Чужое сердце - Градова Ирина (полные книги TXT) 📗
Ничуть не обидевшись на эти слова, я спросила:
– Слушай, а можно узнать, где работала эта Прасковья Федоровна? Ну, до того, как вышла на пенсию?
Шилов пожал плечами:
– Наверное, можно... А зачем тебе?
Я и сама не понимала, почему меня так заинтересовала личность умершей пациентки мужа.
– Может, через Пенсионный фонд? – предположила я, не унимаясь. – Там же должны быть сведения: когда человек оформляет пенсию, он должен предоставить трудовую книжку...
– Слушай, вот уж не думал, когда давал тебе этот чертов дневник, что ты станешь носом землю рыть! – изумленно воскликнул Олег. – Я просто хотел, чтобы бабулю похоронили родственники...
– И она этого заслуживает! – перебила я. – Представляешь, каково это – когда всем на тебя наплевать, когда нет никого, кто пришел бы на твои похороны? Она же не бомж, не опустившийся человек, а врач, который, наверное, сделал людям немало добра – должен же быть кто-то, кому не все равно?
Олег покачал головой.
– Ты – ужасное создание, – резюмировал он нашу короткую беседу. – Однако, как ни странно, я люблю тебя именно за это – никогда не знаешь, чего от тебя ожидать!
– Сколько вы еще можете продержать Арамейченко в морге? – пропустив его слова мимо ушей, спросила я.
– Ну, думаю, пару суток она еще потерпит, если это так уж необходимо, а потом все равно придется...
– Я постараюсь управиться побыстрее, – пообещала я.
Утром я позвонила в Пенсионный фонд. Получить необходимую мне информацию оказалось не так уж и просто: чиновники обычно любят, когда приходишь к ним на прием – это придает им сознание собственной значимости, ведь «ходоки» порой проделывают долгий путь, чтобы добраться до их места работы, вынужденно отрываются от собственных занятий и так далее. Тем не менее мне повезло, и через пару бесполезных звонков мне все же удалось наткнуться на неравнодушного человека, готового выслушать меня даже по телефону. Я объяснила, что пытаюсь разыскать бывших коллег недавно умершей женщины, и дама на другом конце трубки пообещала перезвонить, как только найдет интересующие меня сведения. По правде сказать, я не очень-то поверила, что она это сделает, поэтому уже собиралась снова снять трубку, как вдруг действительно раздался звонок и все та же дама сообщила мне, что Прасковья Федоровна Арамейченко работала в Педиатрическом институте на кафедре неонатологии и медицинской генетики, одновременно практикуя в городской детской больнице номер два. Душевно поблагодарив женщину, я повесила трубку и с чистой совестью отправилась на работу. До двух часов было просто не продохнуть, а тут еще и Охлопкова вдруг решила вызвериться и потребовала, чтобы я сдала все отчеты за неделю, поэтому пришлось задержаться, лихорадочно дописывая бумажки.
Наконец, освободившись примерно около четырех, я рванула в Педиатрический. Когда-то я хотела поступать туда, но в последний момент почему-то передумала, несмотря на то, что конкурс был меньше, чем в Первый мед. Как выяснилось, в деканате не помнили сотрудницу по фамилии Арамейченко, но это меня не удивило: девочки, работающие там, наверняка еще не родились, когда Прасковья Федоровна вышла на пенсию. Тогда я попросила найти мне самого старого сотрудника кафедры, и меня направили к Ольге Самуиловне Ропшиной. Едва завидев эту женщину – маленькую, сухонькую, с густой копной совершенно седых вьющихся волос, – я сразу поняла, что она именно та, кто мне нужен. Узнав, кем я интересуюсь, Ропшина посмотрела на меня с удивлением.
– Параша? – переспросила она. – Параша Арамейченко, вы сказали?
Так странно было слышать уменьшительное имя Прасковьи Федоровны, ведь так уже давно никого не зовут – только в старых советских фильмах еще можно встретить подобные имена!
Я кивнула.
– А почему вы спрашиваете?
– Видите ли, она умерла.
– Умерла?! Боже мой! Когда?
– Пару дней назад, в больнице.
Ропшина поднесла руку к глазам и сняла очки.
