Анна, одетая в кровь (ЛП) - Блэйк Кендари (книги .TXT) 📗
— Обряд проведен, — сообщает Томас. — Круг ее удерживает.
Он опускается на колени, и мы следуем его примеру. Странно ощущать, будто бы наши ноги — единое целое. Он ставит серебряную чашу ворожбы на пол и откупоривает крышку на бутылке Дасани.
— Все идет по плану, — убеждает он нас. — Все сделано чисто и ловко. Нам нужна была святая вода или почвенная…это просто снобизм.
Он выливает воду в кристаллическую чашу ворожбы, где поток сопровождается музыкальным звуком, и ждет, пока она полностью наполнится.
— Кас, — говорит Томас, и я смотрю на него. Затем я осознаю, что он вслух ничего не сказал. — Круг связывает нас. Мы теперь можем читать мысли друг друга. Скажи мне, что ты хочешь узнать. Что хочешь увидеть.
Все выглядит слишком жутко. Заклинание очень сильно — я чувствую себя соединенным с землей и в тоже время с воздушным змеем. Я укоренился и чувствую себя в безопасности.
«Покажи, что случилось с Анной», — я осторожно посылаю мысль Томасу. «Покажи, как ее убили, и кто наделил ее такой силой».
Томас опять закрывает глаза, а Анна начинает дрожать в воздухе, словно у нее горячка. Затем он опускает голову. На минуту у меня пролетает мысль, что он потерял сознание, и мы теперь в беде, но потом я осознаю, что он просто вглядывался в чашу ворожбы.
— Ох, — слышу я шепот Кармел.
Воздух вокруг нас меняется и дом тоже. Удивительно-серый свет медленно оживляется, а толстый слой пыли исчезает из мебели. Я моргаю. Теперь я смотрю на дом Анны, обновленный, вероятно, когда она была еще жива.
На полу гостиной лежит ковер, который за счет освещения керосиновой лампы выглядит желтее. Позади себя мы слышим, как открывается и закрывается дверь, но я все еще слишком занят, наблюдая за переменами: за фото, висящими на стене, за вышивкой цвета красной ржавчины, лежащей на диване. Когда я приглядываюсь повнимательней, все кажется не таким уж и обычным; на потолке висит заляпанная люстра, кое-где на ней не хватает кристаллов, и кресло-качалка, на котором порвана ткань.
Некая фигура движется по комнате, это девушка в темно-коричневой юбке и в простой серой блузке. Она несет школьные учебники. Ее волосы завязаны в длинный конский хвост, переплетенный голубой лентой. Когда она поворачивается на звук скрипа лестницы, я вижу ее лицо. Это Анна. Не могу описать словами свои ощущения, когда вижу ее живой. Я думал, что глубоко внутри Анны не могло остаться хотя бы частички живой души, но я ошибался. Когда она смотрит на мужчину, стоящего на лестнице, я узнаю ее выражение глаз. Ее взгляд становится жестким и осмысленным. Раздражительным. Не глядя на него, я догадываюсь, о ком она раньше рассказывала — это человек, который собирался жениться на ее матери.
— И что же вы сегодня в школе изучали, дорогая Анна? — его акцент настолько сильный, что я едва могу его понимать. Он спускается с лестницы, и его шаги выводят Анну из себя — твердые, ленивые и слишком уверенные в себе. На ходу он слегка прихрамывает, но не использует деревянную трость, хотя и держит ее в руках. Когда он обходит ее кругом, мне вспоминается акула, которая точно также кружит вокруг своей жертвы. Анна сжимает челюсть.
Его рука задевает ее плечо, и он проводит пальцем по обложке ее книги.
— Большинство вещей тебе просто не нужно.
— Мама желает, чтобы я старалась, — отвечает Анна.
Я слышу тот же голос с финским акцентом. Она поворачивается. Я не могу видеть, хотя предполагаю, что она смотрит на него.
— И ты выполнишь ее волю, — он улыбается. У него угловатое лицо и крепкие зубы. На щеках легкая щетина, и он кое-где начинает лысеть. Оставшиеся песчано-светлые волосы он носит зачесанными назад.
— Умная девочка, — шепчет он, проводя пальцем по ее лицу. Она отшатывается в сторону и взбегает по ступенькам, но это не похоже на бегство. Оно больше схоже с враждебным к нему отношением.
«Моя девочка» — думаю я и тут же вспоминаю, что я в кругу. Интересно, сколько моих чувств и мыслей проносятся в голове Томаса. Внутри круга я слышу, как капает платье Анны, и чувствую ее дрожь, когда сцена меняется.
