Хижина - Янг Уильям Пол (читать книги без сокращений .txt) 📗
— Э… нет-нет! На самом деле ничего.
— Макензи, сейчас не время для житейских мудростей твоей матушки. Сейчас время для искренности, для правды. Ты не веришь, что Бог-Отец правильно любит своих детей? Ты не веришь, что Бог — это добро?
— А Мисси его ребенок? — выпалил Мак.
— Конечно! — ответила она.
— В таком случае нет! — взорвался он, вскакивая на ноги, — Я не верю, что Бог любит своих детей!
Он произнес это, и слова обвинения эхом отдались под сводами пещеры. Мак стоял разозленный, готовый выйти из себя окончательно, а женщина оставалась спокойной и неизменной в своей сдержанности. Она медленно поднялась со стула с высокой спинкой и поманила Мака к себе.
— Может, сядешь сюда?
— Неужели от слов правды под тобой накалился стул? — пробормотал он саркастически, не двинувшись с места.
— Макензи, в самом начале я говорила о причинах, по которым ты сюда пришел сегодня. Не только из-за детей. Ты здесь для суда.
Мака, словно волна, накрыл страх, и он поник в кресле. Он тотчас ощутил себя виноватым; воспоминания мельтешили перед его мысленным взором, словно крысы, почувствовавшие, как поднимается вода. Он вцепился в подлокотники кресла, стараясь привести в равновесие образы и чувства. Он осознал свою несостоятельность как человеческого существа и в глубине души почти слышал, как чей-то голос зачитывает список его прегрешений, и страх разрастался по мере того, как список все удлинялся и удлинялся. Ему было нечем защищаться. Ему пришел конец, и он это знал.
— Макензи… — начала она, но он перебил.
— Теперь я понял. Я умер, правда? Вот почему я вижу Папу и Иисуса. Потому что я мертв! — Он откинулся на спинку кресла и поглядел наверх, в темноту, чувствуя, как судорога сводит кишечник. — Не могу поверить! Я даже ничего не почувствовал, — Он посмотрел на женщину, которая терпеливо наблюдала за ним. — И давно я мертв? — спросил он.
— Макензи, — начала она снова, — мне жаль тебя разочаровывать, но в своем мире ты даже не спишь, полагаю, ты просто не так по… — Мак снова ее перебил.
— Я не умер? — Не веря ей, он вскочил с кресла. — Все это происходит на самом деле? Ты вроде сказала, что я здесь для суда?
— Верно, — отозвалась она, — Но, Макензи…
— Суд? А я еще даже не умер? — в третий раз прервал он ее речь, осознав услышанное, и его страх сменился гневом, — Разве это справедливо?! — Он понимал, что эмоциями делу не поможешь. — Разве с другими так бывает? Чтобы их судили до того, как они умрут? А вдруг я раскаюсь? Вдруг до конца жизни я успею стать лучше? Вдруг я исцелюсь? Что тогда?
— А тебе есть в чем раскаиваться, Макензи? — спросила она, нисколько не лишившись спокойствия от его вспышки.
Мак снова сел в кресло. Он поглядел на гладкую поверхность пола и покачал головой, прежде чем ответить.
— Даже не знаю, с чего начать, — промямлил он. — У меня в душе такой беспорядок, правда?
— Именно так. — Он поднял голову, и женщина улыбнулась, — Просто изумительный, разрушительный беспорядок, Макензи, но ты здесь не для того, чтобы каяться. Во всяком случае, так, как ты думаешь. Ты здесь не для того, чтобы тебя судили.
— Но ты же сама сказала, что…
— …ты здесь для суда? Сказала. Но только подсудимый здесь не ты.
Мак глубоко вздохнул, осознав ее слова.
— Ты сам будешь судьей!
Живот снова заныл, когда до Мака дошло, что она предлагает.
— Как? Я? Нет, я не могу, — Он помолчал. — У меня нет таких способностей.
— О, это совсем не так, — последовал быстрый ответ, в котором на сей раз слышался сарказм. — Ты уже показал себя в высшей степени способным даже за то короткое время, что мы провели вместе. Кроме того, за свою жизнь ты очень много судил. Ты судил поступки и даже мотивы, движущие другими людьми, как будто действительно знал, что ими движет. Ты судил цвет кожи, язык тела и его запах. Ты судил историю и взаимоотношения людей. Ты судил даже ценность человеческой жизни согласно своей собственной концепции прекрасного. По всем статьям, ты весьма опытен в подобного рода деятельности.
