Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (книги без сокращений TXT) 📗
– Потому что я толстый, – выдохнул в сторону Евгений Николаевич.
– Я тоже толстая, – напомнила ему Женечка Вильская и отпустила его руку. – Но я же так не дышу.
– Не волнуйся, Желтая, – бросил тот сигарету и еще раз обнял жену. – Я брошу.
– Когда?
– Скоро, – пообещал Вильский и махнул рукой. – Опаздываю.
И правда, в то утро Евгений Николаевич опоздал. Впервые за столько лет работы в НИИ.
– Что, – посмотрел на него Лев Викентьевич, – в районе приостановлена продажа табачных изделий?
– Да с Желтой языками зацепились, – честно признался Вильский и направился к своему рабочему месту.
– Рыжий, – лицо Левчика изменилось, стало лукавым. – У всех на виду?
– Идио-о-от, – прошипел Евгений Николаевич и показал глазами на заслушавшихся сотрудников.
Давясь от смеха, Рева попытался придать лицу строгое выражение и поставленным голосом произнес:
– Евгений Николаевич, приступайте к своим служебным обязанностям. Немедленно!
– Есть! – вступил в игру Вильский и строевым шагом промаршировал к своему столу.
Через двадцать минут друзья по традиции посетили курилку, где любознательный Лев Викентьевич не удержался и, отбросив соображения такта, все-таки задал давно интересовавший его вопрос:
– Рыжий, честно, сто лет хочу тебя спросить: вы с Желтой в браке двадцать лет, неужели ты никогда…
– Никогда, – строго замотал головой Евгений Николаевич.
– И не хотелось?
– Нет.
– Не верю, – шумно выпустил дым Левчик.
– Не верь, – пожал плечами Вильский и посмотрел на друга так, что тому стало неловко.
– Теперь верю, – исправился Рева. – Верю-верю, успокойся.
– Слушай, Станиславский, – угрюмо проворчал Евгений Николаевич. – Не люблю я эти разговоры. У меня так: если спишь с женщиной, то с одной.
– Так я и не призываю тебя спать с двумя, – попытался пошутить Левчик, но Вильский тут же его оборвал.
– Я не договорил. Я, как отец, если люблю, то одну, если сплю, то с ней. Не могу я врать! Точнее, не вижу смысла. Там, где обман, жизни нет.
– Понятно, – хмыкнул Лева. – Другого и не ожидал. Ну а если все-таки допустить, что торкнуло и случилось? Вдруг – любовь неземная. Ног не чуешь.
– Тогда – все, – приуныл Вильский.
– Дурак ты, Рыжий, – хлопнул его по плечу Лев Викентьевич. – Дурак, право слово. Если так жить, лучше не жить. И потом, кто тебе сказал, что правда – это хорошо?
– А почему я должен верить, что правда – это плохо?
– Ну, предположим, у меня рак, – начал развивать свою мысль Левчик. – Или у Вовчика. И ты об этом знаешь. А мы – нет. Скажешь?
– Нет, – замотал головой Вильский.
– Почему? – поднял брови Лев Викентьевич.
– Потому что вы – мои друзья.
– А Желтая – твоя жена, – напомнил Левчик.
– Да при чем тут Желтая?! – взбеленился Евгений Николаевич. – При чем тут ты?! Вовка?! При чем тут вообще это? Рак и измена?
– Потому что, – Лев Викентьевич торжествующе посмотрел на друга, – потому что это одно и то же. Измена – тот же рак. Только умирать не обязательно. Разъедает по частям: один метастаз, второй. И в результате то, что мы с пиететом называем ячейкой советского общества, благополучно гибнет. Хотя семье прописывают химиотерапию в виде вранья.
– Это ты мне говоришь?! – изумился Вильский и побагровел от возмущения.
– Я! – глядя прямо в глаза товарищу, уверенно произнес Рева.
– Ты?!
– Я, – повторил Левчик. – Я, «бесценных слов мот и транжир».
– Да как ты можешь?! – стиснув кулаки, пошел на него Евгений Николаевич, не выдержав циничного сравнения с Маяковским. – Ты же сам только что сказал, что рак и измена – это одно и то же, но при этом сам не пропускаешь ни одной юбки. Значит, Левчик, ты добровольно готовишь гибель собственной семье?! Нинке, дочери…
– Рыжий! Ты все-таки псих, – спокойно осадил Вильского Лев Викентьевич. – Мы же говорим с тобой про измену?
Евгений Николаевич кивнул.
– Про самую что ни на есть настоящую? И душой, и телом?
