Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (книги без сокращений TXT) 📗
И снова Любовь Ивановна ни на что не отреагировала, как будто агрессивный выпад бывшей свекрови не имел к ней никакого отношения. Ее способность игнорировать оскорбления в свой адрес окружающие скоропалительно объясняли врожденной наглостью и хладнокровием, и только покойный Евгений Николаевич Вильский, впервые увидев эту женщину, безошибочно определил, что она закрыта от внешнего мира, потому что напугана.
История третья:
«Шел к Фоме, а попал к куме»
Жизнь Любови Ивановны Краско не задалась с самого рождения, о чем ей постоянно напоминала собственная мамаша – полуграмотная тетка из глухого села в Пермском крае, которое не на всякой карте-то обозначено.
– Убьют тебя там, – благословила она ее, как только тихая молчаливая Любочка сообщила о решении уехать в город, чтобы поступить в медицинское училище.
– Ну и пусть, – в ответ на материнское благословение проронила та и подалась в Пермь с аттестатом о неполном среднем образовании.
В медицинском для Любочки места не нашлось, и девушка поступила в культпросветучилище на специальность «библиотечное дело».
– Никто взамуж не возьмет, – предупредила Любу мать, услышав, что медсестрой дочь не станет. – Глаза испортишь.
– Ну и что, – пожала плечами Любочка и устроилась на работу в районный Дом культуры, правда, не библиотекарем, а секретарем директора.
– Смотри, спортит тебя! – забила тревогу мать. – И не женится! Че делать-то будешь?
– Не знаю, – напугалась Люба, а сама подумала: «Руки на себя наложу»
– Даже не думай, – вмешался в ее жизнь рабочий человек Ваня Краско, которому было плевать на прижитое дитя, потому что он «любил эту Любку, как не знай кто».
– А как же? – заплакала Любочка.
– А так же, – обнял ее Ваня и подвел к карте Советского Союза, чтобы выбрать новое место жительства. Им оказался Верейск, где, по убеждению Любиной мамы, «окромя татарвы», никого днем с огнем не найдешь.
– Пропадете вы там, – забила она тревогу. – Сгинете.
– Не сгинем, – расправил плечи Иван Иванович Краско – потомственный слесарь-наладчик. – Там завод, а где завод, там работа.
В Верейске родилась Юлька, странно большая по сравнению с худенькой Любой. Была похожа на директора, это молодая мать сразу определила, но мужу сказала: «Не знала бы, подумала, что твоя».
– Конечно, моя, – поддержал жену Ваня и взял новорожденную на руки.
– Тяжело? – улыбнулась скользящей улыбкой Люба и прижалась к мужу под одобрительные возгласы провожавших из роддома нянечек: «За вторым приходите».
– Своя ноша, – завертел головой Иван Иванович, чтобы все видели, как он рад и счастлив, – не тянет!
На поверку оказалось, что тянет, да еще как. Ночами Ваня Краско зависал над детской кроваткой, внимательно вглядываясь в лицо чернобровой девочки, по настоянию жены названной нерусским каким-то именем Юлия. А ему хотелось, чтоб была Лена. Но записали Юлией, и теперь всю оставшуюся жизнь придется называть ее так. И всю жизнь помнить – чужая девочка, директорская, истязал он себя и украдкой поглядывал на жену, стараясь понять: а она-то видит или уже привыкла?
А Любе уже было все равно чья. Город чужой – никто не знает. Мало ли на кого дети похожи. Не обязательно на родителей.
Жили в семейном общежитии приборостроительного завода, но с соседями не водились, все больше втроем.
– Скучно, – жаловалась подросшая Юлька и рвалась в общий коридор.
– Там Бармалей, – пугала дочь Люба и считала дни, когда беременная секретарша начальника Верейского НИИ уйдет в декрет, а она заступит на ее место.
– Сиди-ка ты, Любаня, дома, – уговаривал ее муж. – Денег хватает, квартиру получим – тогда выйдешь.
– Скучно, – чуть слышно говорила ему Любочка и преданно смотрела в глаза.
– А там, что ли, весело? – скрепя сердце улыбался ей Иван, как огня боявшийся этого нового места службы жены. Все из головы директор не выходил. Тот самый, из Перми.
– Не знаю, – пожимала плечами Люба и прижималась к супругу так, что тот начинал млеть от одного только ее прикосновения.