Мак чувствовал, как лицо его заливает краска стыда. Он вынужден был признать, что действительно в свое время судил немало. Но разве этим он сколько-нибудь отличался от других? Кто не составил бы суждения о других по тому, как они влияют на нас? И этот эгоцентричный взгляд на мир так у него и остался… Он поднял глаза и увидел, что она всматривается в него.
— Скажи мне, — попросила она, — если сможешь, на основании каких критериев ты выносишь свои суждения?
Мак попытался выдержать ее взгляд, но понял, что, когда она смотрит прямо в глаза, мысли у него расползаются и сохранять последовательное и ясное мышление он не в силах. Пришлось уставиться в темный угол пещеры, чтобы прийти в себя.
— Ничего такого, что имело бы смысл в данный момент, — наконец выдавил он. — Должен признать, что, когда я выносил свои суждения, я считал, что они вполне справедливы, но сейчас…
— Разумеется, считал. — Она произнесла это так, словно сообщала что-то обыденное, ни па секунду не заостряя внимания на его смущении. — Если ты судишь, требуется, чтобы ты ощущал свое превосходство над подсудимым. Что ж, сегодня тебе будет предоставлена возможность продемонстрировать свои способности в этом деле. Приступай, — произнесла она, похлопывая по спинке стула. — Я хочу, чтобы ты сел сюда. Прямо сейчас.
Мак неуверенно двинулся к ее стулу. С каждым шагом он как будто становился меньше… Или это она вместе со стулом делалась больше? Он так и не понял. Уселся на стул, ноги едва доставали до пола; он ощутил себя ребенком за массивным столом для взрослых.
— И о чем я буду судить? — спросил он, оборачиваясь, чтобы увидеть ее.
— Не о чем, — она помолчала и отошла к краю стола, — а кого.
Ощущение дискомфорта усиливалось, и сидеть на этом чрезмерно большом стуле было крайне неудобно. Какое право он имеет судить кого-то? Верно, он до какой-то степени виновен в том, что судил почти каждого, кого знал, и многих, кого не знал вовсе. Мак сознавал, что совершенно точно виновен в эгоцентризме. Все его суждения были поверхностными, основанными на внешних проявлениях и поступках, факты легко истолковывались в соответствии с его душевным состоянием, предвзятостью он подкреплял свое желание возвыситься над другими или ощутить защищенность или сопричастность.
И еще он понимал, что ему становится страшно.
— Твое воображение, — прервала она ход его мыслей, — в данный момент плохой помощник.
«Шутки кончились, Шерлок», — вот все, что он подумал, но вслух слабо прозвучало:
— Я действительно не могу этого сделать.
— Что ты можешь, а чего не можешь, еще предстоит выяснить, — ответила она с улыбкой. — И зовут меня не Шерлок.
Мак был рад, что темнота помогла скрыть смущение. Последовавшее затем молчание, кажется, длилось гораздо дольше тех нескольких секунд, которые в действительности потребовались ему, чтобы сформулировать и задать вопрос:
— Так кого же я должен судить?
— Бога, — он выдержала паузу, — и человеческую расу. — Она сказала таким тоном, будто эти слова ничего особенно не значили. Они просто слетели с языка, словно подобное она предлагала всем и каждому чуть ли не каждый день.
Мак был потрясен.
— Ты, наверное, меня разыгрываешь! — воскликнул он.
— А почему нет? Наверняка в мире много людей, которые, как ты полагаешь, заслуживают суда. По меньшей мере должно существовать несколько человек, виновных в причинении боли и страданий. Как насчет толстосумов, которые обирают бедняков? Как насчет тех, кто отправляет детей воевать? А мужья, которые бьют своих жен, а, Макензи? Или отцы, истязающие сыновей только для того, чтобы утишить собственную боль? Разве они не заслуживают суда?
Мак чувствовал, как неутоленный гнев снова поднимается из самых глубин его существа. Он придвинулся к спинке стула, пытаясь удержаться под наплывом образов, но почувствовал лишь, как самообладание покидает его. Мышцы живота окаменели, руки сжались в кулаки, дыхание сделалось мелким и отрывистым.