Я фокусирую взгляд опять на мужчине: отчим мечтает о ней. Он ухмыляется про себя и, когда на втором этаже хлопает дверь, тянется к своей рубашки и достает пучок белой ткани.
Я не знаю, что это, пока он не подносит его к своему носу. Это платье, сшитое для танцев. Платье, в котором она умерла.
«Грёбаный извращенец», голос Томаса звучит в наших головах. Я сжимаю кулаки и подавляю желание урыть этого мужика, даже если знаю, что действие происходит шестьдесят лет назад. Я наблюдаю за ним, будто бы через проекционный аппарат, и не могу ничего изменить.
Время смещается, свет также меняется. Лампы, кажется, становятся ярче, и цифры вспыхивают в темном размытом сгустке. Я слышу приглушенный разговор, сопровождаемый спорами. Я борюсь со своими чувствами, чтобы поспевать за проносящимися событиями.
Теперь я вижу женщину у подножия лестницы. Она одета в строгое черное платье, словно оно колючее как сама преисподняя, а ее волосы убраны в тугой узел. Она смотрит на второй этаж, поэтому ее лица я не могу видеть. Зато я вижу, как она держит в одной руке платье Анны, раскачивая его вперед и назад. А в другой — она сжимает нитку «католических» четок.
Я чувствую намного больше, когда слышу, как принюхивается Томас. Его щеки подергиваются — он что-то унюхал.
«Сила», проносится в его голове. «Мощь из темноты».
Я не понимаю, что он имеет в виду, и к тому же нет времени думать об этом.
— Анна! — зовет женщина, и она тут же появляется из холла в верхней части лестницы.
— Да, мама.
Ее мать зажимает платье в кулаке.
— Что это?
Анна выглядит пораженной. Она хватается за перила.
— Где ты его взяла? Как его нашла?
— Оно было в ее комнате, — это опять он, выходящий из кухни. — Я слышал, как она говорила, что работала над ним. Я нашел его для твоего же блага.
— Это правда? — требовательно спрашивает мать. — Для чего оно нужно?
— Для танцев, мама, — сердито отвечает Анна. — Школьных танцев.
— Вот это? — мать держит платье, растягивая его обеими руками. — Для танцев? — она трясет им в воздухе. — Шлюха! Ты не пойдешь на танцы! Испорченная девчонка! Ты не покинешь этот дом!
Наверху лестницы, я слышу мягкий, мелодичный голос. Оливковой кожи женщина с длиной черной косой берет Анну за плечи. Это, скорее всего, Мария, швея, подруга Анны, которая оставила свою дочь в Испании.
— Не сердитесь, миссис Корлов, — поспешно говорит Мария. — Это я помогла ей. Это была моя идея. Сшить что-нибудь милое.
— Ты, — шипит миссис Корлов, — Ты сшила наихудшее платье. Нашептываешь свою испанскую дрянь на ушко моей дочери. Когда ты приехала, она стала слишком своевольной. Можешь этим гордиться. Я не позволю тебе больше шептать. Убирайся из моего дома!
— Нет, — кричит Анна.
Мужчина подходит к своей невесте.
— Мальвина, — произносит он. — Мы не должны переступать границы.
— Молчи, Элиас! — шипит Мальвина.
Теперь я начинаю понимать, почему Анна не могла рассказать матери о приставаниях Элиаса.
События этой сцены ускоряются. Я, скорее, больше чувствую, чем вижу, что происходит. Мальвина бросает платье Анне и приказывает сжечь его. Она бьет ее по лицу, когда Анна просит оставить Марию в доме. В прошлом она плачет, но реальная Анна шипит, когда наблюдает за нами с черной кипящей кровью, разгоняемой по венам.
Время мелькает перед глазами, и вот уже я пристально наблюдаю за Марией, как она оставляет дом с одним чемоданом в руках. Я слышу, как Анна спрашивает у подруги, что же ей дальше делать и просит не покидать ее. Затем за окном становится темно, кроме одной-единственной зажженной лампы.
Мальвина и Элиас находятся в гостиной. Мальвина что-то вяжет из черно-синей пряжи, а мужчина читает газету, покуривая трубку. Они жалко выглядят, даже при своем обычном укладе жизни. Их лица вялые и скучные, а губы сжаты в тонкие, жесткие линии. Не имею понятия, как происходило ухаживание за этой женщиной, но, вероятно, оно было таким же интересным, как просмотр игры в боулинг по телевизору.
