Хлеб с ветчиной - Буковски Чарльз (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
А происходило все то же самое…
— ВЫКЛЮЧИ СВЕТ! — орал отец.
Я читал русских — Тургенева и Горького. Но у отца было правило: после восьми вечера весь свет в доме должно выключать. Он хотел спать, чтобы завтра быть свежим и дееспособным на своей работе. Все разговоры в доме велись о «его работе». Он талдычил матери о «своей работе» с порога, когда возвращался вечером домой, вплоть до отхода ко сну. Он был переполнен решимости подниматься но служебной лестнице.
— Все! Довольно этих паршивых книжонок! Выключай свет!
Для меня же в людях, которые стояли за этими книгами и которые входили в мою жизнь из ниоткуда, было единственное спасение. Их голоса обращались ко мне и находили отклик.
— Хорошо, — отвечал я на крики отца.
Прихватив настольную лампу, я забирался под одеяло и продолжал читать свою новую книгу. Постепенно в укрытии становилось очень жарко и невыносимо душно. Я откидывал одеяло, чтобы глотнуть свежего воздуха.
— Что это? Свет? Генри, ты выключил свет?
Я быстро набрасывал одеяло обратно и выжидал, пока отец снова захрапит.
Тургенев был слишком серьезен, но в то же время он заставлял меня хохотать, потому что правдивый рассказ о первых трудностях, с которыми мы сталкиваемся, действительно может быть потешным. Когда чьи-нибудь проблемы совпадают с твоими и кажется, что друг по несчастью просто делится ими с тобой, — это здорово.
Вот так по ночам, укрывшись одеялом, в свете перегревающейся настольной лампы, потея и задыхаясь, я проглатывал сладкие строки великих книг. И это было чудесно.
А мой отец нашел себе работу, и это было его чудом…
36
В Челси все оставалось по-прежнему. На место одной группы выпускников приходила другая с такими же спортивными машинами и в такой же дорогой одежде. Они не конфликтовали со мной. Просто оставили одного и игнорировали. У них хватало забот со своими девчонками. Ни в школе, ни за ее пределами они не общались с бедными.
Примерно через неделю после моего возвращения в школу за ужином я обратился к отцу:
— Знаешь, ты даешь мне 50 центов на неделю. Это маловато для такой школы. Не можешь давать доллар?
— Доллар?
— Да.
Генри-старший насадил на вилку ломтик маринованной свеклы, сопроводил его в рот и принялся жевать. Проглотив, он посмотрел на меня из-под своих кучерявых бровей.
— Если я буду давать тебе доллар в неделю, это получится 52 доллара в год, что означает, что целую неделю в году я должен буду работать только на твои карманные деньги.
Я молчал и думал: «Господи, если так рассуждать — от и до, все строго по пунктам, то тогда просто ничего не купить: ни хлеба, ни дыни, ни газет, ни пудры, ни молока, ни пенки для бритья». Мне нечего было ему сказать, я ненавидел его и не хотел ничего клянчить…
Эти богатые сосунки любили лихачить на своих автомобилях. Тормоза стонали, когда они припарковывались, колеса проворачивались и шины дымились, когда они трогались с места. Вокруг их автомобилей, сверкающих на солнце, собирались девчонки. Занятия были для них шуткой, ведь все они пойдут дальше в колледжи, занятия были для них повседневным развлечением, ведь все они имели хорошие отметки, вы редко могли видеть их с книгами, зато частенько наблюдали, как дымятся шины на их автомобилях, как визжат и смеются девчонки на задних сиденьях, когда они перелетают через бордюры, выезжая на дорогу со школьной стоянки. Я наблюдал за ними, позвякивая своими 50 центами в кармане. Я и понятия не имел, как управлять автомобилем.
Тем временем бедняки, неудачники и откровенные идиоты продолжали осаждать меня. У меня было любимое место под футбольной трибуной, где я обедал. В своей коричневой сумке я всегда носил два бутерброда с копченой колбасой. Ущербные подступали к моему укрытию.
— Эй, Хэнк, можно я пообедаю с тобой?
— Пошел ты на хуй! Дважды я не повторяю!
