Проклятие любви - Гейдж Паулина (список книг TXT) 📗
– Тут письмо из Алашии с извещением об отправке партии меди в Египет и с просьбой в обмен прислать серебро и папирус. Сын мой, – Тейе бросила свитки на стол, – я не могу больше думать о деловой переписке. Готов ли ты покончить с безрассудством, охватившим дворец, и официально назвать Ситамон своей императрицей? Ты осознаешь, что двор теперь разделился на два лагеря? Малкатта сделалась местом свар и брани.
Он посмотрел на нее слегка удивленно.
– Я сказал ей, что она может быть императрицей, и приказал доставить ей регалии. Этого вполне достаточно.
– Ты не хуже меня знаешь, что такие жесты ничего не значат, если они не подкреплены письменным заявлением. Если я пошлю за писцами и папирусом, ты продиктуешь свое волеизъявление, поставив под ним свою печать, и отдашь его глашатаям для обнародования. Тогда, может быть, вся суета уляжется. И раз уж мы коснулись темы указов и документов, Херуф сказал мне, что ты скрепил печатью брачный договор с Тадухеппой. Это правда?
Он улыбнулся.
– Малышка Киа. Так я зову ее. Да, это правда. Но я не вызывал ни одну из них в свою постель в последнее время.
– Почему?
Он отвел глаза и занялся мартышкой, почесывая ей уши и дергая за лапки. Тейе пришлось податься вперед, чтобы услышать его ответ.
– Не знаю, – прошептал он. – Если ты пожелаешь, матушка, я сделаю Ситамон императрицей.
Тейе позвала, и писец торопливо вошел, опустился на пол и положил на колени писчую дощечку.
– Это именно то, чего желаешь ты сам, Аменхотеп?
Снова его голова склонилась над взъерошенной шерсткой животного.
– Думаю, да.
Она быстро диктовала документ. Аменхотеп, спустив мартышку на пол, казалось, ушел в себя, тело его неподвижно застыло, руки свободно лежали на столе. Когда писец закончил, Тейе не стала ждать, пока он сделает копию иероглифами, опасаясь, что фараон забудет, о чем они говорили. Она взяла папирус и положила его перед сыном.
– Приложи свою печать, Аменхотеп.
Он снял с пальца кольцо и прижал его к теплому воску, потом поднялся и вышел, она не успела даже поклониться ему.
Отдай это глашатаям, – приказала она писцу. – Они знают, что с этим делать.
Писец поклонился и ушел, а Тейе со вздохом облегчения упала в еще теплое кресло. Может быть, теперь воцарится мир.
Официальное подтверждение решения фараона вызвало неожиданную перемену в Нефертити. Со всей любезностью, на какую она была способна при необходимости, она демонстрировала свое удовлетворение. Взяв с собой Мериатон, она почтила визитом новоявленную императрицу в ее покоях, принесла виноград, собранный на виноградниках отца в Ахмине, и сосуды с драгоценными выдержанными винами. В миг победы Ситамон была великодушна, и не успел закончиться день, как они с Нефертити уже смеялись, склонившись над доской для игры в сенет. Мериатон, лежа в траве, сучила ножками и радостно гулила.
Тейе, хотя ее и порадовало прекращение открытой вражды, все же не могла унять слабого, еле слышно пульсировавшего беспокойства.
– Это умный ход, – прямо сказал Эйе. – В конце концов, Нефертити – член нашей семьи, а мы не сдаемся так легко. Ситамон не следовало бы доверять ей.
– Нефертити трудно не поверить, когда она начинает использовать все свое очарование, – ответила Тейе, – а моя дочь – простушка во многих отношениях. Она примет мир, предложенный Нефертити.
Но если Ситамон попытается вмешиваться в управление, она будет иметь дело со мной, – подумала Тейе. – С ней будет легче справиться, чем с Нефертити, которая стремилась бы испробовать реальную власть. Но мне жаль. Готовясь к смерти, я бы предпочла оставить Египет Нефертити.
Сезон шему принес жару. Нефертити с Ситамон, взобравшись на крышу покоев императрицы, лежали в бледной тени огромного балдахина. Подставив спины под ветроловушку, через которую в опочивальню задувала струя северного ветерка, они раскинулись на льняных простынях. Вокруг валялись фишки для игры в сенет, фрукты, ленты, сандалии и накидки. Стоявшие рядом слуги махали огромными опахалами из страусовых перьев, которые едва волновали неподвижный воздух. Ситамон сунула обе руки в чашу с водой и плеснула в ненакрашенное лицо.
– Хотела бы я, чтобы фараон решил отправиться на север, – пожаловалась она, прикрывая глаза, сияющие капли стекали по ее обнаженной груди. – Половина двора уехала в Дельту, а мы сидим тут, задыхаемся. Его храм Атона все равно будет строиться, с ним или без него.
