Принц Вианы - Старицкий Дмитрий (полная версия книги .TXT) 📗

Проснулся…

И никак не мог понять, глядя на красивые дубравы, проплывающие мимо нас по берегу, что же меня так сильно беспокоит. К чему мне приснился мой старый профессор — знаток всех гражданских войн?

И дошло наконец до бестолковки, что в моем — моем уже, куда мне деваться, — королевстве Наварра вовсю идет холодная гражданская война между сторонниками французского и арагонского королей. И среди местных «бояр» совсем перевелись просто патриоты своего государства, на сторону смотреть им выгоднее в перспективе. Драка идет только за то, кому продаться. И как там «маменька» в Помплоне с ними пока справляется — уму непостижимо.

Эта грядущая гражданская война — тоже мое наследство от принца Вианы. Вместе с молодостью. «Нет в жизни щастя» без «последнего довода королей».

Тут и на обед позвали; наверное, чтобы я от своих думок совсем не расстроился. Дурак думкой богатеет, как любят выражаться малороссийские жлобы. А я таки думкой как раз беднею. И от этого сильно расстраиваюсь.

Откушав, наводили с дю Валлоном последний лоск на песню «про Луи», после чего просто долго беседовал с ним на всякие разные темы, распивая на двоих мелкими глотками небольшой — литра на два — бурдюк белого анжуйского. Все-таки мессир Франсуа — интеллектуальный и очень образованный собеседник, в отличие от моего простоватого воинского окружения, по большей части вообще неграмотного. Есть чем мне с ним мозги нагрузить. Образование мессира Франсуа хоть и структурно отличается от моего, но его уровень, да и академическое звание было практически одинаковым с моим. В Сорбонне он — кандидат на докторскую степень. Осталось только экзамен сдать, чего он делать совсем не собирается, оставаясь пожизненным вагантом [163].

А главное — человек он умный, ибо, как давным-давно заметил Гераклит, просто «многознание уму не научает». Как говорят, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. К тому же мой собеседник много путешествовал и имеет широчайший кругозор о бытовых реалиях нужных мне стран. Причем путешествовал пешком, а это вам не из окна скоростного поезда жизнь наблюдать.

И, несмотря на почтенный возраст, имеет очень острый глаз и хорошую память.

Чем ближе к Нанту, тем мне все сильнее не хотелось этого человека от себя отпускать. Все же какая-никакая отдушина интеллектуальная для меня, привыкшего мозги постоянно точить об коллег. И вообще Стругацкие советовали средневековую интеллигенцию беречь и сохранять. А какая тут вообще у интеллигента социальная ниша? Разве что церковь. Ренессанс пока еще делает свои первые робкие шаги. Эмигрировавшие в Италию восемнадцать лет назад, после взятия Константинополя, греки вывалили на итальянцев такие знания, такие библиотеки привезли, что потомки римлян пока еще пребывают в ступоре от собственной ущербности. Когда еще раскачаются…

— Почему вы оставили службу у дюка Орлеанского, только честно?

— Честно? — Дю Валлон смешно прижмурился, гадая, нужна ли ему эта честность, но потом решился: — Дюк с дочкой заставляли меня каждый день стихи сочинять. Сами они могли этим заниматься бесконечно, как…

Он замялся с определением, не желая, видно, опускаться до площадной брани. Неизвестно, как один принц воспримет, когда в его присутствии матерят другого принца. Да еще родственника.

— Графоманы? — подсказал я.

— Точно подметили, ваше высочество. Я вообще временами поражаюсь точности ваших формулировок.

Еще бы не поражаться: у меня за плечами пятьсот лет опыта всех мировых гениев. В подкорку записано. Со школы вдолблено.

Но сам только пожал плечами: типа, так само вышло, я не виноват.

— Они играются в поэзию, а я ей живу, — закончил свою исповедь мессир Франсуа.

