Месть еврея - Рочестер Вера И. (читаем книги бесплатно TXT) 📗

Фон-Роте покачал головой.

—   Слова, внушенные вам злым духом, навеяли на меня ужас, но ваши поступки доказывают, что бог не совсем еще покинул вас, и я не вправе отвергнуть то, что осушит слезы многих несчастных. Итак, мой друг, я согласен принять ваше золото, не смывая его святой водой, так как благодеяние само смоет все зло, что к нему пристало. А теперь мне пора идти, но я хочу еще сказать вам, что глубоко скорблю о потере такого примерного христианина, который радовал бы меня на ста­рости лет.

Растроганный Самуил опустил голову. Священник внушал ему симпатию, он вспомнил прошлое, и сердце его смягчилось.

—  Так навещайте же меня почаще, чтобы обратить еврея на путь истинный. Говорят ведь, что терпение преодолевает все; мне не следует только сдаваться сра­зу, и я буду иметь удовольствие чаще видеть вас.

Отец фон-Роте улыбнулся.

—   Хорошо, я каждый месяц буду приходить за ва­шими деньгами для бедных, но обещайте мне, милый мой Самуил, что если, наконец, дьявол выпустит вас из своих когтей и если вы почувствуете потребность молить­ся и сделаться христианином, то призовете меня крестить вас; внутренний голос говорит мне, что это исполнится.

—  Конечно! Конечно! Обещаю вам,— ответил тот сме­ясь. Дружески пожав друг другу руки, они расстались.

Оставшись один, Самуил пошел в свой кабинет и взял книгу, но вместо того, чтобы читать, он размышлял о своем разговоре с отцом фон-Роте и о неизбежности объяснения с женой.

Легкий стук в дверь привлек его внимание.

—   Кто там? — спросил он, сердясь, что его беспокоят.

—  Это я, отвори! — ответил голос Руфи.

Молодая женщина была бледна, и глаза ее с нена­вистью устремились на мужа, который смотрел на нее ледяным взглядом.

—   Я вижу, что ты оправилась,— сказал он, подавая ей стул и садясь к бюро.— Надеюсь, этот первый опыт излечит тебя от твоих милых привычек. Подслушивать у дверей извинительно только лакеям.

Но Руфь не села, а продолжала стоять, слегка опер­шись о бюро.

—   Этот опыт дал мне понять, что в твоем доме я за­нимаю худшее положение, чем те лакеи, о которых ты говоришь,— начала она глухим, взволнованным голо­сом.— Я ничего не знала об интригах Аарона и отца. Безумная! Я тебя любила! Я не знала и того, что ты ненавидишь и презираешь свой народ, хотя христиане оттолкнули тебя с отвращением. Но теперь, когда мне все известно, я не останусь более здесь. Я пришла тебе сказать, что освобождаю тебя от женщины, кото­рую ты терпишь у себя поневоле, и возвращаюсь к от­цу. Говори всем, что ты меня выгнал, я все возьму на себя, лишь бы мне не видеть тебя больше! Отпусти меня!

Самуил вспыхнул, она осмелилась сделать ему сце­ну, упрекать его и грозить скандалом!.. Но когда Руфь смолкла, задыхаясь от волнения, он скрестил руки на груди и насмешливо сказал:

—  Так ты хочешь уехать, обвиненная в преступле­ниях? И только? — спросил он, задыхаясь от волнения.

—  Да, я хочу,— ответила молодая женщина вне се­бя от гнева.— Разве я не слышала, как ты унизил меня до роли самки, годной лишь для воспроизведения потом­ства, которое сам же отец будет ненавидеть? Берегись, не унижай меня, или я обвиню тебя перед отцом и рав­вином, и тогда посмотрим, осмелишься ли ты повторить перед ними то, что поведал католическому священнику.

Самуил побледнел от злости. Он встал и подошел к же­не. Холодная, беспощадная суровость сверкала в его гла­зах, звучала в его голосе, когда он, наклонясь к ней, сказал:

—   Ты кончила? Теперь слушай меня и сообразуйся с моими приказаниями. Ты никуда не поедешь, потому что я запрещаю тебе оставлять этот дом. Что ты ска­жешь своему отцу, для меня безразлично; что же ка­сается раввина, он не станет даже слушать тебя, так как боится, чтобы я не обратился в христианство. Я не считаю тебя участницей интриг твоих родных, но чтобы ты могла «ошибаться» в моей любви — это ложь, ты не могла не видеть моей холодности. Одумайся прежде, чем идти в синагогу, я не потерплю скандала, о котором за­говорит весь город! Ты забываешь, что я имею право развестись с тобой, но ты этого права не имеешь. Мы не какие-нибудь шинкари-евреи, семейная жизнь которых никого не интересует. Ты — жена миллионера Мейера, ба­рона фон-Вельдена, и останешься ею, такова моя воля. Те­бя оскорбило то, что я сказал о наших наследниках? Так я должен тебе напомнить, что закон Моисея смотрит на деторождение как на главное назначение женщины...

