Сны Анастасии - Яхонтова Галина (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
Настя смотрела на площадь с высоты Брейгелевской перспективы — с птичьего полета, но точка ее обзора неожиданно опустилась ниже, и она различила, что люди, закованные в кандалы, — женщины. В грубых рубищах, с короткими, очевидно опаленными огнем волосами, они стояли и ждали.
Чего?
Своей участи?
Стражники возвращались, и за конным патрулем двигалось несколько тяжело груженных подвод. Их тащили волы, а волами управляли тоже женщины в кандалах.
Настя не слышала голосов, но понимала, что на площади будет возводиться какое-то сооружение: подводы были нагружены досками и хворостом.
Закованные женщины медленно, словно в полусне, принялись за работу. Они раскладывали доски, доставали гвозди, брали в руки молотки.
И все — в мертвящей тишине. Не слышно было даже ударов. Гвозди бесшумно и словно без усилий входили в дерево, чужеродно поблескивая на желтой смолистой поверхности, оставляющей занозы на нежных, закованных в железо руках. Женщины строили.
Настя с ужасом понимала, что они возводят плаху. На базарной площади в безлюдном городе будут кого-то казнить.
Желтые Готические соборы приятно сочетались по цвету со свежими досками. А черепичные крыши предвещали кому-то восшествие на престол пламени.
Посреди плахи, к подножию черного как уголь столба, легла вязанка хвороста.
Здесь будет казнь… Женщины заканчивают работу, безропотные, плененные за неведомые преступления. Может быть, все они ведьмы, эти бесшумно стучавшие тяжелыми молотами великомученицы?
На вороном коне появился черный всадник. Он черен весь — даже лицо его было закрыто непроницаемой маской с узкими прорезями для глаз.
Медленно развевался на несуществующем ветру иссиня-черный плащ. Блестели, отражая небо, высокие ботфорты.
Он спешился и поднялся на помост.
И Настя поняла: это палач.
Черный человек выбрал одну из закованных женщин. Его выбор казался совсем случайным. Обреченно одна из несчастных поднялась на эшафот.
Палач снял оковы сначала с ее ног, а потом — и с рук. Привязал жертву к столбу, отступил на несколько шагов, словно хотел полюбоваться на свою работу.
Наверное, композиция показалась ему незавершенной. Он возвратился, чтобы разорвать на несчастной платье. Один взмах огромной руки в кожаной перчатке, и дряхлые нитки рубища расступились, обнажая божественное тело.
Та сущность, которой Настя была во сне, стремилась подлететь поближе. Какая-то сила неодолимо влекла ее — нет, не к этой женщине, но к тому, что должно с ней произойти.
Она приближалась. Она подняла голову, и Настя узнала ее: она — это сама Настя: ее каштановые вьющиеся волосы, ее серые глаза с нетающими льдинками на дне, ее чуть удлиненные мочки ушей. Настя узнала собственное тело, каждый изгиб, каждую родинку.
И вдруг родинка на левой груди стала крошечной бабочкой, расправила крылья и улетела. За нею летели еще несколько маленьких черных бабочек с бархатными на вид крылышками.
Но палач не замечал этого полета. Он произнес:
— Ты познала таинство любви, а теперь познай же таинство смерти!
Подручный подал ему смрадно чадящий факел. Хворост вспыхнул, как порох, и огонь спас обнаженное женское тело от стыда и масляных взглядов стражников.
Как только ведьма скрылась в пламени костра, палач снял маску, и Настя узнала его: это Валентин.
Она проснулась с испариной на лбу и некоторое время не могла сообразить, где находится. Лишь мерно падавший снег за окном и чье-то тихое дыхание рядом вернули ее к реальности. Она закрыла глаза, и слезы, которые стояли в них, быстро скатились на „перовую“ подушку. Она была невыразимо счастлива, слыша рядом дыхание мужчины. Настя положила руку ему на лоб, как когда-то мама клала свою ладонь на лоб ей.
Спать больше не хотелось, и она сняла с полки книгу, как ей казалось, наиболее соответствовавшую ее состоянию. Это были избранные произведения Донасьена Альфонса Франсуа де Сада.