— Если пойдете ко мне на службу, я не буду заставлять вас писать стихи, но обещаю, что в течение года издам все ваши вирши отдельной книгой, — пообещал я. — Только вот думаю, что вам необходимо взять псевдоним. Не пришло еще время публичной поэзии нобилитета [164]. Она пока еще кулуарная. Камерная, можно сказать…

— И каким вы видите этот псевдоним, — осторожно спросил меня мессир Франциск дю Валлон де Монкорбье де Лож, забыв добавить «ваше высочество».

— Как вам такой будет на слух: Франсуа Вийон?

— Звучит приятно для уха, ваше высочество. И плохих ассоциаций не имеет.

— Значит, согласны?

— А должность эта конечно же шута? — совершенно серьезно, даже несколько мрачно, спросил мессир Франсуа.

— Конечно, шута. Шута при дворе принца Вианского, Беарнского и Андоррского. Моем дворе. Неприкосновенность, по традиции, как у герольда. И возможность безнаказанно издеваться над моими придворными. Стихи по должности писать не обязательно.

Дю Валлон задвигал бровями и, напрягая мозги, все выискивал, где в моем предложении подвох, но пока не находил. Потому что не было никакого подвоха. Я просто хотел, чтобы этот человек был со мной рядом. Мало тут таких людей. По пальцам пересчитать можно. А если судить о том, насколько они не скучны…

— Стол, кров, одежда — от меня. На остальной прокорм дам деревеньку.

Все-таки что-то еще его сдерживало принять мое предложение. А я, припомнив, как обращался к французскому королю шут Шико, в миру — шевалье Жан-Антуан д'Анжлер из Гаскони, лет этак сто вперед, добавил:

— После того как вместе окрестим первого младенца, разрешу вам называть меня при всех «кум» или «куманек». Идет?

— А над самим вашим высочеством шутить можно будет? — осторожно коснулся дю Валлон щекотливой темы.

— Можно, — милостиво разрешил я, — только осторожно.

И мы оба заразительно рассмеялись.

— Тогда согласен, — промолвил мессир Франсуа, оговариваясь: — Только, чур, чтобы в деревеньке делали козий сыр и красное вино.

— С этим сами разберетесь. Ваша деревенька — ваши хлопоты. Однако, надеюсь, вы в курсе всех, а не только публичных обязанностей шута?

— Не беспокойтесь, ваше высочество, все будет в лучшем виде. На каком языке разговаривает ваш двор?

— На васконском и окситанском. Реже — на кастильском и языке франков.

— Знакомо, — ответил дю Валлон; как мне показалось — с облегчением.

Позвал Микала, который, отработав постирочный урок, сидел на борту барки, проводя время с удочкой в компании-старшего сына литейщика. Недалеко, но так чтобы и разговора нашего не слышать, и призыв не пропустить.

Принес он мне по моему приказу трофейный кошелек от шотландского барона.

Я вынул из него один «конский» франк и протянул его мессиру Франсуа.

— Я взял ваше золото, — произнес он формулу наемника, принимая монету. — Клятву верности дам, когда буду выглядеть более прилично. — Потеребил он свой штопаный камзол. Намекает, хитрюга, на то, что пора бы мне его приодеть ДО ТОГО.

— Тогда в Нанте, — ответил я. — В соборе. После портного.

Мессир Франсуа встал, поклонился мне и с чувством произнес:

Слушая его хриплый баритон, я подумал: «Что Франсуа, что Микал — этакие проныры: два сапога пара. Но мне так даже лучше».

Перед ужином спустился в трюм, приласкать Флейту, скормить ей пару морковок, по шее похлопать, а то я ее совсем забросил. Кобыла остро мне напомнила, какое наслаждение мне дарила ее бывшая хозяйка, и снова стало как-то неудержимо тоскливо. Вот не было бы моим мозгам пятидесяти пяти лет — точно бы влюбился в Иоланту до потери пульса. А так — ласковая камгарская кобылка лукаво глядела на меня фиолетовым глазом, подмаргивая и утешая.

С тоски вечером выпил лишку и завыл, насилуя гитару: