Черный буран - Щукин Михаил Николаевич (книги онлайн полные версии бесплатно .txt) 📗
Тоня прилегла, закрыла глаза, стараясь уснуть, но сна не было. Внутреннее напряжение не отпускало, и в памяти снова возникали злые солдатские лица, заново слышалась их ругань, шальные выстрелы. Она приподнялась и спросила:
— Господин полковник, а что будет дальше?
Григоров удивленно оторвался от тоненькой книжечки, которую держал в руках, мягко укорил:
— Спали бы вы, Антонина Сергеевна. Что будет дальше — неизвестно, а выспаться про запас никогда не мешает.
— Не могу я, — призналась Тоня, — в глазах все еще мелькает… Разве можно было представить, что такое случится! А что дальше?
Тоня поднялась и села напротив Григорова, глядя ему прямо в глаза, повторила:
— Что дальше?
Григоров криво усмехнулся и шлепнул на столик тоненькую книжечку в измятой бумажной обложке.
— Не хочу вас пугать, милая Антонина Сергеевна, но дальше будет еще хуже. Мне в госпитале случайно попалась эта книжица господина Блока, с тех пор я ее читаю, перечитываю и всякий раз признаю: прав господин Блок, прав. Предчувствие его не обманывает. Особенно в этом стихотворении, «Гамаюн» называется… Оно так на душу мне легло, что я даже его запомнил.
Григоров взял книжечку со столика, повертел ее в руках и, не раскрывая, медленно, с долгими паузами после каждого слова, прочитал:
— Никогда бы не подумала, что вы стихи читаете.
— Читаю, Антонина Сергеевна, читаю. И убеждаюсь, что правды в них значительно больше, чем во всех политических заявлениях и в нынешних газетах. Настоящие поэты смотрят в вечность, а перед вечностью лгать и суетиться не дозволяется.
Паровоз в это время дал резкий гудок, Тоня вздрогнула и зябко поежилась: в купе было довольно прохладно. Григоров молча снял с вешалки свою шинель, набросил ее на плечи Тоне и снова раскрыл книжечку.
Повисло молчание, которое Тоня не решилась нарушить, хотя ей о многом хотелось еще поговорить с Григоровым. Самое главное — подробней расспросить о Василии. Григоров, когда разыскал ее, был до невозможности краток:
— Конева ранили, платочек ваш с адресом потерялся, сам адрес он не запомнил. Да и трудно после такой контузии что-либо разумное помнить. Я ему пообещал вас разыскать, Антонина Сергеевна, вот и разыскал. Но теперь получается так, что еще доставить к нему должен. Доставлю. А там сами разберетесь.
Тоне хотелось узнать подробности, но Григоров отрешенно молчал, и она не насмеливалась надоедать ему. Только и решилась, плотнее натягивая на свои плечи шинель, сказать:
— Вы бы сняли погоны, я уже видела, что в офицеров стреляют.
Григоров снова, как и недавно, криво усмехнулся, ломая тоненькую щетку усов, и отозвался грустным голосом:
— Погоны оторвать — дело нехитрое. А как с этим предметом поступить? — постучал себя указательным пальцем по голове. — Он, к сожалению, еще размышляет и помнит о присяге, которую дают один раз в жизни. Да спите вы, Антонина Сергеевна, спите, а то я рассержусь.
Она снова прилегла, укрывшись шинелью, пригрелась под ней и уснула.
В Петроград поезд пришел глубокой ночью. На вокзале Григоров долго рядился с извозчиком, который заламывал неимоверную цену и оправдывался:
— Этакий кавардак сотворили, а я чего? Я ничего, только порты мокрые, когда ночью едешь, а вокруг стреляют. Не из жадности прошу, а чтобы страх не трепал. За хорошие деньги везешь — меньше боишься.
— Попался бы ты годик назад мне в руки, да в другом месте… Я бы из тебя такого храбреца сотворил… Черт с тобой, поехали! — Григоров усадил Тоню в коляску, легко запрыгнул следом, и навстречу потекли темные петроградские улицы, освещенные в иных местах большими кострами, возле которых грелись вооруженные люди.
