Ленинградские повести - Кочетов Всеволод Анисимович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
— Мстить! Мстить мы должны! Вот что, товарищ полковник!
Лукомцев встал и, положив руки на плечи Селезневу, сказал с укоризной:
— Разве так мстят? Сколько ей было лет?
— Четырнадцать.
— Четырнадцать… — Лукомцев прошелся к двери и обратно. — Мой старше, он уже воевал. Ах, капитан, капитан, мы с вами должны разбить по крайней мере две дивизии, а вы погнались за каким-то десятком вшивых фрицев. — Он прошелся еще раз. — Что же теперь будем делать?
— Даю слово…
— Исправить ошибку и все-таки взять дзот?
— Да.
— Запрещаю. Не ваше дело. Занимайтесь разведкой. Сами сделаем.
— Товарищ полковник!..
— Все. Помните о двух дивизиях.
В последующие ночи были захвачены и этот дзот и еще два соседних дзота и развернуты амбразурами в сторону врага.
2
В тяжелые декабрьские дни смерть заглядывала почти в каждую ленинградскую квартиру: чаще всего она вползала в них вместе с голодом. Бойцы получали письма, полные горечи. Суровые простые известия эти от родных действовали на бойцов сильнее любых призывов к победе. Не раз политрук перед боем вместо беседы или речи развертывал треугольничек письма, полученного кем-либо из бойцов, и прочитывал его вслух всей роте.
Не миновало такое письмо и Баркана, комиссара дивизии; он боялся его, но письмо все-таки пришло. Соня писала, что во время одной из очередных бомбежек она испугалась и преждевременно родила мертвую девочку. Горько стало комиссару — не успел сделаться отцом, как уже потерял ребенка. Баркан вспоминал радостно-тревожные дни, когда оба они с Соней ждали этого первенца.
Никому не сказал комиссар о своем горе. Но поведение его заметно изменилось. Он и прежде часто бывал в подразделениях, а теперь почти не выходил из рот, из передовых траншей. Его тянуло к бойцам: то ли потому, что когда он слушал об их несчастьях, и ему становилось легче, то ли потому, что самому хотелось поделиться с ними своим горем.
Бойцы его любили, тянулись к нему.
— Сегодня мы будем в Красном Бережке, комиссар, — сказал однажды Лукомцев Баркану. — Поверьте слову!
— Я привык верить командиру дивизии. — Баркан улыбнулся. — Да и у бойцов стремление поскорей пробраться в краснобережные дома, погреться возле печек.
Позиции немцев были достаточно разведаны, многие огневые точки их оборонительной линии путем блокировки выведены из строя, и командование отдало приказ форсировать речку и занять на противоположном ее берегу деревню Красный Бережок.
В середине, вернее, в конце дня, потому что декабрьские дни коротки, сотни орудий обрушили свой огонь на укрепления гитлеровцев, на их передний край, на заранее разведанные цели. Сразу же за первым последовал второй артиллерийский удар и, наконец, третий. Это был мощный получасовой шквал. Казалось, снаряды смешали с землей все — и минные поля, и проволоку, и дзоты, и солдат в траншеях. Но когда полк Кручинина атаковал вражеские позиции, он был встречен пулеметным огнем, ударили немецкая артиллерия и минометы. Началось то же, что было и в ноябре, — переползание из воронки в воронку. Особенно доставалось саперам Фунтика, которые несли на себе щиты для переправы по льду, через речку. Следовавшая в боевых порядках пехоты легкая артиллерия била по блиндажам, по траншеям, по огневым точкам. Батальоны ворвались в окопы противника, завязалась рукопашная.
По зимнему времени стемнело быстро, местность поминутно освещалась ракетами; с севера, разогнав тучи, потянул порывистый студеный ветер; вызвездило; по земле крутила поземка, снежная пыль сверкала в голубых вспышках ракет. Бой же все разгорался, дрались почти на ощупь.
Подожженный снарядами, Красный Бережок запылал в нескольких местах. Стало светло. В тыл немцам просачивались автоматчики. Немцы стали отходить к реке. Наконец их сбросили на лед. Саперы, опережая пехоту, тоже устремились к реке и чуть ли не смешиваясь с бегущими немцами, принялись укладывать на лед свои щиты.
