Сестра моя Боль - Ломовская Наталия (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Но к императрице Папюс оказался не вхож – там место прочно занял магистр Филипп. Из уст в уста передавались слухи – бесподобный, неподражаемый месье Филипп вылечил одну из великих княжон от оспы, а саму Александру Федоровну избавил от почечных камней. Дворцовому библиотекарю г-ну Леману коновалы-доктора собирались ампутировать ногу, а месье Филипп навестил беднягу накануне операции, посидел рядом, посмотрел на него и сказал: «Не грусти, мой друг, операции не будет». На следующий день лечащий врач с изумлением обнаружил, что гангрена пошла на спад.
Папюс лишь недоверчиво пожимал плечами. Он завидовал славе Филиппа.
Однажды императрица все же заговорила с ним.
– Не согласитесь ли вы, господин мартинист, вместе с магистром Филиппом пройти небольшое испытание? Это было бы хорошим уроком тем маловерам, что сомневаются в вашей силе, – любезно улыбаясь, сказала Александра Федоровна.
Императрица, когда хотела, могла быть очень милой. Папюс согласился, о чем впоследствии горячо пожалел. Небольшое испытание оказалось настоящим экзаменом. Комиссия ведущих петербургских врачей – в их число, например, вошел известный доктор Бехтерев и молодой психиатр Василий Семенец – вместе с магами отправилась в военный госпиталь.
На узких казенных койках лежали больные. Маги подходили по очереди к каждому – магистр Филипп, своей крадущейся кошачьей походкой, и Папюс, косолапя и переваливаясь с боку на бок, как ученый медведь. С коек на них смотрели страдающие глаза. Раненые не очень хорошо понимали, к чему сюда привели этих разряженных господ, что за разговоры ведутся на французском и какой еще мукой это может кончиться. Маги оглашали свои диагнозы. Доктора сверялись с историями болезни. Магистр Филипп не ошибся ни разу и в дополнение сказал, что из осмотренных им двадцати больных шестнадцать человек выздоровеют, а беспременно четверо умрут. Его предсказание в точности сбылось. Папюс же ошибся в десяти случаях из двенадцати. А ведь знал же он, что медицина ему не дается! Огорченный, чувствуя себя опозоренным, Папюс уехал из России. Семенец сочувствовал ему. У парня были отличные задатки, но он слишком уж гнался за славой. Добра не будет от этого…
И все же Папюсу суждено было еще раз вернуться в Россию. И в этот раз все было иначе. Все изменилось. И не в лучшую сторону. Обозленные, голодные, галдящие толпы на улицах… Серое, низкое небо… выстрелы по ночам… В Царском Селе, напротив, было гнетуще тихо. Не играли на роялях княжны, императрица хворала, император ходил по дворцу, словно тень отца Гамлета, и желания у него были соответствующие – так, просил он, чтобы чародей вызвал дух Александра III. Убедившись в неспособности управлять Россией самостоятельно, государь ждал от предка совета, поддержки, хотя бы сочувствия.
…В удаленных покоях Царскосельского дворца собрались пятеро: Николай с Александрин, адъютант императора Мандрыка, Василий Семенец и Папюс. В напряженной тишине Папюс чертил на полу магические знаки и произносил заклинания. Вдруг он закатил глаза и рухнул на пол. Потом произнес мертвенным, отстраненным голосом, обращаясь к императору: «Ты должен во что бы то ни стало подавить начинающуюся революцию. Бодрись, сын мой. Не прекращай борьбы».
Государь был потрясен, Александра Федоровна рыдала в платочек, Мандрыка побледнел, и только Семенец был спокоен. Он не чувствовал в комнате никакого потустороннего присутствия. Император Александр III не явился на зов чародея. Возможно, он был слишком далеко или его не интересовали дела Российской империи.
И все же Семенец видел – Папюс напуган. И не только тем, что обманул императорскую чету. В его страхе был ядовитый привкус. Что-то все же явилось на зов. Кого-то он видел…
Когда Василий Семенец постучался в комнату заезжего мага, было уже за полночь. Но Папюс не спал. Он сидел на краю постели в одной рубашке и рассматривал свои жилистые ноги. Папюс был косолап, и Семенец вдруг ощутил к нему острую жалость.
– Я ждал вас, – сказал он дрогнувшим голосом.
Семенец понял – Папюс почувствовал. Он знал. Но он не сможет помочь. Или сможет, но не вполне.
