Энси - Хозяин Времени (ЛП) - Шустерман Нил (читать книги без .txt) 📗

— Его девушка пользуется им, как средством вновь пережить свою ушедшую молодость.

Мама опешила:

— Как это — «вновь пережить свою молодость»? Ей же только шестнадцать!

— Акселерация, — вздохнула Кристина. — В наши дни всё начинается раньше.

— Со мной все в порядке, — сказал я. — Я знаю, что делаю.

Мама покачала головой:

— «Ушедшая молодость», подумать только! Что она заставляет тебя делать? Носить подгузники?

— Угу. И пускать пузыри, — ответил я.

Мама вскинула руки, направляясь к выходу:

— Я этого не слышала.

Когда я после каникул вернулся в школу, на меня обрушился град поздравлений и хлопков по спине от приятелей и совершенно незнакомых пацанов. Сначала я подумал, что это из-за моих отношений с Кирстен, но, как выяснилось, причина — статья в «Нью-Йорк Пост». Подвиг в ресторане и появление на первой полосе газеты сделали меня героем школы. Вот только мне такая слава была и даром не нужна.

— Ну ты и отмочил! — похвалил меня Хови. — Тебя уже пригласили на какое-нибудь ток-шоу?

На миг я представил себе, как держу графин с ледяной водой, сидя на ток-шоу рядом с Щелкунчиком Раулем, но вытряхнул эту картину из головы, пока воображение не завело меня слишком далеко.

Народ даже не догадывался, какие последствия имел для моей семьи инцидент с водой на макушку сенатора. Папа на грани, ресторан тоже. Я просто хотел, чтобы все это прошло и забылось как страшный сон. Ну почему никто этого не понимал?!

Я хотел также, чтобы и митинг в поддержку Гуннара прошел и забылся как страшный сон. Фальшивый митинг из-за фальшивой болезни, тогда как реальные часы тикали, время уходило. Двадцать три дня — и семья Умляутов останется без крыши над головой. Они хоть что-нибудь предпринимают?!

В ночь со вторника на среду выпал снег — первый снег этой зимой, и я надеялся, что занятия отменят, а значит, митинг в среду вечером тоже пролетит. Но кого я пытался обмануть? Скорее по улицам мамонт прошествует, чем школьные власти города Нью-Йорка отменят занятия в снегопад [15].

В среду утром Гуннар подошел к моему шкафчику. Помня о том, что скоро Умляуты лишатся своего дома, я решил не затевать с мнимым больным разборок, хотя ох как хотелось.

— Что ты скажешь сегодня вечером на митинге? — спросил он.

— Не знаю. Не подскажешь?

— Ты же не собираешься все испортить, Энси?

Неужели он действительно думал, что я открою всем правду? Да как я мог это сделать? Ведь мы с ним были теперь вроде как сообщники, одна шайка-лейка. Придется идти до конца. Кто знает, может, при всей своей неправильности, это единственный способ выйти из положения. Сказал ведь один мертвый художник, что каждому положены его пятнадцать минут славы. Так кто я такой, чтобы забрать их у Гуннара?

— Может, мне превратить все это дело в кампанию по сбору средств на выкуп вашей закладной? — сказал я Гуннару. Не знаю, как он это воспринял — то ли что я говорю серьезно, то ли что издеваюсь. Ну и хорошо, потому что я и сам не знал.

— Поздно, — ответил он. — Да и зная моего папашу... Эти деньги все равно не пошли бы на уплату долга.

— Твои предки знают про митинг? Они догадываются, как далеко зашло все это дело с доктором Г.?

Гуннар пожал плечами. Ясное дело, не догадываются.

— Мама застряла в Стокгольме, там снег. Прилетит только сегодня поздно ночью. А отец... Думаю, его больше заботят карты, чем собственные дети.

Вот тут до меня и начал доходить истинный смысл фантомной болезни Гуннара. Умляуты теряли все свое имущество; отец Гуннара проигрывал то, что еще оставалось, и, поглощенный азартом, забросил и жену, и детей. Наверно, для Гуннара было легче вообразить себе, что умирает, чем встать с проблемами лицом к лицу. Мои мысли обратились к собственному папе, к нашим натянутым отношениям. Но как бы ни была плоха ситуация в нашей семье, я был уверен: все устаканится. Мы выздоровеем. А вот для Гуннара и его отца надежды на выздоровление нет. Они словно те парни, что повисли на Еноте — Жертве Аварии: шансы на спасение мизерные.

