Грешники и святые - Остен Эмилия (список книг txt) 📗
Я потянулась, чтобы вытереть влагу с его щек, он приподнялся и отодвинулся, качая головой.
— Уходите, Маргарита. Сегодня я вам утешения не дам.
— Отец Реми…
— Уходите! — гаркнул он, и испуганно ахнула стоявшая у дверей мачеха. — Немедленно!
Я встала и пошла, почти побежала прочь. Ему нужно побыть одному, я знаю, для него эта скорбь отдельна, как и для меня, только он не ведает, что, прогнав меня от себя сегодня, лишил нас одного драгоценного вечера на двоих.
Если ему это нужно. Если я ему нужна.
Что заставляет нас упрямо идти выбранным путем, даже когда кажется, что нет выхода и путь ошибочен? Упрямство, вера, непреклонность. Все мои призраки стоят за моею спиною и — нет, не шепчут, но громко смотрят, их тишина бьет в уши, их взгляды — как стена, на которую можно опереться. Теперь к ним добавился и Мишель. Я должна сделать то, что хочу, и ради него тоже. Закрывая глаза, я вижу его смеющимся, чувствую прикосновение его ладони — теплой и сухой, не той безжизненной, с которой капает елей.
Утром приехала белошвейка, чтоб примерить на меня новое платье. Оно совсем простое, легкая отделка кружевом и никаких тяжелых жемчугов. Я сказала, что не нужно. Какая разница, в чем выходить замуж за виконта? Не в платье дело. То, первое, оставалось данью традициям, уступкой честолюбивой мачехе и любящему отцу, желавшему видеть мою свадьбу красивой; теперь же, когда все мы скованы свалившейся на нас бедой, ткани и драгоценности не имеют значения. Белошвейка пыталась со мной болтать, она была хорошенькая — полнотелая, курчавая, звонкоголосая — и дело свое знала, но отвечала я односложно. Отец Реми опять не вышел к завтраку, время стремительно истекало, а я не знала, опять не знала, чего Бог хочет от меня.
Ночью мне вновь снились скорпионы и лужи крови, по которым я шла, стараясь не замочить подол. Чьи-то руки раскидывали карты, те летели на землю, тонули в стынущих лужах, подмигивали дамы, валеты кривили в усмешке рты. Я искала отца Реми и никак не могла найти, хотя знала: у него в руках мое утешение, сиреневая птица с агатовыми глазами и нежно бьющимся сердечком. Проснувшись, я долго не могла отличить сон от яви и в предрассветной мгле лежала, замерев, пока на улице под окнами громко не заругались о чем-то лакеи.
Томительное, тоскливое ожидание! Тебе остались последние дни. Скоро я избавлюсь от тебя, как от изношенного зимнего плаща, потому что наступит весна, и пойду дальше налегке.
Невыносимо казалось сидеть в четырех стенах, но и в город я уйти не могла — его шум давил даже издалека. И, закутавшись в плащ, я ушла в наш крохотный садик, посреди которого стоял фонтан с ангелочком. Ангелочек трубит в бронзовый рожок, из которого летом бьет тонкая струйка. Сейчас уже слишком холодно, фонтан не работает, в пустом бассейне лежит ворох листьев.
Я села на резную дубовую скамейку и уставилась ангелочку в лицо — занятие совершенно бессмысленное, так как выражение этого лица не поменяется никогда. Разве что пошире станет трещина на носу, да какой-нибудь разлапистый лист долго пролежит на голове мальчишки, словно диковинная шляпа. С глухим стуком падали каштаны, из окон кухни доносились негромкие голоса и шипение, когда чем-то случайно плеснут на очаг. Я сцепила пальцы, спрятав руки под плащом, и подумала, не помолиться ли, — но слова больше не шли. Их у меня совсем не осталось.
Так что я сидела и смотрела бездумно в осень, в опадающий проржавевшими листьями день. Меня никто не искал, никто не знал, где я, — так я думала, пока не услышала шаги и не узнала их.
Отец Реми вышел к фонтану, остановился, оглядел меня с ног до головы и, не спрашивая разрешения, присел рядом. Он был без плаща, волосы связаны аккуратно, ни следа вчерашней неизбывности на лице. Так мы и сидели минут пять, не глядя друг на друга, остро чувствуя те несколько дюймов между нами.
— Вы не замерзнете? — спросила я наконец. — День прохладный.
— Нет, — сказал отец Реми, — у нас, когда мистраль приходит, и холоднее бывает.