„К чему хранить верность тем, кто никогда не соблюдает ее по отношению к нам? Разве не достаточно нашей слабости, чтобы добавлять к ней еще и нашу глупость? Женщина, стремящаяся внести утонченность в любовные отношения, безмерно глупа… Поверь мне, дорогая, меняй любовников, пока возраст и красота позволяют тебе, забудь порожденное фантазией твоей постоянство, добродетель унылую, нелепую и весьма бесполезную, и никогда не навязывай того другим“.
Но в это утро Настя не хотела соглашаться с мыслями, высказанными героиней де Сада. А еще месяц тому назад она повторила бы эти слова вслед за ней, как клятву.
„Что же меняется: я или жизнь? Может быть, я старею?“ — думала она.
Всяческих „материальных помощей“ едва хватило на кое-что из одежды. О том, чтобы начать ремонт в квартире, не могло быть и речи. И Настя решила отложить это мероприятие по крайней мере до весны. А сама осталась жить в общежитии, в семьсот тридцать четвертой комнате, которая числилась за слушателем ВЛК Ростиславом Коробовым.
Ее появление здесь никого не удивило: у многих странствующих поэтов заводились верные временные подруги, так что седьмой этаж напоминал большую коммунальную квартиру с общей кухней…
Новая роль заботливой женщины и умелой хозяйки постепенно входила в свою колею. И ежедневно Настя играла в одном и том же спектакле: магазины, кухня, плюс неизменная редакция, институт и все прочее.
В один из таких обычных уже дней Настя спустилась на лифте вниз.
На первом этаже, неподалеку от вахтеров стоял Петропавлов. Она слегка удивилась, увидев его здесь: ведь он не жил в общежитии. „Наверное, пришел продавать книжки“, — предположила она и ошиблась.
— Настена! — улыбнулся он широкой улыбкой Луки из „На дне“.
— Привет, Авдей. Какими судьбами?
— Да, вот, киску принес. Возьми киску, а…
— А домой чего не несешь?
— У мамашки-то аллергия. Особенно на все мохнатое.
— Ну да, на тебя, например. — Она укоризненно посмотрела на его голову.
За пазухой у Петропавлова что-то шевелилось. Явно не камень. А впрочем, это оказалось весьма точным сравнением, потому что два зеленых изумрудика вдруг засияли на высунувшейся мордочке. Черное чудо с белыми лапками, носиком и грудкой выглядело просто очаровательно. И Настя, вспомнив, что кошки всегда были спутницами женщин, решилась на безумный поступок.
— Возьму, Авдей. А он не блохастый?
— Сама ты блохастая… И, между прочим, это кошечка. Только прошу тебя, не выбрось ее на улицу.
Она взяла усатую красавицу, и та доверчиво приникла к ее груди.
— У меня, Настя, к тебе еще одно дело будет… Но это потом… В институте поговорим. Ладно?
— Ладно, — ответила Настя даже не пытаясь представить, какое дело может возникнуть у непредсказуемого Петропавлова.
Вскоре Настасья убедилась, насколько соответствует истине расхожее мнение о том, что кошки считают себя хозяевами в доме. А обитателей этого дома воспринимают приблизительно так, как мы воспринимаем их.
Гера лежала на коленях у Ростислава, и он не мог удержаться, чтобы не почесать ей за ушком.
— Знаешь, Настенька, мой сын очень любил котят, — вздохнул он.
— Все дети любят котят. — Она попыталась перевести „вечер воспоминаний“ в другое русло.
— Где он сейчас? Раньше хотя бы по выходным я имел возможность повести его гулять. И мы шли в парк или к морю…
К морю… Настя представила, как он водил своего малыша к их морю, и волны бились о берег, высокие — почти в человеческий рост. Наверное, волны казались малышу просто огромными! И они оба смотрели на солнце, щурясь, становясь похожими на японцев: большого и маленького.
Настя видела фотографию Юры. Мальчик был очень похож на отца. Особенно разрезом глаз.
— Ты почему ушел от них?
— Потому что я так и не научился жить с семьей. Они все время были рядом, и я нигде не мог найти одиночества. Я боялся раствориться в их ауре, боялся ощущать себя человеком Средневековья, который еще не „отпочковался“ от общества.
