Мент - Константинов Андрей Дмитриевич (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗

Ну, еще опер мог продать, например, сапоги офицерские да портупею. Сапоги давали раз в два года. Они сразу же относились на рынок. Рынки обслуживало сорок четвертое отделение милиции. Между собой его называли авроровским — находилось оно во дворе, где кинотеатр «Аврора». Отделение не территориальное — общегородское, на каждом рынке постоянно работают по два опера. Вот через них-то и продавались сапоги. Ну зачем сотруднику ОУР сапоги? Ему в форме ходить противопоказано…

А больше продать было нечего. Бесплатный проезд в отпуск раз в году не продашь. Случались какие-то вещдоки, установить происхождение которых, говоря языком официальным, не представляется возможным. Если вещдок — стоящий (ну, например, лежит у угонщика в гараже комплект резины… он уже и сам не помнит: откуда?)… так вот, ежели этот вещдок стоящий, то можно, конечно, отнести в комиссионку. Но и эти, вырученные через комиссионку деньги зачастую просто пропивались…

Вот и все доходы оперские. Кстати, дорогой наш читатель, о пьянстве. Было ли оно? Было. Было, и не могло не быть. Водка, как ты уже понял, постоянно присутствовала в реальной жизни каждого отделения милиции. Каналы ее поступления тоже, наверно, понятны… А уж коли водка есть, то она выпивается. Тяжелая во всех отношениях работа оперативника, вечный стресс, вечный цейтнот… и появляется его величество Граненый Стакан. Кто может упрекнуть опера, замордованного жалобами потерпевших и втыками начальства, если он после службы — а это бывает и в полночь, и за полночь — выпьет водки? Авторы, во всяком случае, осуждать не берутся…

Но десятки, сотни, тысячи оперов по всему Советскому Союзу захлебнулись в этой водочной реке. Это горькая правда, страшная!… Они ли в этом виноваты? Задумайся, читатель. А не хочешь — не надо.

…Итак, Зверев принял решение. Он еще ничего не сказал Насте, но сам уже принял решение. Для конкретной операции у него пока не хватало данных и помощников. Но он знал, как добыть и первое, и второе. Оставался, правда, еще один пустяк. Так называемая этическая сторона вопроса. Покойный Сухоручко сказал бы: херня, если по-научному. Может, оно и так, но Сашка Зверев принимал решение тяжело. Все-таки он был мент по жизни… Уже не тот салага, который перешагнул порог кабинета начальника розыска в восемьдесят пятом году. Но тем труднее ему было.

— Ты сошел с ума, — сказала Настя. — Саша, ты просто сошел с ума.

— Я сошел с ума уже давно. Когда тебя в том кафе увидел. А как раз теперь-то предлагаю здравую идею.

— Нет, это невозможно. Ведь мы с тобой оба работаем на обеспечение законности. Ты — милиционер, я — судья. За то, что ты сейчас мне предложил, я людей свободы лишаю, Саша…

Настя смотрела Звереву в глаза. Он понимал, что долго спорить с ней не сможет. Силу серых Настиных глаз он знал. Сашка перешел в атаку.

— Успокойся, Настя, — сказал он. — Давай рассуждать без эмоций. В чем, собственно, суть? Существует криминальный дуэт милицейского полковника и некоего дельца. Вдвоем они обокрали других дельцов… самая обычная в их среде ситуация, кстати… Теперь твой муженек хочет кинуть своего подельника. И он — уверяю тебя — это сделает! Помешать ему ты не в силах. Да и зачем?

— Как это — зачем? — удивилась Настя. За три дня, что они не виделись, Настя изменилась: осунулась, под глазами залегли тени. — Это же чистый криминал, квалифицируется по статье…

— Настя! — оборвал Зверев. — Не надо юридического ликбеза, кодекс я знаю. Я предлагаю тебе вдуматься в суть: один негодяй хочет обобрать другого. Но этот, пострадавший, даже не напишет заявления в милицию. Потому что деньги-то у него неправедные. Они ему не принадлежат… он — вор! У тебя есть желание защищать интересы ворюги?

— Нет, но…

— Да проснись же, Настюха. Я предлагаю не у пенсионера отобрать, не у матери-одиночки, не у работяги, который всю жизнь у станка грыжу наживал… Я предлагаю конфисковать нажитое преступным путем.

— Конфискация производится только по решению суда, — ответила Тихорецкая. Сашке показалось, что эти слова она произнесла автоматически. Он усмехнулся и ответил:

— Так и мы есть суд. Ты судья, я прокурор. Кивалы [12] нам к черту не нужны. Адвокаты? Тебе ли не знать, что такое адвокаты?

— Даже если так, Саша, тем не менее, остается один нюанс.

— Какой? — спросил Зверев, закуривая. Он начинал злиться.

— Конфискованное имущество суд никогда не оставляет себе. Он обращает его в доход государства, милый. Ты не знал этого?

— Я это знаю. И еще три года назад, даже год назад, я бы согласился с тобой. Но сейчас я вижу государство, которое грабит собственный народ. Проводит шоковую терапию, отбирая у стариков сбережения, а у молодых будущее. Ты можешь мне ответить, куда пойдут сданные государству конфискованные деньги, а?

— Саша, это другой вопрос.

— Нет, Настя, это главный вопрос. Если бы деньги отдали людям, у которых они украдены… Если бы они пошли на увеличение зарплаты учителям, библиотекарям, ученым, да в конце концов ментам… Но они будут съедены огромным госаппаратом, разворованы, растрачены на съезды, загранкомандировки, приемы, совещания и черт знает на что еще! Самым обездоленным все равно не достанется ни копейки. И ты предлагаешь отдать деньги этому государству? Нет, родная, это ты предлагаешь совершить преступление, а не я.

Настя молчала, курила сигарету за сигаретой. Зверев ощутил в ней некоторую неуверенность и усилил нажим. Неизвестно, удалось бы ему уговорить судью, если бы он не уговаривал одновременно и самого себя… А именно так и было: он обламывал себя, успокаивал свою совесть.

Подавляющему большинству людей это, кстати, удается без особого труда. Такая уж странная штука — совесть. Нематериальная, вроде, штуковина… не придуманы приборы, чтобы ее измерить или взвесить.

Разговор опера и судьи был долгим, тяжелым, путаным и завершился тогда, когда Сашка исчерпал все свои аргументы и выдал самый последний. Тот, с которого, собственно, надо было начинать.

— Настя, сказал он, — послушай, Настя… Ведь эти деньги смогут изменить всю нашу жизнь. Мы сможем решить квартирный вопрос и пожениться, в конце концов. И плюнуть на Тихорецкого. Неужели ты этого не хочешь?