Колыбель для кошки - Воннегут-мл Курт (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
В двери постучали. Вошел слуга и объявил, что гости начали прибывать.
И я сунул свою речь в карман и поднялся по винтовой лестнице моей башни. Я вошел на самую высокую башню моего замка и взглянул на моих гостей, моих слуг, мою скалу и мое тепловатое море.
102. Враги свободы
Когда я вспоминаю всех людей, стоявших на самой высокой башне, я вспоминаю сто девятнадцатое калипсо Боконона, где он просит нас спеть с ним вместе:
Среди присутствующих был посол Хорлик Минтон с супругой, мистер Лоу Кросби, фабрикант велосипедов со своей Хэзел, доктор Джулиан Касл, гуманист и благотворитель, и его сын, писатель и владелец отеля, крошка Ньют Хониккер, художник, и его музыкальная сестрица миссис Гаррисон С. Коннерс, моя божественная Мона, генерал-майор Фрэнклин Хониккер и двадцать отборных чиновников и военнослужащих Сан-Лоренцо.
Умерли, почти все они теперь умерли…
Как говорит нам Боконон, «слова прощания никогда не могут быть ошибкой».
На моей башне было приготовлено угощение, изобиловавшее местными деликатесами: жареные колибри в мундирчиках, сделанных из их собственных бирюзовых перышек, лиловатые крабы – их вынули из панцирей, мелко изрубили и изжарили в кокосовом масле, крошечные акулы, начиненные банановым пюре, и, наконец, кусочки вареного альбатроса на несоленых кукурузных лепешках.
Альбатроса, как мне сказали, подстрелили с той самой башни, где теперь стояло угощение.
Из напитков предлагалось два, оба без льда: пепси-кола и местный ром. Пепси-колу подавали в пластмассовых кружках, ром – в скорлупе кокосовых орехов. Я не мог понять, чем так сладковато пахнет ром, хотя запах чем-то напоминал мне давнюю юность.
Фрэнк объяснил мне, откуда я знаю этот запах.
– Ацетон, – сказал он.
– Ацетон?
– Ну да, он входит в состав для склейки моделей самолетов.
Ром я пить не стал.
Посол Минтон, с видом дипломатическим и гурманским, неоднократно вздымал в тосте свой кокосовый орех, притворяясь другом всего человечества и ценителем всех напитков, поддерживающих людей, но я не заметил, чтобы он пил. Кстати, при нем был какой-то ящик – я никогда раньше такого не видал.
С виду ящик походил на футляр от большого тромбона, и, как потом оказалось, в нем был венок, который надлежало пустить по волнам.
Единственный, кто решался пить этот ром, был Лоу Кросби, очевидно начисто лишенный обоняния. Ему, как видно, было весело: взгромоздясь на одну из пушек так, что его жирный зад затыкал спуск, он потягивал ацетон из кокосового ореха. В огромный японский бинокль он смотрел на море. Смотрел он на мишени для стрельбы: они были установлены на плотах, стоявших на якоре неподалеку от берега, и качались на волнах. Мишени, вырезанные из картона, изображали человеческие фигуры.
В них должны были стрелять и бросать бомбы все шесть самолетов военно-воздушных сил Сан-Лоренцо.
Каждая мишень представляла собой карикатуру на какого-нибудь реального человека, причем имя этого человека было написано и сзади и спереди мишени.
Я спросил, кто рисовал карикатуры, и узнал, что их автор – доктор Вокс Гумана, христианский пастырь. Он стоял около меня.
– А я не знал, что у вас такие разнообразные таланты.
– О да. В молодости мне очень трудно было принять решение, кем быть.
– Полагаю, что вы сделали правильный выбор.
– Я молился об указаниях свыше.
– И вы их получили.
Лоу Кросби передал бинокль жене.
– Вон там Гитлер, – восторженно захихикала Хэзел. – А вот старик Муссолини и тот, косоглазый. А вон там император Вильгельм в каске! – ворковала Хэзел. – Ой, смотри, кто там! Вот уж кого не ожидала видеть. Ох и влепят ему! Ох и влепят ему, на всю жизнь запомнит! Нет, это они чудно придумали.
