Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая - Горький Максим (книги онлайн без регистрации txt) 📗
«Очевидно, Ломброзо все-таки прав: преступный тип существует, а Дриль не хотел признать его из чувства человеколюбия, в криминальной области неуместного. Даже – вредного».
Сделав этот вывод, Самгин вполне удовлетворился им, перестал ходить в суд и еще раз подумал, что ему следовало бы учиться в институте гражданских инженеров, как советовал Варавка.
Затем у него было еще одно очень неприятное впечатление. Поздно, лунной ночью возвращаясь от Варвары, он шел бульварами. За час перед этим землю обильно полил весенний дождь, теплый воздух был сыроват, но насыщен запахом свежей листвы, луна затейливо разрисовала землю тенями деревьев. Самгин был настроен благодушно и думал, что, пожалуй, ему следует переехать жить к Варваре, она очень хотела этого, и это было бы удобно, – и она и Анфимьевна так заботливо ухаживали за ним. В Варваре он открыл положительное качество: любовь к уюту, она неутомимо украшала свое гнездо. Самгин понимал:
«Ждет хозяина».
– Это вы, Самгин? – окрикнул его человек, которого он только что обогнал. Его подхватил под руку Тагильский, в сером пальто, в шляпе, сдвинутой на затылок, и нетрезвый; фарфоровое лицо его в красных пятнах, глаза широко открыты и смотрят напряженно, точно боясь мигнуть.
– За девочками охотитесь? Поздновато! И – какие же тут девочки? – болтал он неприлично громко. – Ненавижу девочек, пользуюсь, но – ненавижу. И прямо говорю: «Ненавижу тебя за то, что принужден барахтаться с тобой». Смеется, идиотка. Все они – воровки.
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он читал в пошлом «Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную дома свиданий в краже у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра играла роль не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому – истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена:
«Ошибка ученого».
– Кстати, о девочках, – болтал Тагильский, сняв шляпу, обмахивая ею лицо свое. – На днях я был в компании с товарищем прокурора – Кучиным, Кичиным? Помните керосиновый скандал с девицей Ветровой, – сожгла себя в тюрьме, – скандал, из которого пытались сделать историю? Этому Кичину приписывалось неосторожное обращение с Ветровой, но, кажется, это чепуха, он – не ветреник.
Тагильский засмеялся, довольный своим каламбуром.
– Нет, он не Свидригайлов и вообще не свирепый человек, а – человек «с принципами» и эдакий, знаете, прямых линий...
Он поскользнулся, Самгин поддержал его.
– Постойте – я забыл в ресторане интересную книгу и перчатки, – пробормотал Тагильский, щупая карманы и глядя на ноги, точно он перчатки носил на ногах. – Воротимтесь? – предложил он. – Это недалеко. Выпьем бутылку вина, побеседуем, а?
И, не ожидая согласия Клима, он повернул его вокруг себя с ловкостью и силой, неестественной в человеке полупьяном. Он очень интересовал Самгина своею позицией в кружке Прейса, позицией человека, который считает себя умнее всех и подает своя реплики, как богач милостыню. Интересовала набалованность его сдобного, кокетливого тела, как бы нарочно созданного для изящных костюмов, удобных кресел.
– Давно не были у Прейса? – спросил Самгин.
– Я там немножко поссорился, чтоб рассеять, скуку, – ответил Тагильский небрежно, толкнул ногою дверь ресторана и строго приказал лакею найти его перчатки, книгу. В ресторане он стал как будто трезвее и за столиком, пред бутылкой удельного вина стал рассказывать вполголоса, с явным удовольствием:
– Этот Кичин преинтересно рассуждал: «Хотя, говорит, марксизм вероучение солидно построенное, но для меня – неприемлемо, я – потомственный буржуа». Согласитесь, что надо иметь некоторое мужество, чтоб сказать так!