По щитовой дороге промчались танки.
Полк Кручинина, выполнив свою задачу — он прорывал первую линию обороны врага, — задержался на реке, чтобы бойцы могли передохнуть. Все бросились пить, черпая воду котелками прямо из прорубей, пробитых снарядами. У одной из них столкнулись Кручинин и Загурин. Хлебнув ледяной воды, Загурин сказал:
— Командир, с Новым годом! Сегодня тридцать первое декабря.
Кручинин взглянул на светящийся циферблат; до двенадцати было еще часа два, но это мелочь. Да, конечно, Новый год! В какую-то долю секунды в памяти промелькнули былые встречи этого часа. Яркий свет над праздничными скатертями, смеющиеся лица, звон бокалов, речи. И Зина, близкая, родная…
— За победу! — сказал Кручинин, и оба чокнулись котелками.
Через четверть часа батальоны Кручинина уже вступили на окраины Красного Бережка. Танки в упор расстреливали гнезда гитлеровцев. В одной из машин, в тяжелом и грозном КВ, внутри башни, рядом со смотровой командирской щелью, улыбалась с портрета круглолицая девушка. Это был танк Федора Яковлева, во главе роты КВ сворачивавший своей тяжестью дзоты, давивший гусеницами противотанковые пушки, расстреливавший немцев в амбразурах каменных домов.
На площади возле церкви Яковлев в отсветах боя увидел человека, привязанного к столбу пожарного колокола; он подвел машину вплотную, открыл люк и выскочил. Что-то знакомое было в чертах того человека, моряка в тельняшке. Яковлев подумал: «Может быть, жив?» Нет, лишь отблески пожарища падали так на мертвое лицо, да ветер шевелил волосы. И он узнал:
— Палкин!
3
Утром в Красный Бережок приехал Лукомцев. Многие бойцы, так же как и Яковлев, в обезображенном трупе у столба узнали веселого и никогда не унывавшего моряка, делегата связи от бригады Лося. Лукомцев остановился среди бойцов перед замученным лейтенантом. Было видно, что его пытали: у обожженных ног грудой лежали седые угли, тело было исколото ножами, грудь пробита очередью из автомата.
Лукомцев припомнил, что еще в конце октября катера балтийцы совершали налет на Красный Бережок со стороны реки. Тогда же стало известно, что один из катеров с разбитым рулевым управлением врезался в берег. О судьбе его экипажа так и не получили сведений…
— Прощай, друг!
Лукомцев снял папаху, обнажив бритую голову.
Неподвижные глаза мертвого моряка были устремлены вдоль реки туда, где скованная льдами, ждала весны его родная Балтика…
4
Остались позади трудные зимние месяцы, отцвела весна, и как-то уже в начале лета, получив фронтовую газету, Лукомцев на первой ее странице прочел указ о награждении дивизии орденом Красного Знамени. О том, что дивизия представлена к награде и документы об этом посланы в Москву, он знал давно, но все это казалось делом неопределенного будущего и реально не ощущалось. И вдруг — указ, вот он, перед глазами, в руках! Сердце Лукомцева наполнилось такой радостью, что, не находя слов, он молча протянул газету Черпаченко.
— Краснознаменная! — воскликнул начальник штаба, быстро пробегая глазами строчки указа. — Поздравляю, товарищ полковник!
— С тем же и вас, товарищ майор!
И они обнялись.
К концу дня весть обошла всю дивизию, полки, батальоны и роты, прокатилась по траншеям, достигла боевых охранений и секретов у переднего края противника. Затрещали звонки телефонов: поздравлял фронт, поздравляла армия, поздравляли соседи, друзья, знакомые, с телеграфа несли депеши.
Минула неделя, и батальоны выстроились на огромном зеленом лугу, скрытые от глаз противника кирпичными корпусами полуразрушенного завода. В двух длинных, покрытых маскировочными сетками машинах приехали представители командования фронта, и член Военного совета к знамени дивизии прикрепил боевой орден. Пушки ударили салют, тяжелый грохот прокатился по всему фронту: соседи тоже салютовали в этот час ордену на алом полотнище, под которым будет драться отныне Краснознаменная стрелковая дивизия полковника Лукомцева.