– Я видел этого монстра. Как страшно, друг мой… После стольких лет, стольких мистических опытов увидеть такое… Я обуздывал демонов, но она сильнее многих демонов. И ведь она еще дитя, еще только набирает силу. Несчастная страна… Она была так близко. Она отравила меня своим дыханием. Я заглянул в ее глаза и увидел в них свою смерть, я увидел огни святого Эльма, я увидел всадников Апокалипсиса… Бедный друг мой, я постараюсь что-нибудь сделать для вас, пусть это даже будет стоить мне жизни. Но последняя битва будет только вашей.
Семенец кивнул. Четыре дня, запершись в покоях, отведенных Папюсу, они вычерчивали каббалистические таблицы. Лакеи оставляли под дверью подносы с едой. Наутро пятого дня тучи разошлись, и вышло солнце. Сестру Боли удалось сдержать силой Папюса – но только до физической его смерти.
– Впрочем, я жду ее не раньше чем через десять лет, – объявил чародей.
Папюс получил вознаграждение и подарок – украшенную драгоценными каменьями золотую братину.
– Возьмите это для ваших бедных пациентов, – сказал Папюс своему новому приятелю. – Ничего не хочу увозить из России. Ничего не хочу оставлять себе на память о том, что увидел. Даже на границе переменю все платье и обувь.
Увы, эти меры не помогли доктору. Вскоре занемог его единственный сын. Мальчишка всего-то занозил палец, но рана загноилась, и не помогали ни магия, ни официальная медицина.
– Отдай его мне, и проживешь еще десять лет, – сказала паучиха в коже женщины, явившись ему в зеркале.
– Ты не получишь моего сына, – ответил чародей.
Мог ли Семенец винить его? Тот выбрал жизнь своего ребенка вместо того, чтобы на десять лет отсрочить выполнение Семенцом своего долга. Папюс выбрал сына и умер после недолгой болезни. Доктора, к которым обратилась его семья, уверяли, что легкие Папюса разложились, словно под воздействием каких-то едких испарений.
Семенец знал – это было дыхание Сестры Боли.
Папюс был единственным, кто помог. Кто пытался помочь.
Все остальные – не могли или не хотели. А их было много.
Надутый и важный венский знахарь Шенк.
Митенька Коляба-Козельский, в неизвестной передряге потерявший руки до локтей и ноги до колен, не умевший сказать ни одного членораздельного слова, он бегал на четвереньках, мычал и хрюкал, а при нем состоял специальный толкователь этих «пророчеств», он в свое время и доставил юродивого во дворец прямо из толпы нищих. Почти четыре месяца Коляба-Козельский издевался над всеми как хотел: испражнялся в коридорах, хватал прислугу за ноги, жевал пищу, потом сплевывал отвратительную кашицу и совал ее в рот императрице. Кроме того, у него бывали эпилептические припадки, которые впечатлительная императрица переняла. После этого Семенец провел украдкой стандартный обряд изгнания демона, блаженненький Митя лег бревном, и его увезли куда-то в богадельню. Демон сидел в нем гадкий, мелкий.
Потом была юродивая Паша, которая отличалась от Мити только тем, что умела говорить, но вот было ли это преимуществом? Пашенька материла всех, кто попадался ей на глаза, но в ней хотя бы демон не сидел, обычная была русская дурочка.
Потом был Жамсаран Бадмаев, потомок Чингисхана в восьмом колене. Маленький, желтолицый, очень умный и уравновешенный, он получил солидное образование, окончил Санкт-Петербургский университет по факультету восточных языков и Медико-хирургическую академию. Он лечил рак травами, пользовал страдающего гемофилией цесаревича тибетскими порошками и уверял, что те не борются с болезнью, а помогают укрепить организм. Бадмаев не обещал чуда, не имел обыкновения бегать на четвереньках и кликушествовать, потому не пришелся ко двору в Царском Селе. Он знал о Сестре Боли, но относился к факту ее существования с восточным фатализмом. Семенец знал, что знахарь Бадмаев не может помочь ему, но тем не менее сохранил в своем сердце благодарность к этому доброму и скромному человеку, чуждому честолюбия, гордости и стремления к власти. Бадмаев попал в опалу у императора, уехал в Тибет, вернулся, когда к власти пришло Временное правительство, был посажен в тюрьму Свеаборг, был выпущен группой вооруженных матросов, был выслан за границу, потом призван обратно. Япония предлагала ему подданство, японский посол гарантировал беспрепятственный вызов, но Бадмаев остался верен России. Потом он сидел на Шпалерной, в Военной тюрьме, в Крестах, в Чесменском лагере, где переболел тифом. Всякий раз его освобождал какой-нибудь его пациент из большевистского правительства, но неуживчивого бурята немедленно арестовывали снова. Наконец он умер, больной, усталый, но не сломленный.