Его глаза с неподвижными зрачками взглянули в лицо Клима вызывающе, пухлые и яркие губы. покривились задорной усмешкой, он облизал их языком длинным и тонким, точно у собаки. Сидели они у двери в комнату, где гудела и барабанила музыкальная машина. Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару, еврей тихо, с ужасом на лице говорил что-то и качался на стуле, встряхивал кудрявой головою. За другим столом лениво кушала женщина с раскаленным лицом и зелеными камнями в ушах, против нее сидел человек, похожий на министра Витте, и старательно расковыривал ножом череп поросенка. Тагильский, прихлебывая вино, рассказывал, очень понизив голос:
– «Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже – предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории – эксплоатация сил природы и сил человека, и чем беспощаднее насилие – тем выше культура». Каково, а? А там – закоренелые либералы были...
Машина замолчала, последние звуки труб прозвучали вразнобой и как сквозь вату, еврей не успел понизить голос, и по комнате раскатились отчаянные слова:
– Ну, кто же будет строить эту фабрику, где никого нет? Туда нужно ехать семь часов на паршивых лошадях!
Человек, похожий на Витте, разломил беленький, смеющийся череп, показал половинку его даме и упрекающим голосом спросил лакея:
– Человек! Где же мозг, а? Что ж вы даете? Еврей сконфуженно оглянулся и спрятал голову в плечи, заметив, что Тагильский смотрит на него с гримасой. Машина снова загудела, Тагильский хлебнул вина и наклонился через стол к Самгину:
– Нет, в самом деле, – храбрый малый, не правда ли? – спросил он.
– Может быть – обозлен, – заметил Клим.
– Может быть, но – все-таки! Между прочим, он сказал, что правительство, наверное, откажется от административных воздействий в пользу гласного суда над политическими. «Тогда, говорит, оно получит возможность показать обществу, кто у нас играет роли мучеников за правду. А то, говорит, у нас слишком любят арестантов, униженных, оскорбленных и прочих, которые теперь обучаются, как надобно оскорбить и унизить культурный мир».
Подвинув Климу портсигар, с тоненькими папиросками, он спросил:
– Вы замечаете, как марксизм обостряет отношения?
Самгин молча пожал плечами. Он, протирая очки, слушал очень внимательно и подозревал, что этот плотненький, уютный человечек говорит не то, что слышал, а то, что он сам выдумал.
«Весьма похоже, что он хочет спровоцировать меня на откровенность», – соображал Клим.
Однако Тагильский как будто стал трезвее, чем он был на улице, его кисленький голосок звучал твердо, слова соскакивали с длинного языка легко и ловко, а лицо сияло удовольствием.
– А ведь согласитесь, Самгин, что такие пр-рямолинейные люди, как наш общий знакомый Поярков, обучаются и обучают именно вражде к миру культурному, а? – спросил Тагильский, выливая в стакан Клима остатки вина и глядя в лицо его с улыбочкой вызывающей.
– Не знаю, чему и кого обучает Поярков, – очень сухо сказал Самгин. – Но мне кажется, что в культурном мире слишком много... странных людей, существование которых свидетельствует, что мир этот – нездоров.
Говоря, он думал:
«Несомненно провоцирует, скотина!»
И, чтобы перевести беседу на другие темы, спросил:
– У вас – государственные экзамены? Тагильский утвердительно кивнул головою и зачем-то стукнул по столу розовым кулачком.
– Куда же вы затем?
– Удивитесь, если я в прокуратуру пойду? – спросил он, глядя в лицо Самгина и облизывая губы кончиком языка; глаза его неестественно ярко отражали свет лампы, а кончики закрученных усов приподнялись.
– Чему же удивляться? Я – адвокат, вы – прокурор...
– А представьте, что вы – обвиняемый в политическом процессе, а я – обвинитель?
– Не пощадите?
– Нет. Этот Кучин, Кичин – чорт! – говорит: «Чем умнее обвиняемый, тем более виноват», а вы – умный, искреннее слово! Это ясно хотя бы из того, как вы умело молчите.
