равновесия.
— Но могу спросить его завтра, если хочешь. И за все время, что тебя не было, Джейсон ни разу не мочился в постель и не кусался, так что, возможно, ходить к доктору Грегори надо как раз тебе, а не мне.
Хомер рассмеялся.
— Пусть он сначала уничтожит твои фантазии, Изабел, ради всех нас. Я с трудом переношу перелеты через несколько часовых поясов.
— Почему ты смеешься? — спросила Изабел. — Мне было ужасно.
— Вероятно, потому, что все это смешно. Ты вдруг заявляешь, что Джейсон не мой. Еще какой мой, это видно невооруженным глазом. Мне не следовало принимать твои слова всерьез. Он выглядит, как я, думает, как я, чувствует, как я. Сам он, безусловно, верит в то, что он мой сын, но, Изабел, все это сразу же перестанет быть смешным, если твое заявление дойдет до его ушей. Представляешь, как это расстроит его?
— Конечно, — сказала Изабел. Время мчится вперед, ребенок растет, сплетает нити жизни в новый, неожиданный узор, краски его становятся все ярче, а жизненная ткань постаревшей матери изнашивается и выцветает. Она неохотно согласилась: — Конечно он твой сын.
Хомер подхватил Джейсона худыми, но мощными руками и понес его наверх, прочь от постели матери со смятыми простынями в собственную его аккуратную постель. Джейсон вскрикнул и стал было протестующе вырываться, но так до конца и не проснулся.
— Тяжелый, — сказал Хомер.
Изабел подавила мысль: да, Дэнди был тяжелым, он давил ее своим телом, своим превосходством. А Хомер — нет, они и здесь были на равных.
Хомер разделся и скользнул под одеяло рядом с ней; задрав ночную рубашку, стал гладить ее грудь. Изабел лежала неподвижная, уступчивая, однако настороженная, словно от ее внезапного движения он мог стать опасным, и его пальцы, перестав ее ласкать, станут терзать и рвать ее тело. Толчки его плоти могут участиться, выйти из-под контроля, он вклинится в нее с такой силой, что уничтожит ее. Она поняла, что полностью зависит от его доброй воли; в этом таилась опасность, это предвещало зло.