—   Я не хочу детей от тебя, они были бы мне нена­вистны! — возразила Руфь, дрожа от волнения.

Самуил, как бы не слушая ее, продолжал:

—   От тебя зависит сделать себе сносную жизнь: ес­ли не хочешь слышать неприятных вещей, не подслу­шивай под дверью; затем это первый и последний раз ты смела прийти ко мне спрашивать отчета о моих сло­вах. А теперь ступай к себе, мне нужно работать. До­вольно этой сцены на сегодня.

—  А с меня навсегда довольно того, что я узнала,- глухо проговорила молодая женщина.

Когда дверь закрылась, Самуил сел и облокотился на стол. Все происшедшее было для него новой неожи­данностью. Он считал Руфь слишком ограниченной и боязливой, чтобы не довольствоваться всем тем, что он ей доставил; а она вдруг возмущается, обвиняет, угрожа­ет! В своем слепом эгоизме он не подумал о том, что молодая женщина имела на него свои права, и что он оттолкнул ее жестоко и грубо, чего никогда не позво­лил бы себе в отношении Валерии, как бы та ни была перед ним виновата.

—  Ах, эта проклятая женщина наделает мне еще мно­го неприятностей! — заключил Самуил свои размышления.

Но он ошибся. Руфь приняла известную манеру дер­жать себя и не изменяла ей. Она хранила упорное мол­чание и даже не отвечала мужу, когда в тот же день за обедом он объявил ей, что завтра они едут вместе в оперу. Она только кивнула головой. В последующем не произошло никакой перемены в их отношениях. Руфь оставалась немой и холодной, тщательно избегала при­сутствия мужа, молча сообразовывалась с его приказа­ниями относительно хозяйства, и никогда не нарушала правила, когда он приглашал на какой-нибудь вечер. Он всегда находил ее нарядной и готовой, но безмолв­ной, как механическая кукла.

Сначала Самуил был очень удивлен, но вскоре впол­не свыкся с этим новым образом жизни и даже полю­бил его. Присутствие жены перестало его стеснять, и мало-помалу он снова возвратился к своим холостяц­ким привычкам: ездил один к знакомым, проводил ве­чера в клубе и брал Руфь с собой лишь тогда, когда представлялась какая-нибудь необходимость.

Так прошло почти два месяца. И вот однажды Са­муил получил приглашение от барона Рихарда Кирхберга на большой бал, который тот давал по случаю своей серебряной свадьбы.

Аристократический дом багача барона занимал одно из видных мест в высшем обществе Пешта. Для разъ­яснения некоторых эксцентричностей самого хозяина ска­жем несколько слов о прошлом его семьи. Отец баро­на Рихарда был блестящим офицером. Он с блеском спустил все родовое наследство и вынужден был вслед­ствие этого выйти в отставку. Но не успел Пешт забыть этот скандал, как новое происшествие взволновало весь город. Барон фон-Кирхберг женился на еврейке, дочери темного коммерсанта, скромно прозябавшего в одном из еврейских кварталов, но давшего за дочерью более миллиона. Родственники барона выходили из себя и про­рочили ему всевозможные неприятности, но все жес­токо ошиблись: брак барона принес ему счастье. Моло­дая баронесса, женщина с умом и характером, сумела приобрести и, что трудней, сохранить расположение му­жа. Что касается прежних ее собратьев, она не отверну­лась с презрением от своих, а, напротив, даже покрови­тельствовала им до такой степени, что, наконец, откры­ла свой дом для тех из них, которые заслуживали того своим воспитанием.

Единственный сын, их Рихард, был воспитан в либе­ральном духе. Умный и образованный, он не допускал ни предрассудков крови, ни предрассудков веры. Сам он женился на аристократке потому только, что полюбил ее; одна из их дочерей сделала блестящую партию, дру­гую же он беспрепятственно благословил на брак с мо­лодым архитектором плебейского происхождения. Дом его всегда был открыт для каждого порядочного челове­ка, и потому Самуил был у него прекрасно принят. А так как приемы барона были всегда оживленны и блестя­щи, его посещали и люди высшего круга, несмотря на неизбежность встречаться в его доме с тем классом об­щества, на который они смотрели свысока.