– Думаю, в конце концов, мы отправимся в Дельту, – ответила Нефертити, – но, прежде чем уехать, он хочет увидеть завершенное святилище и вымощенный внешний двор храма. Мастера должны были уже закончить его к этому времени, но я полагаю, что все продвигается медленнее из-за жары. – Она сделала знак, рабыня отжала салфетку и аккуратно промокнула ей лицо. – Если Тейе повлияет на него, он возьмет нас всех в Мемфис, но она говорит, что сейчас тоже слишком занята. Мутноджимет прислала мне письмо. Говорит, что даже когда она диктовала его, шел дождь. Дождь в Мемфисе. Какая редкость! А мы пропустили это событие.
Ситамон легла на спину.
– Осирис Аменхотеп обычно переезжал со всем двором в первый день шему и возвращался в Фивы лишь к наступлению Нового года, – сказала она. – Помню, как однажды начался ливень, когда мы были еще на ладьях, в дне пути от доков. Все толпились, чтобы поцеловать ноги фараона в благодарность, а потом мы все сняли платья и юбки и стояли голыми под дождем. Это было доброе предзнаменование. Оно предвещало счастливое лето. А в Фивах мы видим только пыльные бури да иногда налетает хамсин, помогающий развеять скуку.
Блестящие серые глаза Нефертити скользнули по роскошному телу Ситамон и устремились вдаль, к дрожащему мареву утесов.
– Сегодня ночью в садах гарема я устраиваю маленький праздник, – сказала она. – Будут только женщины. Во всяком случае, поспать никому не удастся. Мы будем купаться в озере и при свете факелов смотреть представление ходящих по огню. Ты придешь?
Ситамон обратила к ней томный взор.
– Если меня не вызовет фараон.
Нефертити промолчала, подавив готовый сорваться с губ ответ. Она была прекрасно осведомлена о том, что фараон проводит ночи при зажженных лампах в окружении дюжины изнуренных слуг, изучая чертежи архитекторов, читая молитвы или сочиняя песни. Огнедышащая жара шему, казалось, выжгла в нем все плотские желания.
– Вот и славно. Старшие дети тоже будут там. Сменхара пошел уже, ты не знала? Он топает теперь следом за нянькой Мериатон, когда та расхаживает с моей малышкой на руках. Сдается мне, в этом году не будет такой вспышки болезней у детей. Многие страдают от лихорадки, но нет никаких признаков чумы.
Ситамон отвечала ей скучным, монотонным голосом; день закончился в молчании, когда обеих женщин, наконец, сморила жара, и они уснули.
Праздник Нефертити начался в полночь, когда протрубили горны. Темнота не принесла желанной прохлады, и, пока рабы расстилали циновки у озера в угасающем оранжевом пламени огромных факелов, женщины с визгом и смехом побежали к воде. Тадухеппа, с длинными черными волосами, чинно стянутыми в узел на макушке маленькой головки, тихо стояла на мелководье, а служанки обливали ее, потому что она боялась воды. Тиа-ха сидела в воде, доходившей ей до подбородка, а рабыня мыла ей волосы и поила вином. Тейе, пришедшая позднее со своей свитой, села в кресло чуть поодаль.
Когда заиграли музыканты, женщины вышли из воды, задыхаясь и стряхивая с себя влагу, повалились на циновки, слуги подали им угощение и надели на них гирлянды из цветов и голубых бусин. Нефертити не поскупилась. Далеко на озере начало разрастаться пятно желтого света, к берегу приближался огромный плот. Когда до него уже можно было добраться вплавь, плот остановился, и молодые рабы, которые управляли им с помощью шестов, выпрямились и начали танцевать, нагие, с золотыми трещотками в руках, в венках из водяных лилий. На черной поверхности воды отражался свет факелов. Юноши закончили круг танца и нырнули в темную воду. Вдруг затрубили горны, и из воды поднялись женщины, одетые в мерцающие серебром рыболовные сети. Грациозно взобравшись на плот, они принялись бросать в воздух россыпи золотой пудры, которая повисала над водой желтым туманом. Слуги гарема обносили гостей вином. Теперь на озере появились маленькие деревянные лодочки, выкрашенные золотой краской, в которых сидели мужчины с золотистыми удочками. Приблизившись к женщинам на плоту, они начали забрасывать удочки в сторону женщин, в свете факелов тонкие нити паутиной высвечивались в темноте ночи. Гости, сидевшие на берегу, поощрительно восклицали и аплодировали. Одна за другой женщины, облаченные в серебристые сети, были пойманы на крючок, их с наигранным усилием выудили с плота и утянули под воду, а мгновением позже они уже восседали в лодках рыбаков.
