Щегол - Тартт Донна (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗

Я растерянно уставился в тарелку. Сирота? Благотворительность?

– Очень милая была статья. Я так понимаю, ты ее сына защитил от хулиганов? – спросил он, пригнув большую седую голову, чтоб поймать мой взгляд. – В школе? Второго одаренного мальчика, которого перевели в класс постарше?

Я покачал головой:

– То есть?

– Сына Саманты? Которого ты защитил в школе от больших мальчишек? За это тебя побили – что-то в таком роде?

Я опять помотал головой – в полном недоумении.

Он рассмеялся:

– Вот так скромность! Тут нечего стесняться.

– Но все было не так, – растерянно сказал я. – Нас обоих дразнили и били. Каждый день.

– И про это в статье было написано. Тем более примечательно, что ты за него вступился. Ну, тогда, с разбитой бутылкой? – напомнил он, когда я ничего не ответил. – Кто-то пытался порезать сына Саманты разбитой бутылкой, а ты…

– А, тогда, – сказал я, смутившись, – да это так, ничего особенного.

– Но ведь тебя самого порезали. Когда ты пытался ему помочь.

– Да все не так было! Кавана на нас обоих набросился. А на тротуаре валялся осколок стекла.

Он снова рассмеялся, густым, резким смехом большого мужчины, который до странного разнился с его подчеркнуто рафинированным выговором.

– Ну, как бы оно там ни было, – сказал он, – а ты попал в весьма интересную семью.

Он встал, подошел к буфету, вытащил оттуда бутылку виски и плеснул на пару пальцев в не слишком чистый стакан.

– Саманту Барбур не назовешь доброй и отзывчивой душой – по крайней мере по ней этого не скажешь, – сказал он. – Но, похоже, она много добра делает этими своими фондами и сбором средств, верно?

Я молчал, он убрал бутылку обратно в буфет. Наверху, в окошке свет был молочно-серым, по стеклу сыпало мелким дождиком.

– А вы откроете магазин снова?

– Ну-у, – вздохнул он, – этим всем занимался Велти, клиентами, продажами. А я – я краснодеревщик, а не бизнесмен. Brocanteur, bricoleur [22]. Я в магазин и не поднимался почти, все сидел себе внизу, полировал да ошкуривал. А теперь его нет – и все еще так свежо. Люди заходят за вещами, которые он продал, мне доставляют что-то, а я и не знал, что он это купил, я и понятия не имею, где все документы, не знаю, какая бумажка для чего… у меня к нему скопился миллион вопросов, я бы все на свете отдал, лишь бы поговорить с ним хоть пять минут. Особенно… особенно насчет Пиппы. Насчет ее лечения и… ну вот так.

– Ясно, – сказал я, понимая, как убого это прозвучало.

Мы приблизились к тревожной черте, за которой начинались мамины похороны, затянувшееся молчание, улыбки невпопад, – к месту, где слова не действовали.

– Он был чудесным человеком. Немного было таких, как он. Вежливый, обаятельный. Из-за его горба его вечно жалели, а я в жизни не встречал никого, кто, как он, с самого рождения, был бы наделен таким счастливым мироощущением, ну и покупатели его, конечно, обожали… Разговорчивый, общительный, всегда таким был… “Раз мир не идет ко мне, – бывало, говорил он, – то я должен выйти к нему”…

И тут звякнул айфон Энди: пришла эсэмэска.

Хоби, не донеся стакан до рта, резко вздрогнул:

– Это что?

– Минутку, – сказал я, роясь в карманах.

Эсэмэска была от Фила Лефкова, который учил японский вместе с Энди: “ПРИВЕТ ТЕО, ЭТО ЭНДИ, ВСЕ ОК?” Я торопливо выключил телефон и сунул его обратно в карман.

– Простите, – сказал я, – так что вы говорили?

– Я и забыл, – несколько секунд он глядел в пустоту, потом покачал головой. – Я и не думал, что снова это увижу, – сказал он, глядя на кольцо. – Так на него похоже – попросить тебя принести его сюда, отдать мне в руки. Я… ну, конечно, я ничего такого никому не сказал, но был уверен, что его кто-то прикарманил в морге…

И снова телефон противно, пискляво звякнул.

– Ой, простите! – сказал я, снова его вытащив.

Энди писал: “Хочу убедиться, что тебя не режут!”