– Да, собрали фактически всех на свете, кто был врагом свободы! – объявил Лоу Кросби.
103. Врачебное заключение о последствиях забастовки писателей
Никто из гостей еще не знал, что я стану президентом. Никто не знал, как близок к смерти «Папа». Фрэнк официально сообщил, что «Папа» спокойно отдыхает и что «Папа» шлет всем наилучшие пожелания.
Торжественная часть, как объявил Фрэнк, начнется с того, что посол Минтон пустит по волнам венок в честь Ста мучеников, затем самолеты собьют мишени в воду, а затем он, Фрэнк, скажет несколько слов.
Он умолчал о том, что после его речи возьму слово я. Поэтому со мной обращались просто как с выездным корреспондентом, и я занялся безобидным, но дружественным гранфаллонством.
– Привет, мамуля! – сказал я Хэзел.
– О, да это же мой сыночек! – Хэзел заключила меня в надушенные объятия и объявила окружающим: – Этот юноша из хужеров!
Оба Касла – и отец и сын – стояли в сторонке от всей компании. Издавна они были нежеланными гостями во дворце «Папы», и теперь им было любопытно, зачем их пригласили.
Молодой Касл назвал меня хватом:
– Здорово, Хват! Что нового нахватали для литературы?
– Это я и вас могу спросить.
– Собираюсь объявить всеобщую забастовку писателей, пока человечество не одумается окончательно. Поддержите меня?
– Разве писатели имеют право бастовать? Это все равно, как если забастуют пожарные или полиция.
– Или профессора университетов.
– Или профессора университетов, – согласился я. И покачал головой. – Нет, мне совесть не позволит поддерживать такую забастовку. Если уж человек стал писателем – значит, он взял на себя священную обязанность: что есть силы творить красоту, нести свет и утешение людям.
– А мне все думается – вот была бы встряска этим людям, если бы вдруг не появилась ни одной новой книги, новой пьесы, ни одного нового рассказа, нового стихотворения…
– А вы бы радовались, если бы люди перемерли как мухи? – спросил я.
– Нет, они бы скорее перемерли как бешеные собаки, рычали бы друг на друга, все бы перегрызлись, перекусали собственные хвосты.
Я обратился к Каслу-старшему:
– Скажите, сэр, от чего умрет человек, если его лишить радости и утешения, которые дает литература?
– Не от одного, так от другого, – сказал он. – Либо от окаменения сердца, либо от атрофии нервной системы.
– И то и другое не очень-то приятно, – сказал я.
– Да, – сказал Касл-старший. – Нет уж, ради бога, вы оба пишите, пожалуйста, пишите!
104. Сульфатиазол
Моя божественная Мона ко мне не подошла и ни одним взглядом не поманила меня к себе. Она играла роль хозяйки, знакомя Анджелу и крошку Ньюта с представителями жителей Сан-Лоренцо.
Сейчас, когда я размышляю о сущности этой девушки – вспоминаю, с каким полнейшим равнодушием она отнеслась и к обмороку «Папы», и к нашему с ней обручению, – я колеблюсь, и то возношу ее до небес, то совсем принижаю.
Воплощена ли в ней высшая духовность и женственность?
Или она бесчувственна, холодна, короче говоря рыбья кровь, бездумный культ ксилофона, красоты и боко-мару?
Никогда мне не узнать истины.
Боконон учит нас:
Значит, мне как будто дано правильное указание. Я должен вспоминать о моей Моне как о совершенстве.
– Скажите мне, – обратился я к Филиппу Каслу в День «Ста мучеников за демократию». – Вы сегодня разговаривали с вашим другом и почитателем Лоу Кросби?
– Он меня не узнал в костюме, при галстуке и в башмаках, – ответил младший Касл, – и мы очень мило поболтали о велосипедах. Может быть, мы с ним еще поговорим.
