Знаменитые авантюристы XVIII века - Коллектив авторов (книги полностью бесплатно .TXT) 📗

Казанова кипел от ярости, слушая эти неуместные и несвоевременные слова, но он сумел сдержать себя, хотя сам этому дивится. Надо было все это выслушать терпеливо, нельзя было ссориться с этими людьми, потому что если бы Бальби и Сорадачи отступились оба, то Казанове одному — он это сознавал — не удалось бы благополучно довести дело до конца. Казанова сделал над собою отчаянное усилие, подавил свое бешенство и тихо, даже кротко возражал им, уверял их в полной осуществимости плана. Изредка он протягивал руку (было темно) и ощупывал, тут ли Сорадачи; от этого хвата можно было ожидать всяких сюрпризов. В одиннадцатом часу вечера (в 4,5) часа по итальянскому времяисчислению) он послал Сорадачи посмотреть, где месяц и ярко ли он светит. Шпион скоро вернулся и доложил, что часа через полтора луна закатится и что начинается туман, от которого свинцовая кровля должна ослизнуть, так что на ней совсем нельзя будет держаться.

— Ничего, — бодро ответил Казанова, — туман не масло. Завязывайте узлы и будьте готовы!

В этот момент наш герой вдруг почувствовал (в камере не видно было ни зги), что злополучный Сорадачи повалился перед ним на колени, схватил его руки и начал их целовать.

— Отпустите меня, — вопил он, — не берите меня с собою! Я, наверное, свалюсь в канал и погибну, и никакой вам от меня не будет пользы! Воля ваша, я останусь здесь; ваша воля — убить меня, коли хотите, а я не пойду с вами!

Бедный шпион и не подозревал, до какой степени его желания совпадают с тайными намерениями Казановы. Тот все время только и думал, как бы отделаться от этого труса и негодяя, который мог только мешать и грозил предательством при первом случае. Само собою разумеется, что он ответил на просьбу Сорадачи полным согласием. Он только просил его немедленно сходить в их камеру и перенести оттуда все книги Казановы; они стоили до сотни скуди и могли служить для скупого графа очень солидным обеспечением долга Казановы.

После того Казанова попросил у графа бумаги, перо и чернил и написал послание к инквизиции, которое Сорадачи должен был передать по назначению. Приводим здесь дословно этот любопытный документ:

«Наши господа государственные инквизиторы должны все сделать для того, чтобы задержать виновного под свинцовою кровлею; виновный же, счастливый тем, что он оставлен в тюрьме не на слово, должен делать все, что от него зависит, чтобы вернуть свою свободу. Их право основано на правосудии, а права преступника на требованиях природы. Как они не имеют надобности в его согласии, чтобы запереть его, так и ему не требуется их согласие, чтобы освободиться.

Пишущий эти строки с горечью в сердце своем, Джакомо Казанова, знает, что он может быть изловлен прежде чем выйдет за пределы государства и очутится в безопасности на гостеприимной, чужой земле; знает, что в таком случае он попадет под карающий меч тех, от кого он приготовляется бежать. Но если такое бедствие постигнет его, он взывает к человечности своих судей, молит их не ухудшать той тяжкой доли, от которой он пытается бежать, не карать его за то, что он уступил требованиям природы. Если его вновь схватят, он умоляет возвратить ему все, что ему принадлежит и что он оставил в своей камере. Но если ему посчастливится успешно выполнить свое намерение, он дарит все Франческо Сорадачи, который остается в тюрьме, потому что у него не хватило мужества рискнуть своей жизнью; он не может, подобно мне, предпочесть свободу жизни. Казанова умоляет их превосходительства не оспаривать у этого несчастного сделанного ему подарка. Писано за час до полуночи, в потемках, в камере графа Асквино, 31 октября 1756».

Он передал письмо Сорадачи и просил его не отдавать его Лоренцо, а непременно передать в собственные руки секретарю инквизиции, который, несомненно, вызовет его для допроса, а может быть, и сам посетит камеру для производства следствия о побеге. Граф старался внушить ему, что если Казанову поймают и вновь засадят, то Сорадачи обязан все ему возвратить.

Прошло еще несколько минут; луна, наконец, зашла, настала густая ночная темнота. Откладывать дольше не было надобности. Казанова разделил запас веревок на две части: одну часть надел себе на шею, другую — Бальби. Оба они для облегчения движений и для того, чтобы не изодрать платья, остались в одних жилетах, а все прочее связали в узлы.

