Ваниль и шоколад - Модиньяни Ева (книга жизни txt) 📗
НЕЖНАЯ ЖЕНСКАЯ РУКА…
1
Нежная, легкая рука опустилась на плечо Андреа, ласковый голос произнес:
– Ты плачешь. Бабушке очень плохо?
Он оглянулся и обнял тонкую талию Лючии.
– Я счастливый отец, – сказал Андреа. – Потому что у меня есть ты, – пояснил он, думая о том, как она непохожа на свою несчастную тетю, умершую тридцать лет назад.
Он никогда не рассказывал дочери о Джемме. Он вообще надолго вычеркнул сестру из памяти. Джемма стала расплывчатым туманным образом, а вот отец в его воспоминаниях превратился в мифологического героя.
– Помнишь, как отец принес из лесу рождественскую елку? – спрашивала Мария. – Он был замечательным охотником. Никогда не давал промаха. Каллас и Ди Стефано были его друзьями. Однажды пригласили его к себе на обед. Он все оперы знал наизусть, но больше всего любил «Богему». Пуччини был для него богом. Да уж, в музыке он знал толк.
Так Мария и Андреа создали себе идеализированный образ мужа и отца: веселого, бесстрашного, щедрого и великодушного. Только пережив бегство Пенелопы, Андреа воскресил в памяти подлинную историю семьи во всем ее трагизме. Историю своей несчастной семьи и отца, который за неимением других качеств сделал своим знаменем физическую силу. На самом деле Пьетро был неуверен в себе, не умел справляться с жизненными обстоятельствами. Все эти слабости он передал по наследству своему сыну. И теперь с этим надо было что-то делать.
– Ну все-таки как дела у бабушки? – повторила Лючия.
– Ты же видишь, она спит. К счастью, – добавил Андреа. – Но ты же должна была остаться дома и заботиться о братьях, – напомнил он.
– Все под контролем. Роберто привез меня сюда, а отсюда мы едем в детский сад за Лукой. А вечером он отвезет меня на репетицию фламенко.
– Твой парень – настоящее сокровище, – с облегчением признал Андреа.
– О, Роберто бесподобен! Как, впрочем, и я, – скромно пошутила Лючия. – Теперь главная проблема – это наша бедная бабулечка. Кто будет с ней сидеть? Ты же не можешь все время быть тут один!
Она рассуждала в точности, как Пенелопа, проявила тот же здравый смысл. Еще несколько дней назад Лючия каждое слово матери встречала в штыки, а сейчас она невольно сама дословно копировала свою мать, она переняла от нее все, даже манеру разговора.
– Я уже договорился о сиделке на эту ночь. Вернусь домой, как только она придет. А теперь иди, тебе пора, – сказал Андреа.
Лючия наклонилась и поцеловала бабушку, потом материнским жестом провела по щеке отца.
– Я вижу, как ты за нее переживаешь. И за маму тоже. Все будет хорошо, вот увидишь, – утешила она отца.
Андреа уже хотел было спросить, поела ли она, но, вспомнив о наставлениях Пенелопы, прикусил язык. И вообще, Роберто о ней позаботится. Парню, судя по всему, можно было доверять.
Марию перевели в кардиологическое отделение. Андреа чувствовал, что скоро рухнет под грузом свалившихся на него переживаний и тяжелых воспоминаний. Он смотрел на свою угасающую мать и думал о том, какой она была сильной, решительной, щедрой, как стойко переносила боль и житейские невзгоды. У нее было трое детей. Дочь она потеряла. Джакомо, старший сын, взял на вооружение беспощадный цинизм, которым, возможно, не обладал от рождения, чтобы оградить себя от жестокости и нищеты. А Мария, стиснув зубы, продолжала бороться за свою мечту о нормальной здоровой жизни. После смерти Джеммы и мужа она всю себя отдала младшему сыну-подростку.
– Я увезу тебя отсюда, – обещала она ему.
Нутти, богатый промышленник, добыл ей место уборщицы в частной школе в Милане, где Андреа продолжил учебу. На пенсию по случаю потери кормильца и зарплату школьной нянечки мать и сын вдвоем стали жить в большом городе, где они никого не знали и где никто их не знал.