— Уверен — вашему отцу на вас не наплевать, — сказал я Гуннару. — Он просто запутался.

— Он не имеет права путаться, пока не разберется со всем тем, что сам намутил!

На это мне сказать было нечего, поэтому я ответил на самый первый вопрос Гуннара:

— Я расскажу про пульмонарную моноксическую системию и поблагодарю всех за пожертвованное время. Буду говорить только хорошее. А потом вызову на трибуну тебя.

— Меня?

— Это же твоя жизнь. Тот термометр отмеряет твои годы, не чьи-нибудь. Так что, будь добр, поблагодари людей, доставь им удовольствие. Пусть они почувствуют гордость за то, чтО совершили ради тебя.

Гуннар не осмеливался встретиться со мной взглядом. Он смотрел в пол и стучал носком ботинка по дверце моего шкафчика. Потом наконец сказал:

— Доктор Г. не всегда ошибается.

— Знаешь... Я искренне надеюсь, что на этот раз он ошибся. Потому что я не хочу, чтобы ты умирал.

Прозвенел звонок, но Гуннар ушел не сразу. Он помедлил еще секунд десять, потом произнес:

— Спасибо, Энси, — и заторопился в класс.

Митинг был назначен на шесть вечера, когда уроки и спортивные тренировки уже закончены; но поскольку добро на его проведение дала сама мадам старший окружной инспектор — восходящая звезда на политическом небосклоне — то отношение к нему было самое серьезное. Я надеялся, что раз все дело происходит вечером, то большинство ребят сачканет, но директор пообещал каждому, кто явится, дополнительные учебные кредиты по любому предмету на выбор. Это же все равно что раздача бесплатной пиццы!

После уроков я направился домой. Свободного времени у меня ровно столько, чтобы принять душ, переодеться и помолиться об астероиде — чтобы он прилетел и стер с лица земли все человечество до моего выступления. Выходя из душа, я наткнулся в коридоре на маму.

— Одевайся, — скомандовала она. — Поедем в аэропорт за тетей Моной.

Я стоял, завернутый в полотенце, а подо мной разверзался карстовый провал.

— Ну что уставился? До прибытия ее рейса осталось меньше часа. — Кажется, мама уже раскачивается на конце своей веревки, а ведь тетя еще даже не появилась. — Будь добр, Энтони, не создавай дополнительных трудностей.

— Но... но у меня важные дела!

— Подождут твои важные дела.

Я нервно рассмеялся, представив себе полный зал и слушателей, которые ждут, ждут, ждут... Лишь одно могло быть хуже выступления на митинге — не прийти на него вообще.

— Ты не понимаешь... Я должен вечером произнести речь в честь одного моего друга. — Следующую фразу мне пришлось из себя выдавливать, потому что сама она вылезать никак не желала: — Того, что умирает.

Мама остановилась.

— Ты произносишь речь?

— Ну да. Там будет старший инспектор школ и все такое...

— А почему мы об этом ничего не знаем?

— Если бы вы с папой не торчали все время в своем драгоценном ресторане, то знали бы.

Вообще-то, я их за это не осуждал, однако все же решил сыграть на чувстве вины — дело-то серьезное, любое оружие сгодится.

— В котором часу начинается это ваше мероприятие?

— В шесть.

— Хорошо, раз ты публично произносишь речь, мы все должны ее послушать. Заберем тетю — и туда. К шести успеем.

— Ты с ума сошла! Аэропорт Ла-Гуардиа в это время суток? В такую погоду? Да нам повезет, если удастся вернуться к Четвертому июля!

Но мама была непоколебима.

— Остынь. Папа знает, как сократить путь. А сейчас иди и надень ту рубашку, что тетя Мона подарила.

Тут я вообще дар речи потерял. Вылезти на трибуну в этом розово-оранжевом уродстве? Держать речь перед всей школой, будучи одетым в помесь автомобиля Барби с дорожным конусом?! Челюсть у меня отпала, изо рта вылетело нечто похожее на код Морзе. А мама, сказав «Делай, что тебе говорят!», повернулась и сбежала по лестнице — в последний раз стереть в гостиной несуществующую пыль.