Письмо Софьи - Девиль Александра (книги хорошего качества .TXT) 📗

– А какие бывают причины, чтобы сестра не могла простить сестру, брат – брата?

– Разные бывают причины, – вздохнула Домна Гавриловна. – Не хотела я тебе об этом говорить, однако теперь скажу, ты ведь уже девица взрослая. Так вот, я своей сестре не смогла простить того, что она явилась причиной гибели человека, которого я любила. Тем самым она меня лишила счастья. Мне пришлось выйти замуж не по любви, а лишь из уважения за Гордея Онуфриевича – человека неплохого, порядочного, но пожилого, который не мог иметь детей. Вот так и прошла моя жизнь – без любви, без радости, без материнства. Правда, Ольга мне пишет, что и у нее теперь горя хватает, но все-таки она знала и счастье, а у меня в жизни ничего яркого не было. Так что, голубушка, не печалься лишний раз о сестре, ведь судьба по-всякому может столкнуть двух родных людей.

Софья помолчала, размышляя над словами тетушки, а потом со вздохом сказала:

– А я все равно хотела бы иметь сестру. И вам было бы лучше, если бы вы простили Ольгу Гавриловну, сблизились с ней. Ведь она не желала вам зла, она не виновата, что ваш нареченный в нее влюбился, а она потом влюбилась в Жеромского. Иное дело, когда какой-нибудь проходимец нарочно, ради забавы или на спор, губит чью-то жизнь, репутацию… как это сделал Призванов со мной. Вот его я никогда не прощу. А вы свою сестру должны простить. Тем более что прошло столько лет…

– Не знаю… сама иной раз мучаюсь от этой мысли, но не знаю, как поступить.

– Напишите ей, что прощаете, и вам станет легче! А потом, может, вы с ней еще и увидитесь, обнимитесь…

– Увидеться? Ну, это уж вряд ли… во всяком случае не скоро. Вильно теперь занят французами, и многие поляки перешли на сторону Наполеона. Может, и Жеромские тоже. А может, они уехали из города в какое-нибудь свое имение. Я теперь даже не знаю, куда писать и дойдет ли письмо. Впрочем, это, может, и к лучшему. Значит, не время нам пока с ней мириться.

– А когда же будет время? Ведь ваша сестра больна…

– Ладно, не твоя забота, слишком уж ты разговорилась, – внезапно оборвала ее Домна Гавриловна, настроение которой, как это часто бывало, вдруг резко переменилось. – Молода ты еще, чтобы мне советы давать, сперва поживи с мое. А сейчас у нас здесь главная забота – твою судьбу устроить. Для этого и в Москву приехали. Спи, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулась Софья, а про себя подумала: «Бедная тетушка уже, наверное, жалеет, что приехала сюда в такое неспокойное время. А для меня это все равно лучше, чем оставаться на месте».

Глава девятая

Наутро, проводив Павла в дальнюю дорогу, Домна Гавриловна прослезилась и расчувствовалась, тронутая его гостеприимством и добрым обхождением.

– Право, не ожидала, что он так приветит свою двоюродную тетку, – говорила она Евгении. – Ведь в детстве был такой дерзкий мальчишка, проказник, да и потом, повзрослев, всегда слыл задирой и повесой. Но, однако же, оказался куда добрей, чем благочестивая с виду Людмила.

Расхваливая племянника, она тут же, с присущей ей импульсивностью, решила, что Павел заслуживает того, чтобы быть ее наследником, и что именно ему, а не Иллариону, она отпишет свое имение. Не откладывая дела в долгий ящик, Домна Гавриловна отыскала старого московского знакомого семьи Ниловских – нотариуса Карла Федоровича Штерна, обрусевшего немца, весьма грамотного и честного человека, попросила быть ее душеприказчиком, и он тут же составил завещание на имя Павла Ниловского. Карлу Федоровичу с виду было за семьдесят, однако держался он очень прямо, взгляд имел живой, речь складную, да и по всему было видно, что этот чиновник весьма бодр и крепок. Но на всякий случай, ввиду его почтенного возраста, Домна Гавриловна еще призвала в свидетели завещания Софью и Эжени.