Ничего этакого в ней, в этой Любе, на первый взгляд не было. «Ни два, ни полтора», – за глаза дразнили ее соседки и не понимали, почему, стоит ей обратиться к любому из их мужиков, тот сразу же кидается помогать. Невзлюбили бабы Любу, возненавидели лютой ненавистью и даже побить хотели, да мужья отговорили: «Сдурели, что ли? Статья!»
«И правда ведь статья», – подумали женщины и принялись вредить по-мелкому, незаметно, но обидно: то щи рядом с Любиной дверью прольют, вроде как выплеснулись, то мусор уронят, а бывает – плюнут украдкой и дальше по коридору.
– Где ты был? – спросит, бывало, Люба вернувшегося с завода Ивана Ивановича, руки на плечи положит и смотрит не отрываясь. А у нее не глаза, а зеркало: сколько ни смотри, кроме себя никого не увидишь. Вот Ваня Краско смотрел-смотрел, смотрел-смотрел и… досмотрелся. Чего-то ему померещилось. Или кто-то…
– Что ты! – отшатнулась от него жена. – У меня же никого, кроме тебя…
– А директор? – впервые за столько лет припомнил ей Ваня.
– Да какой директор? – задрожала осиновым листом Любочка.
– Тот самый! – оттолкнул ее Ваня и подошел к дочери, чтобы убедиться: так и есть директор, никакая кислота не разъест.
«Видно, бьет, – стали судачить на общей кухне соседки, но жалеть Любу не торопились. – Сама виновата, – думали. – Напросилась. Мужик просто так на кулак насаживать не станет. Побоится. Видать, довела».
– Ух, довела, – рычал Иван Иванович Краско и закрывал жене рот, чтоб, не дай бог, не вякнула и Юльку не разбудила. Девчонка-то ни в чем не виновата.
– Лучше убей, – однажды попросила Люба и бесстрашно посмотрела глазами-зеркалами в лицо мужу. Чего уж он в них на этот раз увидел, неизвестно, но от жены отступился и запил.
– Наш папа алкоголик, – повторила, видимо, соседские слова Юлька и залезла к матери на колени, думая, что слово «алкоголик» сродни слову «хороший».
– Нет, Юлечка, – еле слышно объяснила дочери Люба. – Твой папа не алкоголик, твой папа – хороший человек.
– Ну, я и говорю, что хороший человек, – обрадовалась Юлька и поприветствовала новым словом возвратившегося с завода Ивана Ивановича.
– Ты научила? – недобро улыбнулся Любе муж и стащил с головы шапку.
– Что ты! – в который раз напугалась она и бросилась к мужу – принять пальто. – Соседки, наверное.
– Соседки так соседки, – поспешно согласился с Любой Ваня Краско и, сполоснув над помойным ведром руки, присел к столу.
– Иди погуляй, – скомандовал он дочери и показал глазами на дверь.
Юльке только того и нужно было: с веселым воплем девочка унеслась в коридор, куда обычно мать ее не пускала, объясняя тем, что кроме Бармалея в коридоре водятся злые дети. Но девочка не хотела верить на слово и очень скоро убедилась в том, что на самом деле никаких Бармалеев не бывает, не все дети злые, а на кухне еще и подкармливают добрые тети, интересующиеся тем, как протекает жизнь семьи Краско за плотно закрытой дверью.
– Я не пускаю ее в коридор, – обозначила недовольство Люба и сложила руки на коленях, не смея перечить кормильцу.
– А я пускаю. – Иван Иванович смотрел на тоненькие ключицы жены, пытаясь сдержать поднимающуюся изнутри злобу. – В библиотеке место освободилось. Иди, устраивайся.
Люба отрицательно помотала головой и отрешенно взглянула мужу в глаза.
– Я не хочу в библиотеку.
– Чего, секретаршей лучше? – усмехнулся Краско и сжал кулаки.
– Там платят больше, – попробовала аргументировать свой выбор Люба, а потом – на свой страх и риск – пересела к мужу на колени, обняла за шею и прошептала: – Ну что же ты какой у меня глупый? Надумываешь себе чего-то… Потом сам мучаешься и меня мучишь. А ведь я стараюсь, я все для тебя и для Юлечки делаю…
– Да я чего… – тут же замычал Иван Иванович и обнял Любу до хруста. – Я ж ничего. Просто как подумаю, что ты опять… в секретарши, как там, в Перми, все нутро переворачивается. Собственными руками бы придушил. Тебя, а потом и себя.
