Дворец сновидений - Кадарэ Исмаиль (лучшие книги .TXT, .FB2) 📗
— Они забрали Курта? — спросила мать.
— Похоже, что да.
Она хорошо держится, подумал он. Недаром она из Кюприлиу. И все же лицо у нее было совершенно белым.
Внезапно за дверями, разделявшими две комнаты, послышались отчаянные крики, затем какой-то шум и громкий стон.
Как и некоторые гости, Марк-Алем непроизвольно хотел сделать шаг к дверям, но мать удержала его за рукав.
С той стороны вновь послышались крики и шум падения.
— Was ist los? — воскликнул австриец.
— Двери заперты.
Лица у всех застыли от ужаса.
Марк-Алем чувствовал, как пальцы матери, словно когти, вцепились в его рукав. Из-за двери донесся еще один душераздирающий вопль, тут же оборвавшийся.
— Кто кричал? — спросил кто-то. — Этот голос…
— Это не Визирь.
За дверями вновь послышался звук падения тела и ужасный крик «а-а-а».
— Господь всемогущий, что же там происходит?!
На какое-то время наступила тишина. Затем чей-то голос нарушил ее:
— Они режут рапсодов.
Марк-Алем закрыл лицо руками. В соседней комнате послышались удаляющиеся шаги. Кто-то подергал ручки дверей:
— Откройте, во имя господа!
Но эти двери никто не отпирал. Открылась другая дверь, которая вела во внутренние покои. Кто-то торопил: сюда, сюда выходите!
Гости выходили один за другим, словно тени, за исключением одного, упавшего в обморок. Слабо освещенный проход наполнился звуком шагов. Они не убили Курта? — спросил кто-то. Нет, забрали его с собой. Сюда, господа, говорил слуга. Выход здесь. Wo ist Kurt?
Цепочка гостей перешла в другую комнату, рядом с гостиной. Оттуда видны были все еще мелькавшие за матовым стеклом дверей тени. С силой, чуть ли не сердито, Марк-Алем вырвался из рук матери и подошел поближе, чтобы посмотреть, что там происходит. Одна из дверей была приоткрыта почти на ширину ладони, и в образовавшуюся щель он увидел часть подвергшейся разгрому комнаты. Затем взгляд его упал на трупы двух рапсодов, лежавших вплотную один к другому. Третье тело было чуть дальше, возле опрокинутой жаровни, и лицо у него наполовину было засыпано пеплом. Полицейских не было, лишь слуги бесшумно ходили по ковру, усыпанному осколками битого стекла. Прежде чем увидеть Визиря, он заметил на стене его неподвижную тень. Приоткрыв дверь еще немного, буквально на один палец, он заметил и его самого, застывшего все в той же позе, что и раньше. О господи, все произошло прямо у него на глазах, подумал Марк-Алем. В глазах Визиря было нечто, напоминавшее осколки стекла, разбросанные по всей комнате.
Марк-Алем почувствовал руку матери, настойчиво тянувшую его, и не смог ей сопротивляться. Его мутило.
Прихожая практически опустела. Из главных дверей, оставленных открытыми, видны были огоньки карет, разъезжавшихся одна за другой.
— Все уехали, — бесцветным голосом проговорила мать. — А нам что делать?
Марк-Алем не ответил.
Один из слуг гасил большие фонари. На стеклах дверей гостиной продолжалось все то же скольжение липких теней. Спустя какое-то время слуги вынесли тела рапсодов, держа их за руки и за ноги. Лицо третьего убитого, наполовину засыпанное пеплом, выглядело особенно ужасно. Мать Марк-Алема отвернулась. Его чуть не вытошнило, он с трудом сдержался, но чувствовал, что это может случиться в любой момент. Один из слуг вышел последним, с музыкальными инструментами в руках. Через некоторое время слуги вернулись.
— Что же нам делать? — прошептала мать.
Он не знал, что ответить.
Двери гостиной были теперь распахнуты, и они увидели, как слуги скатывали большой ковер с многочисленными пятнами крови.
— Не могу больше это видеть, — сказала она. — Не могу.
Везде тушили свет. Марк-Алем заламывал пальцы, не в состоянии что-либо предпринять. Гости наверняка уже все разъехались. Очевидно, им тоже нужно было уезжать. Или же остаться, чтобы поддержать близких в беде. Но если бы они даже решили уйти, уехать им было не на чем. Дом их был далеко, да и не пойдешь пешком в такую ночь. А попросить карету им даже в голову не приходило.
Большинство фонарей уже были погашены. Светились только редкие огни кое-где. Огромный дом наполнился вздохами. Слуги входили и выходили с подсвечниками в руках, и желтые огоньки свечей мелькали в темных закоулках дома.
— О господи! — вновь и вновь повторяла мать Марк-Алема. — Что же это за напасть!
Одна из дверей скрипнула, и из полумрака гостиной неожиданно показался Визирь. Широкими шагами, словно сомнамбула, он быстро поднялся по темной лестнице.