Уладив дело с наследством, тетушка тут же занялась возобновлением старинных знакомств в Москве, дабы иметь возможность почаще показываться в обществе вместе с племянницей, замужество которой по-прежнему оставалось ее целью. Однако скоро Домне Гавриловне пришлось убедиться, что за прошедшие годы круг ее знакомых в Москве значительно уменьшился: иные умерли, другие уехали, третьи попросту забыли бывшую москвичку, которая давно уже стала уездной барыней. Все же Домне Гавриловне с Софьей удалось попасть на раут в два-три дома, а один раз она даже свозила племянницу в дворянское собрание. Девушку замечали, хвалили за красоту и образованность, но положение бедной родственницы из провинции значительно снижало интерес к ее особе со стороны честолюбивых и расчетливых молодых людей. А те, кто мог бы выбрать себе невесту бескорыстно и в порыве чувств, за одни лишь ее личные достоинства, – то есть бесшабашные и пылкие офицеры или юноши поэтического склада – теперь встречались в городе все реже. Они или уже отбыли в армию, или не бывали в тех домах, куда Софью водила тетушка. Домна Гавриловна скоро начала поговаривать о женихах попроще, но тут уж Софья решительно воспротивилась:

– Тетушка, если вы хотите спихнуть меня кому угодно – хоть старику, хоть безграмотному купчине-самодуру, то вам этого сделать не удастся! Скорее я уйду в монастырь или буду жить как простая хуторянка в своем крохотном имении на Донце. Спасибо вам за то, что вы обо мне заботитесь и привезли в Москву, но простите за то, что я не смогу оправдать ваших матримониальных ожиданий.

Домна Гавриловна вначале рассердилась на такую отповедь, но потом смягчилась, потому что в глубине души все-таки жалела девушку. Однажды она заметила, что в лавках и магазинах Софья потихоньку спрашивает у торговых людей, не знают ли они купца Туркина. Пока что ей не удалось ничего услышать об этом купце, но девушка вознамерилась направиться в Замоскворечье, где было много купеческих кварталов. Это совсем не понравилось Домне Гавриловне, и она запретила племяннице наводить какие-либо справки о Туркиных, а также ходить или ездить по городу одной. Но Софья, не возражая тетушке открыто, все же про себя задумала при первой возможности продолжить поиски сестры.

Знакомясь с московским обществом, девушка сделала несколько любопытных наблюдений, немало ее озадачивших. Например, в доме у одной дальней тетушкиной родственницы висел на стене диванной комнаты портрет Наполеона, тканный лионским шелком и подаренный ее мужу знакомым французским фабрикантом. Хозяева почему-то даже не подумали снять этот портрет хотя бы ввиду начавшейся войны с Бонапартом. Еще более удивилась Софья, когда в одном светском салоне (куда, надо сказать, Домна Гавриловна прямо напросилась) зашел разговор о войне. Оказалось, что в знатном обществе мало кто понимал причины и необходимость войны; более того, встречались не только сторонники, но и противники сопротивления Наполеону. Рассуждения и споры о стычках с неприятелем, об отступлении русских войск не выходили за рамки обыкновенных светских разговоров. Иные собеседники даже посмеивались, не признавая важности происходящих событий, другие старались просто успокоить всех, особенно дам. А один молодой человек, бросив многозначительный взгляд на Софью, с иронией процитировал строчку известного поэта Дмитриева:

Все посчитали эти слова забавной шуткой, лишь какой-то убеленный сединами полковник тихо вздохнул:

– Может статься, корсиканский Миловзор ближе, чем мы думаем…

Вернувшись после раута домой, девушка долго не могла успокоиться, мысленно ругая себя за наивность. Ведь если даже сейчас, когда уже началась война, люди в дворянском обществе могут спокойно рассуждать о Наполеоне, признавать его достоинства и даже сомневаться в целесообразности войны с ним, – то что же могло грозить ей, простой уездной барышне, за одно только написанное и еще не отправленное письмо, в котором, кстати, не было ничего противозаконного! Но она была так глупа, что испугалась угроз Призванова и тем самым позволила себя обесчестить. А он, воспользовавшись ее провинциальной наивностью, выиграл пари и прибавил еще один лавровый лист к своему венку записного донжуана. От мысли, что ее так легко обманули, запугали, Софью охватывала досада и ярость, которую сейчас, увы, ей не на кого было излить, кроме самой себя.