Доехали благополучно. Большой дом на Литейном проспекте встретил абсолютной тишиной, настежь распахнутыми дверями парадного и темнотой на лестнице. На ощупь поднялись на второй этаж. За дверью, в которую кулаком тарабанил Григоров, долго никто не отзывался. Наконец послышались осторожные шаги, и женский голос испуганно спросил:
— Кто?
— Анечка, открывай, родная, не бойся…
За дверью забрякала цепочка, щелкнул засов, и Тоня с Григоровым вошли в прихожую, тускло освещенную свечкой. Миловидная девушка засуетилась, помогая раздеться поздним гостям, и все приговаривала:
— Надо же, как нечаянно… Алексея Семеновича, жаль, нету… Обещался завтра к обеду быть… Третью ночь уже дома не ночует… Ах, как нежданно… У меня и покушать ничего не сготовлено… Но я быстро, я мигом…
В гостиной, заставленной высокими книжными шкафами, Анечка зажгла свечи и увела Тоню умываться с дороги. Григоров, заложив руки за спину, прохаживался по паркету, оглядывая гостиную и невольно отмечая, что здесь за время его долгого отсутствия ничего не изменилось. Те же самые шкафы из дуба, тисненные золотом книжные переплеты, фотографии в застекленных рамках и на стене портрет моложавого генерала. Это был отец Григорова, генерал от инфантерии Илья Петрович Григоров, умерший незадолго до войны, вскоре после кончины своей супруги. В наследство родители оставили единственному сыну большую квартиру на Литейном, богатую библиотеку и горничную Анечку, которая жила у них в семье с детских лет. Чтобы квартира не пустовала и чтобы Анечка была при деле, Григоров пустил к себе на постой своего старинного приятеля, полковника Семирадова, служившего в Генеральном штабе. Сейчас ему хотелось увидеть старинного товарища, поговорить с ним, и он очень жалел, что Семирадова не оказалось дома. Давняя их дружба началась еще с кадетского корпуса и за долгие годы нисколько не изменилась, оставаясь по-мальчишески искренней.
Григоров закурил, уселся в удобное кожаное кресло и долго смотрел на портрет отца, на котором шевелились отблески от свечи. «Как хорошо, папочка, что не дожил ты до нынешнего кабака, — думал Григоров, — честно тебе признаюсь: глядеть на него нет никаких сил».
В это время раздался стук в дверь — осторожный, вкрадчивый. Анечка бросилась открывать и на ходу успокоила:
— Не извольте беспокоиться, Алексей Семенович пришел, он теперь завсегда так стучит…
Григоров следом за Анечкой поспешил в прихожую. Запыхавшийся Семирадов втащил большущий баул из черной кожи, приставил его к стене и сразу же попал в дружеские объятия. Возбужденные, перебивая друг друга радостными восклицаниями, они долго еще топтались в прихожей, пока не перебрались в гостиную, где, усевшись за стол, продолжали удивляться столь неожиданной встрече.
— Как же я рал, что ты приехал! Даже представить не можешь, как ты мне нужен! — Семирадов вскочил и начал быстро ходить по гостиной. — У меня сейчас такое положение! Тебя Бог послал! Но об этом после! После все расскажу. Ты прямо с фронта?
— Фронта, Алексей, больше нет. Подробности пересказывать не буду.
— Наслышан. — Семирадов нахмурился. — Ладно, до утра еще далеко, успеем, поговорим. Утром я должен уйти, но ты меня обязательно дождись и никуда не отлучайся. А теперь давайте за стол. Анечка, угощай…
На широком диване с высокой резной спинкой, на котором постелила постель расторопная Анечка, уснула Тоня сразу — словно в яму провалилась. И так же внезапно, от неосознанной тревоги, проснулась. Дверь комнаты была приоткрыта, и в широкую щель между створками она увидела, что Григоров и Семирадов все еще сидят за столом в гостиной, друг против друга. Она хорошо слышала их голоса.
— Этот баул, который я притащил сегодня, — последний, — говорил Семирадов, — а всего их четыре. Видишь, жизнь заставила, я и кожевником стал, сам их сшил.
— И куда ты теперь с ними? Это же не коробки со спичками.
— Куда — вопрос отдельный. А сейчас я тебе расскажу, что в них находится. Пойми, до сегодняшнего дня я все делал в одиночку. Людей как будто подменили, боюсь доверяться. А к тебе, ты сам знаешь, у меня доверие абсолютное. Так, с самого начала…