– Она ведь всего на три или четыре года старше меня, – пробормотала женщина. Я ее прекрасно понимала. В определенном возрасте люди становятся очень восприимчивы к уходу из жизни своих сверстников, ведь каждая такая смерть напоминает о том, что и они неуклонно приближаются к последней черте, за которой, возможно, ничего нет.
– Понимаете, я пытаюсь разыскать ее родственников, – объяснила я. – Ну, чтобы похоронить достойно, как полагается. Не знаете случайно, к кому бы мне обратиться?
Ропшина покачала головой.
– У нее никого не было, – сказала она. – Параша была очень одинока с тех пор, как...
– С тех пор как – что? – поторопилась спросить я, так как женщина неожиданно замолкла. Она посмотрела на меня с сомнением, словно раздумывая, стоит ли продолжать.
– Ладно, – вздохнула она наконец. – Все равно это ей уже не повредит, верно? Да и вообще – теперь к таким вещам относятся гораздо более терпимо, чем в наше время. А тогда ведь могли и на партсобрание такой вопрос вынести! Параша много лет была любовницей профессора Немова...
– Как вы сказали, простите? – перебила я, услышав знакомое имя.
– Профессор Немов, – повторила Ропшина, удивленно глядя на меня. – А в чем, собственно, дело?
– Н-нет, ничего, – пробормотала я. – Извините. Продолжайте, пожалуйста!
– Так вот, как он умер, она замкнулась в себе, у нее как будто пропала цель в жизни. Параша практически забросила научную деятельность, а ведь раньше являлась одной из ведущих сотрудниц кафедры. Только работа в больнице, казалось, приносила ей хоть какое-то удовлетворение.
– Значит, он умер...
Я запомнила фамилию врача, который вел Елену Агееву во время и после ЭКО. Это, очевидно, другой Немов, просто однофамилец.
– А этот профессор Немов – чем он занимался? – поинтересовалась я.
– Генетическими исследованиями. Неблагодарный, скажу вам, труд в те времена – слава богу, хоть кафедру открыли, ведь генетика долгое время считалась лженаукой, а ученые, занимавшиеся ею, – практически еретиками от науки! А у Бориса Геннадьевича, профессора Немова, сформировалась отличная группа, которая занималась, в числе прочего, вопросами клонирования.
– Клонирования? Но ведь это считалось запрещенным?
– Теперь это уже не тайна: они получили государственный заказ. Вам, надеюсь, понятно, от кого конкретно он поступил?
– От спецслужб? – уточнила я.
Ропшина наклонила голову в знак подтверждения.
– Из лаборатории Немова вышло немало видных ученых-генетиков. В России только сейчас эта наука стала по-настоящему развиваться, да и то нельзя сказать, что широко. В развитых странах Европы генетика стоит на одной из самых высоких ступеней среди всех научных областей, а у нас... Знаете, ведь Немова считали сумасшедшим? И я, признаюсь, тоже так думала.
– Сумасшедшим? – удивилась я. – Почему это?
– У него были такие идеи... Понимаете, в то время они казались бредовыми, но сейчас, спустя столько лет, когда генетические исследования стали наконец приносить первые плоды, я пересмотрела свое мнение. Немов был гением, которого не поняли и не оценили в его время, и огромные возможности, которые могла бы получить страна уже много лет назад, оказались навсегда упущены!
– Может, вы могли бы порекомендовать, с кем еще мне поговорить насчет Прасковьи Федоровны? – попросила я. – Другие сотрудники...
– Полагаю, можно поговорить с учениками профессора Немова. Они тогда были молодыми, тесно общались с Парашей и Борисом Геннадьевичем. Я напишу вам имена тех, кого помню, если хотите. К сожалению, здесь уже никого не осталось, все расползлись по разным институтам и больницам.
Поблагодарив Ропшину, я уже собралась уходить, но она вдруг остановила меня вопросом:
– А когда похороны Параши?
– Еще неизвестно, – ответила я. – Чем скорее, тем лучше.
Ропшина снова взяла ручку и нацарапала что-то на листке бумаги.
– Вот, – сказала она, протягивая его мне. – Вы позвоните мне, когда будет известна дата, ладно? Я хотела бы прийти на похороны.