Вильский внимательно посмотрел на друга, пытаясь просчитать, куда тот клонит.
– Так вот, успокойся. В моем случае о настоящей измене не может быть и речи. Душой я предан своей жене, как верный пес хозяину. Все остальное – не считается. Как говорят, особенности темперамента. Поэтому моя семья – вне опасности, в отличие от твоей.
– Это почему ты так решил? – скривился Евгений Николаевич, вновь убедившийся в схоластической изощренности товарища.
– Да потому, что ты в женщине не разделяешь тело и душу. И поэтому, как друг, я не желаю тебе мужского счастья.
– Это процесс совокупления ты называешь «мужским счастьем»? – съязвил Вильский.
– Можешь иронизировать по поводу моих слов сколько угодно. Но ты не знаешь, что такое новое женское тело. Новые ощущения. Новый запах. – Лев Викентьевич мечтательно закатил глаза.
– Угу, – хмыкнул Евгений Николаевич. – Именно от незнания у меня и завелись две дочери.
– Эй! Осторожно! Не путайте процесс оплодотворения с процессом свершения великих географических открытий. – Левчика понесло. – Все то, что мы называем любовью, на самом деле можно наблюдать в обыкновенной пробирке. Достаточно поместить в нее оплодотворенную яйцеклетку и создать ей подходящую для выживания и роста среду. Тоже мне таинство! Таинство – в другом…
– Избавь меня от необходимости выслушивать, в чем оно состоит. Ты, в конце концов, не на исповеди…
– А где я? – изобразил изумление Рева.
– В курилке, – пробурчал Вильский и обнаружил, что последние несколько минут держит в руках незажженную сигарету.
– Неужели? Никогда не знал, что монахам разрешается курить, – все-таки поддел друга Левчик и проводил взглядом проходившую мимо курилки молодую сотрудницу НИИ. – Девушка, – бросился он к выходу, но не успел, поэтому решил вернуться к прерванному разговору, но потом передумал и деловито поинтересовался: – Ну что? Ты с Желтой посоветовался?
– Да, – подтвердил Вильский кивком.
– Едешь?
– Еду.
– Тогда оформляй командировку. В понедельник отчалишь. Не исключено, что в последний раз…
– Это почему? – вытаращил на него глаза Вильский.
– Знающие люди шепнули. – Лев Викентьевич не стал вдаваться в подробности и предложил вернуться на рабочие места.
Больше в этот день школьные товарищи не перебросились ни словом. Было некогда. Но разговор с Ревой оставил у Евгения Николаевича неприятный осадок. И чтобы от него избавиться, Вильский вспоминал о жене и о том, что их связывало. Да, с годами Желтая краше не становилась, но ведь и он оказался подвержен изменениям, не способствующим романам на стороне: катастрофически быстро увеличивался живот, периодически теснило в груди, по утрам бил кашель.
Но все равно, успокаивал себя Евгений Николаевич, Женечка по-прежнему волнует его как женщина. Несмотря ни на что! Под этим «несмотря на» он подразумевал неизбежные временные изменения, о которых сама Желтая говорила с присущим ей юмором. «Женька, – предупреждала она мужа, – если мы с тобой не похудеем, придется жить вечно. Или бронировать на кладбище четыре места вместо двух». «Урра! – вопила от радости несмышленая Нютька. – Никогда не расстанемся». «Типун тебе на язык!» – пугалась суеверная Женечка и шутливо хлопала дочь по высокому чистому лбу. – Это я про нас с папой». «Не надо быть жмотиной!» – укоризненно заявляла Нютька и уходила, надувшись.
«А я буду!» – плотоядно пожирал глазами веселую Женечку Евгений Николаевич и гордился собой как мужчиной: дни, когда между ними этого не было, можно было пересчитать по пальцам. «Но вот что странно! – неожиданно задумался Вильский. – Судьба никогда не искушала меня соблазнами. Почему?»
«Каждый выбирает по себе: женщину, религию, дорогу…» – вспомнились ему слова Юрия Левитанского, и Евгений Николаевич от волнения даже покрылся испариной: Желтая – единственная женщина в его жизни, верил он, «выбранная им по себе», созданная для него… И не важно, что чем старше она становится, тем интенсивнее присваивает себе права руководителя. Он это переживет, как переживет и Женечкины перепады настроения, когда та вмиг переходит от радостного возбуждения к глубокой угрюмости и смотрит на него с обидой, которая изматывает их обоих. Но от этого примирение становилось только слаще и рождалось чувство, что им все по силам, все по плечу.