«Е quindi uscimmo a rimirar le Stelle» (И затем мы вышли и снова увидели звезды), — такими словами Данте заканчивает Казанова свое повествование об этой первой половине любопытной эпопеи своего бегства.

Глава XIV

Казанова вылез на крышу первый, за ним последовал Бальби. Сорадачи, которого Казанова привел с собою, должен был после их выхода отогнуть свинцовый лист и по возможности приладить его на место. Кровля дожеского дворца страшно крута; ходить по ней нет возможности, можно только ползать, лазить. Казанова отгибал ударами своего неизменного долота края листов на стыках, хватался за отогнутый край и таким образом лез все вверх, до ребра кровли; Бальби карабкался за ним, держась за его пояс. Этот подъем представлял настоящий геркулесовский подвиг, тем более что, как предсказывал Сорадачи, кровля, смоченная туманом, страшно ослизла и не представляла ни малейшей надежной точки опоры.

Вдруг посреди этого гибельного подъема Бальби уронил один из своих узлов — который? Что, если веревки? Казанове ужасно захотелось пнуть его изо всей силы ногою, чтобы отправить сразу ко всем чертям. К счастию, оказалось, что упал другой узелок, веревки были целы. Монах хотел было спуститься за ним, в расчете, что дождевой желоб не даст ему упасть с крыши, но Казанова не дал ему терять времени. Притом монах рисковал свалиться с крыши, а Казанова один, наверное, не сумел бы выпутаться из всех предстоявших затруднений.

От того места крыши, где наши беглецы вылезли на свет Божий, до ее конька Казанова насчитал 16 рядов свинцовых листов. После неимоверных усилий они, наконец, одолели эту чертовскую лестницу и очутились на ребре кровли, где и уселись верхом. Можно было хоть немного отдохнуть.

Наши герои осмотрелись вокруг. Они сидели задом к островку Сан-Джорджо-Маджоре, а внизу под ними громоздились купола Св. Марка, составляющего, собственно говоря, часть дожеского дворца, как бы домашнюю церковь дожей. Казанова снял с себя свой груз, чтобы лучше отдохнуть, и пригласил компаньона сделать то же самое. Бальби при этом опять отличился; он положил свои узелки под себя, но затем сделал новое движение, узлы выскользнули из-под него и покатились вниз, шлепнулись о дождевой желоб и застряли там вместе с прежними. Бальби очутился без рубашки, без шляпы и вдобавок утратил какой-то драгоценный манускрипт, найденный им в тюрьме, на который он возлагал громадные, хотя, кажется, совершенно неосновательные надежды. Потерю таких благ в самом начале бегства монах считал дурным предзнаменованием. Казанова вообще не разделял такого рода суеверий и потому постарался как можно хладнокровнее разъяснить своему спутнику, что никакого предзнаменования он тут не видит, но что если и впредь Бальби намерен вести себя такою же вороною, то, разумеется, им будет худо. Узел мог упасть на двор, вдобавок прямо на голову часовому, и обнаружилось бы, если бы узел упал с крыши, что на крыше кто-то есть, и тогда их, конечно, схватили бы.

Осмотревшись вокруг, Казанова велел монаху сидеть смирно, а сам отправился на разведку. Он пополз вдоль по коньку кровли, обогнул все здание, употребив на свою экспедицию целый час. Он всюду заглядывал, старался отыскать какой-нибудь пункт, где можно было бы предпринять спуск вниз, но совершенно напрасно; главное, что приводило его в отчаяние, — это отсутствие всякой надежной точки опоры, к которой можно было бы привязать его полотнище. Это безнадежное открытие сбило его с толку; он потерял все концы, все нити, не знал, что предпринять, за что ухватиться. Перед ним вдруг исчезли все надежды. На двор и на канал не представлялось никакой возможности спуститься; это было до очевидности ясно. Спуститься на кровлю Св. Марка — значило подвергнуть себя риску блуждания между куполами, устройство и расположение которых ему было совершенно неизвестно. Перебраться на ту сторону церкви, на так называемую «Канонику» — для этого надо было спускаться и подниматься по таким кручам кровель, что и подумать было страшно. Казанова был готов на все; он был способен на самые отчаянные меры, да и положение было совсем не такое, чтобы пугаться опасности и отступать перед затруднениями; но, однако, простой здравый смысл ясно указывал на разницу между затруднением и полною невозможностью. Перед Казановою не было затруднений, а были только невозможности — вот в чем заключался весь трагизм его положения. Безграничная отвага и ни малейшего неблагоразумия — вот те требования, которые предъявляла к нему эта страшная минута.