Но, как всегда и повсюду, куда бы судьба ни заносила Марию, и здесь нашелся кто-то, получавший садистское удовольствие, тираня и унижая ее. Это была учительница Каццанига.
– Мне надо воспользоваться туалетом, Мария. Почистите его, – приказывала она.
Мария покорно протирала заново унитаз и биде, и без того сверкавшие чистотой. Воспользовавшись туалетом, учительница Каццанига оставляла его в плачевном состоянии, чтобы другие учителя могли пожаловаться на плохую работу уборщицы.
– Этот ребенок наделал в штанишки. Искупайте его и переоденьте. А заодно вымойте себе голову. У вас волосы жирные, – говорила учительница.
В сорок с лишним лет Мария записалась на вечерние курсы в надежде получить диплом воспитательницы начальной школы, и это законное, невинное, по сути, желание пробудило демонов, дотоле дремавших в свихнувшемся сознании озлобленной старой девы, которая мечтала о должности завуча, но так и не добилась успеха, несмотря на все свои многократные попытки. Прервав урок на самой середине, учительница Каццанига бежала проверять, не использует ли Мария свое рабочее время для подготовки к вечерним занятиям. Однажды она застала-таки Марию за выполнением грамматического упражнения и вышвырнула учебник в окно.
– Вы отдаете себе отчет, что я могла бы подать на вас жалобу за халатность?
При помощи таких угроз она держала Марию в постоянном напряжении и осыпала ее насмешками, называя не иначе, как «нашей премудрой поломойкой».
Мария все сносила молча. Раньше ей приходилось выдерживать и не такое. По вечерам она делилась накопившимися обидами с Андреа.
– Не обращай внимания, мама, – говорил он, но сам переживал и в душе желал учительнице Каццаниге мучительной смерти за все то зло, которое та причинила его матери.
Учительница Каццанига тиранила и мучила Марию два долгих года. А потом ее настигла болезнь, не знающая жалости. Тогда-то Андреа пожалел о том, что желал ей в мыслях смерти. Сама Мария, никогда не высказывавшая подобных мыслей, говорила: «Бог правду видит. Долго терпит, да больно бьет».
Мария – добрая душа – часто навещала учительницу Каццанигу в больнице и приносила ей гостинцы, которые ее бывшая мучительница принимала с благодарностью.
От воспоминаний Андреа отвлекла сиделка. Она пришла, чтобы провести ночь у постели Марии.
– Если состояние матери ухудшится, сразу позвоните мне, – попросил Андреа.
Он покинул больницу с чувством облегчения, но в вестибюле неожиданно столкнулся со Стефанией, своей последней любовницей.
– Что ты здесь делаешь? – удивился Андреа.
– Я навещала сестру. У нее прободение язвы желудка, ей сделали операцию.
– И как все прошло? Успешно? – спросил он, взяв ее под руку дружеским участливым жестом.
– Надеюсь, что да, – нервно ответила Стефания. – Я знаю, что Пепе оставила тебя, – добавила она.
– Дурные вести расходятся быстро.
– Я чувствую себя ужасно виноватой, – призналась журналистка.
– Пепе ушла не из-за этого. Это я сыграл в драме роль злодея. Ты славная девочка, Стефи, я уверен, мы останемся друзьями, – Андреа сжал ее руку, словно закрепляя свои слова.
– А ты что делаешь в больнице? – спохватилась Стефания.
Они уже вышли на улицу и вместе направились к автомобильной стоянке.
– Моя мать заболела. Только этого мне сейчас и не хватало, – с горечью признался Андреа.
– Послушай, Андреа: плохие времена проходят, а добрые чувства остаются. Я всегда буду тебе другом, – Стефания обняла его.
– И я тебе, – сказал Андреа, с удивлением обнаружив, что не испытывает никакого влечения к хорошенькой коллеге, совсем недавно так возбуждавшей его желание.
– Желаю твоей матери поправиться, – добавила она на прощание.
– И я твоей сестре, – ответил он.
Пока он возвращался домой, усталый и подавленный, ему почему-то вспомнился загадочный Мортимер. Что может быть общего у Пенелопы с типом, носящим такую претенциозную фамилию? Андреа припомнил краткое послание на визитной карточке, начинавшееся словами «Милая Пепе».
– Идиот, – пробормотал Андреа, презрительно скривив губы.