И так уже было достаточно личностей такого сорта, которые прилепились ко мне. Собственно, я не очень беспокоился на счет этой компании: Плешивый, Джимми Хэтчер и тщедушный долговязый еврейский мальчик — Эйб Мартенсон. Этот Мартенсон числился круглым отличником, но не было в школе большего идиота, чем он. С ним произошло нечто уникальное. Во рту у него постоянно была слюна, и вместо того, чтобы сплевывать ее на землю, он харкал себе в руку. Не знаю, зачем он это делал. Я не спрашивал его. Я не любил задавать вопросы, просто наблюдал со стороны и чувствовал отвращение. Однажды я побывал у него дома и понял, как он стал отличником. Просто мать заставляла его зубрить подряд все школьные учебники — страницу за страницей, книгу за книгой.
— Он должен сдать все экзамены, — сказала она мне. Ей и на ум не приходило, что, возможно, во всех этих книгах не было никакого толка. Или это не имело для нее принципиального значения. Не знаю, я не интересовался.
Повторялась та же история, что и в начальной школе. Вокруг меня собирались слабаки вместо сильных, уроды вместо красивых, неудачники вместо победителей. Похоже, мне предстояло путешествовать в их компании всю жизнь. Но такая перспектива тревожило меня не столь сильно, как тот факт, что эти бесцветные идиоты считали меня неотразимым. Я был подобен куче говна, которую выбирают мухи, в противовес цветку, надолго которого выпадает предпочтение пчел и бабочек. Я хотел жить один, в одиночестве я чувствовал себя лучше, чище, но мне не хватало умения, чтобы избавиться от них. Вполне возможно, что они владели мной, как хозяева — этакие отцы, только в другой форме. В любом случае, было трудно мириться с их присутствием, пока я поедал свои сэндвичи.
37
Но были и хорошие моменты в моей жизни. Мой друг (иногда и враг) Джини, который жил в нашем районе и был на год меня старше, водился с Гарри Гибсоном. Этот Гарри боксировал и уже провел один профессиональный бой, правда, проиграл. Однажды вечером мы стояли с Джини и двумя его старшими братьями Ларри и Дэном и курили. И тут появился этот Гарри Гибсон с двумя парами боксерских перчаток.
Гарри был задирой.
— Никто не хочет пободаться со мной? — обратился он к нам.
Ни один из нас не откликнулся. Самому старшему из трех братьев — Ларри — было 22. С виду — самый здоровый, но уж слишком робкий и слегка ненормальный. С непомерно большой головой, низкорослый, широкоплечий, вообще-то неплохо сложен, но вот беда — всего боялся.
— Не, я не хочу драться, нет, — пробормотал Ларри, и мы все посмотрели на Дэна, среднего брата.
Дэн слыл музыкальным гением, он почти победил в конкурсе на государственную стипендию, на которую смог бы продолжить образование, но «почти» не в счет. После того как старший брат отверг вызов Гарри, у среднего выбора не было, и Дэн стал натягивать перчатки.
Эта сука Гарри Гибсон блестяще двигался. Время от времени его перчатки ярко вспыхивали отраженным солнечным светом. Действия Гарри были точными, движения грациозными и не без апломба. Он гарцевал перед Дэном. А Дэн выставил вперед перчатки и ждал. Первый удар, который нанес Гарри, прозвучал, как выстрел дробовика. От такого треска всполошились цыплята за ограждением во дворе. Дэн рухнул на спину и, раскинув руки, как Христос, распластался на траве.
Ларри взглянул на него и, промямлив: «Мне надо домой», — быстро подошел к двери, отворил ее — и был таков.
Мы подошли к Дэну. Гибсон стоял над поверженным и усмехался. Джини присел и слегка приподнял голову брата.
— Дэн? Ты в порядке, Дэн?
Дэн потряс головой и медленно сел.
— Бляха-муха, у этого чувака всегда при себе смертельное оружие. Снимите с меня эти перчатки!
Джини расшнуровывал одну перчатку, я — другую. Потом Дэн поднялся и поплелся к двери, как немощный старикан.
— Пойду лягу, — сказал он и зашел в дом.
Гарри Гибсон подобрал перчатки и посмотрел на младшего брата.
— Может быть, ты попробуешь, Джини?
Джин сплюнул в траву.
— Ты что, блядь, задумал истребить всю нашу семью?