— Визирь, — сказала мать, дотронувшись до руки Марк-Алема, — ты видел?
Чуть погодя сверху, перепрыгивая через несколько ступенек, мимо них вихрем пронесся один из слуг, выбежал на улицу, и через мгновение они услышали звук отъезжающей кареты.
Марк-Алем с матерью довольно долго стояли еще в полумраке, следя за огоньками свечей, которые мелькали то тут, то там, появляясь и исчезая в закоулках огромного дома. Но о них так никто и не вспомнил. Молча они вышли через полуоткрытую дверь и направились к воротам на улицу. Стражники, как и раньше, стояли на месте, с обеих сторон железных створок. Марк-Алем с трудом смог припомнить дорогу домой, а его мать вообще не имела о ней ни малейшего представления, поскольку всегда добиралась сюда в карете.
Через час они все еще брели, не вполне уверенные в том, идут ли они в правильном направлении к своему дому или заблудились.
— О господи, что же это за ночь такая, — бормотала мать. — Ни единой живой души.
— Что? — переспросил Марк-Алем. — Не накличь беды.
— Ничего я не накличу. Я лишь говорю, что же это за чертовщина такая.
Издали до них донесся грохот приближающейся кареты. Они посторонились, прижавшись к стене. Когда карета проехала мимо, Марк-Алему показалось, что он различил на ней в полумраке букву О.
— Мне показалось, что это карета Визиря, — тихо проговорил он. — Наверное, та, что тогда выехала.
Мать ничего не ответила. Она дрожала от холода и непрерывно молилась.
Через некоторое время они столкнулись еще с одной каретой, промчавшейся мимо них так же стремительно, и хотя улица вообще не была освещена, Марк-Алему показалось, что он вновь разглядел букву О на ней и даже протянул руку во мрак в надежде, что карета остановится и подвезет их до дома. Но та пролетела мимо, скрывшись в тумане. Марк-Алем понял, что это просто безумие — надеяться на чью-либо помощь этой ночью, наполненной страхом, самым наглядным символом которого были резные буквы О, летавшие мимо них, словно кукушки, вестницы несчастья.
До дома они добрались уже после полуночи. Лёка будто предчувствовала беду и не ложилась спать. Ей в двух словах рассказали о произошедшем и попросили приготовить кофе, чтобы прийти в себя. В жаровне оставался еще жар, который Лёка присыпала золой, чтобы утром, как всегда, раздуть огонь в очаге, но его было слишком мало для того, чтобы победить озноб.
Затем Марк-Алем отправился в свою комнату и улегся в постель, но заснуть не смог. Когда он встал перед рассветом, то обнаружил их обеих там, где и оставил, склонившихся над почти совсем уже потухшей жаровней.
— Куда ты собираешься идти, Марк-Алем? — испуганным голосом спросила его мать.
— На работу, — ответил он, — куда же еще?
— О господи, ты в себе? — воскликнула она. — В такой день…
Вместе с Лёкой они пытались убедить его, чтобы в этот день, хотя бы только в этот день, он не ходил на эту проклятую работу, сказался бы больным, отыскал, возможно, какую-то еще более серьезную причину для отсутствия, только бы не ходил, ни за что, ни в коем случае. Но он уперся, и им никак не удавалось его переубедить. Они умоляли его снова и снова, особенно мать, она целовала ему руки, обливала его слезами, убеждала, что в такой день, наверное, Табир-Сарай и не открывался вовсе, но чем сильнее она умоляла, тем непреклоннее он становился. Наконец ему удалось оторваться от нее, и чуть ли не бегом он выскочил на улицу.
Утро было необычайно холодным. Он быстро шел по улице, как всегда почти совершенно пустой в столь ранний час. Даже те редкие прохожие, что встречались порой, из-за укутанных лиц выглядели так, словно все еще спали. Его мучила тупая боль в голове, будто его ударили по затылку обухом ножа. Он до сих пор не мог прийти в себя после случившегося. Словно морские гады, создававшие вокруг себя черное защитное облако, мозг его, похоже, нашел способ не позволить проникать в себя четко сформулированным мыслям. Время от времени он даже сомневался, на самом ли деле что-то произошло. Случались короткие мгновения, когда ему казалось, что все это было всего лишь кошмарным сновидением, одним из тех, которыми переполнены папки Табир-Сарая. Но реальности удавалось на какой-то миг пробиться в его сознание и уколоть его острой иглой, пока мозг вновь не цепенел, чтобы опять, после короткого перерыва, страдать от режущей боли. Он заметил, что при страданиях такого рода первое утро сразу после пробуждения особенно невыносимо. Но сейчас он находился в странном промежуточном состоянии — не сна и не бодрствования. И таким же представлялся мир вокруг, стены зданий с пятнами сырости, прохожие с серыми лицами, которых становилось все больше по мере того, как он приближался к центру города. Нетрудно было различить среди них сотрудников министерств и центральных учреждений, одновременно ускорявших шаги в какой-то особенной единообразной манере, вероятно обусловленной одинаковым служебным графиком.