И мы, не сговариваясь, посмотрели друг на друга.
— Ну и что? — сказал отец Реми.
— Что?
— И долго так продолжаться будет?
— Не сбивайте меня с толку, чего вы от меня хотите?
— Полагаю, того же, что и вы от меня, дочь моя Мари-Маргарита. Мы сделали первый шаг в доверие, а нас прервали. Время идет, десять дней до вашей свадьбы. Не думали мне что-нибудь еще сказать?
— Вчера я пришла, а вы меня прогнали.
Он вздохнул и огляделся: тихо. Фигурно подстриженные кусты замерли, листья с них еще не осыпались. Сюда никто не придет, никто не услышит: природная церковь.
— Прогнал, — согласился отец Реми. — Моя вина, но не мог кого-то видеть, даже вас. Тяжелый день выдался.
— Скажите это Мишелю, — бросила я.
— Ну, для него-то теперь все легко, вы уж мне поверьте, в той волшебной стране, о которой вы ему говорили, полно чудес. Кстати, вы знаете, что ваша мачеха рассчитала Эжери?
Я дернулась.
— Быть того не может!
— Может, и еще как. Фредерику няня не нужна, а мачеха ваша решила, что Эжери станет напоминать о Мишеле, да и в доме девушке больше заняться нечем — она ведь не горничная, она приучена с детьми возиться. Так что бедняжке пришлось покинуть ваш гостеприимный дом. Ушла сегодня утром.
— Я ее найду, — пробормотала я, — найду и помогу.
— Можете не стараться. Я уже помог: по счастливой случайности, у одного моего парижского знакомого ребенок остался без няни. Так что Эжери пристроена. Если захотите повидаться с нею, можно будет, только выждите немного: девушка по-прежнему сильно горюет о Мишеле, и не хотелось бы расстраивать ее больше.
Я нахмурилась.
— Вы такой странный, отец Реми. То кричите на меня, то целуете, то гоните. То служанкам помогаете. То исповедь принимать не хотите. Никогда не встречала столь противоречивого человека. Иногда мне кажется, что вы — и не вы вовсе, что кто-то надел вашу личину и за нею потешается надо всеми нами.
— Поверите ли, нет, — сказал он, прозрачностью своего взгляда заставляя меня смутиться, — все чаще мне кажется то же самое про вас.
— Да? — спросила я скептически, хотя внутри появился холодок.
— Да. И мне это надоело.
Он протянул ко мне руку, я, помедлив, отдала ему свою ладонь, пальцы отца Реми принялись поглаживать мои пальцы — длинные, ласкающие движения. А говорил он вовсе не так ласково.
— Вы ведь лгали мне с первого дня, Маргарита. Так душу и не открыли. Самое главное утаиваете, держите в себе черный комок, я вижу в ваших словах темноту и никак не могу понять — что вас тревожит? Что вы спрятали? Если нет в вас этой лжи, этой тайны, тогда придется признать, что я совсем вас не понимаю. А такого быть не может, вы ведь стали мне близки.
Он все-таки видел меня насквозь — святой человек, исповедник от Бога. Никто, кроме него, не догадался за прошедшие годы, что я ношу в себе тайну, словно ребенка, никто и не подумал узнать. Отцу Реми хватило месяца.
— Минуту, — попросила я, встала, отошла к фонтанчику и обхватила себя руками.
Не могу думать, когда он на меня смотрит, а теперь, как никогда, мне необходима ясность и четкость мыслей. Если сейчас я доверюсь отцу Реми, если смогу все ему рассказать, моя жизнь станет иной. Еще кто-то, кроме меня, узнает; Жано знал, однако в нем я была уверена, и Жано эту тайну с собой похоронил. Уверена ли я в этом священнике настолько, чтобы разделить с ним мое знание? Я обернулась: отец Реми смотрел на меня изучающе, неподвижно.
— Послушайте, Маргарита, — сказал он, поймав мой взгляд, — если вы боитесь, что я выдам вас или предам, то не бойтесь. Это даже не между вами и Богом, который за мною стоит, — это между мной и вами. Моя честь, честь человека, честь дворянина, никогда ее позволит мне причинить вам зло, отплатив предательством за доверие. Я знаю, вам трудновато поверить мне, мы так недавно знакомы. Но бывает, что приязнь между людьми вспыхивает мгновенно, ее можно не проверять годами — она уже есть. Так между вами и мной. Мне хотелось бы в это верить. Я не назову это исповедью, но назову откровенностью.