– Простите, – повторил я, прижимая кнопку, чтоб уж наверняка, – вот, теперь точно выключил.

Но он только улыбнулся в ответ и глянул в стакан. Капли дождя постукивали и стекали по стеклу в потолке, отбрасывая мокрые тени, которые струились по стенам. Я стеснялся сам заводить разговор и ждал, что он сам возобновит беседу, но он молчал, и мы так и сидели мирно с ним на кухне – я потягивал остывающий чай (лапсанг сушонг с дымным, чудноватым вкусом) и ощущал всю странность моей жизни и того, где я оказался.

Я отодвинул тарелку.

– Спасибо, – послушно сказал я, обежав взглядом кухню, – все было очень вкусно. – По привычке я говорил так ради мамы, если она вдруг слушает.

– Ой, как вежливо! – рассмеялся он, но не злобно, а так, что было понятно, он по-дружески. – Нравится тебе?

– Что?

– Мой Ноев ковчег, – он кивнул в сторону полки. – Я думал, ты на него смотришь.

Потертые деревянные животные (слоны, тигры, быки, зебры, все на свете – до пары крошечных мышек) терпеливо стояли в очереди на посадку.

– Это ее? – спросил я, зачарованно помолчав – животные были выставлены с такой любовью (большие кошки подчеркнуто не смотрят друг на друга, павлин отвернулся от павы, чтобы полюбоваться своим отражением в тостере), что я мог себе представить, как она часами их расставляет, чтобы все было именно так, как надо.

– Нет, – его руки сомкнулись на столе, – это чуть ли не самый первый антиквариат, который я купил, тридцать лет назад. На распродаже народных американских промыслов. Я в народных промыслах особо не разбираюсь, никогда в них ничего не понимал – и эта штука не самого высшего качества, никуда в доме не вписывается, но скажи, ведь правда самые неподходящие вещи, вещи, которые вроде и ни к чему, и становятся тебе всего дороже?

Я отодвинул стул, не в силах сидеть смирно.

– А сейчас к ней можно? – спросил я.

– Если она проснулась, – он поджал губы, – ну, я не вижу в этом ничего дурного. Но помни, только на минутку. – Когда он встал, его громоздкая, ссутуленная высота снова застала меня врасплох. – Но предупреждаю, у нее… каша в голове. И еще, – он обернулся в дверях, – если получится, то лучше не говори ничего про Велти.

– Она ничего не знает?

– Знает, – говорил он отрывисто, – знает, но иногда, когда ей говоришь, она снова расстраивается. Спрашивает, когда это случилось и почему ей никто ничего не сказал.

Занавеси в комнате были наглухо задвинуты, и когда он впустил меня в комнату, я поначалу ничего не видел в ароматной, пахнущей духами темноте, к которой примешивались запахи лекарств и болезни. Над кроватью в рамке висела афишка фильма “Волшебник страны Оз”. В красном стакане-подсвечнике – среди четок и безделушек, нот, старых валентинок и бумажных цветов – оплывала парфюмированная свеча, вокруг лежали, казалось, сотни открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления, а под потолком зловеще парила связка серебристых воздушных шаров, блестящие ниточки которых тянулись вниз, будто жала медуз.

– К тебе гости, Пип, – сказал Хоби бодрым, громким голосом. Одеяло шевельнулось. Показался локоть.

– Угу-ммм? – послышался сонный голос.

– Милая, темно-то как. Может, давай-ка я раздвину шторы?

– Нет, не надо, пожалуйста, у меня от света глаза болят.

Она оказалась поменьше, чем мне помнилось, а ее лицо – расплывчатое пятно во мраке – было очень белым. Почти вся голова у нее, за исключением одного-единственного локона надо лбом, была выбрита. С легким трепетом подойдя поближе, я заметил что на виске у нее поблескивает что-то металлическое – я было подумал, заколка или шпилька, но потом различил, что над ухом у нее грозным клубком свернулись стальные медицинские скобы.

– Я вас слышала в коридоре, – сказала она тихим хрипловатым голосом, переводя взгляд то на меня, то на Хоби.

– Что слышала, голубка? – спросил Хоби.

– Как вы разговаривали. И Космо вас слышал.

Поначалу я не заметил собаки, но потом разглядел – рядом с ней, зарывшись в подушки и мягкие игрушки, свернулся серый терьер. Пес задрал голову, и по его седой морде и затянутым катарактой глазам стало ясно, что он уже очень старый.