Листок на воде - Дроздов Анатолий Федорович (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Извините!..
Отдираю ее руку от своей, иду прочь. Еще мгновение, и разражусь матом. Миша Говоров с солдатами глотал немецкий хлор, чтоб петроградские сучки блудили с французскими кобелями? Цепляли бриллианты и нюхали кокаин? Вашу мать!
В прихожей лакей подносит шинель, одеваюсь и выхожу наружу. Катитесь вы все! Морозный воздух остужает разгоряченное лицо, но не чувства. Умом понимаю, что злость моя глупая. Высшее общество жирует, пока гибнут солдаты, — это во все времена. Однако на душе мерзко. Бреду, куда глаза глядят. Переулки, проходные дворы… Спустя некоторое время понимаю: заблудился. Я был в этом городе только раз — школьником, на экскурсии. Город тогда назывался Ленинградом…
— Господа, что вам нужно? Оставьте меня!
Голос доносится из соседнего двора. Мужчина, испуган. Везет мне на такие истории! Сую руку в карман: «браунинг», некогда принадлежавший ротмистру Бельскому, на месте. Достаю, передергиваю затвор. За углом двое прижали прохожего к стене. Один из бандитов держит нож у лица жертвы — лезвие тускло отсвечивает в свете уличного фонаря. Гоп-стоп…
— А ну брысь!..
Тот, который с ножом, поворачивается. Н-да, рожа… Второй, мгновенно сориентировавшись, плавно, по-кошачьи, начинает заходить сбоку. Правую руку держит на отлете. Лезвия не видно, но нож наверняка в рукаве.
— Шел бы ты, офицерик, своей дорогой! — говорит «рожа». — Целее будешь!
А вот это наглость — погоны следует уважать! Стреляю навскидку, «кошка» падает. «Рожа» замирает ошарашено. Прыжок, удар рукоятью пистолета, нож летит в снег. Второй удар — по роже. Налетчик падает. С размаху бью его носком сапога. Еще! Еще!..
— Господин офицер!
Кто-то оттаскивает меня от бандита. Оборачиваюсь: несостоявшаяся жертва гоп-стопа. Пальто, шляпа, пенсне…
— Вы убьете его, господин офицер!
— Невелика потеря! Вы-то кто?
— Крашенинников, приват-доцент.
— Что ж вы, приват-доцент, гуляете так поздно?
— У Гусевых засиделись, — он, вроде, смущен. — Интересная беседа — об особенностях развития современного стиха. В русской поэзии происходит настоящая революция! Вы, наверное, читали Белого, Блока, Бальмонта…
Если не остановить, ночная лекция мне обеспечена.
— Видите! — показываю «браунинг». — Если гуляете ночами, купите пистолет!
— Я не умею обращаться, — он смущен.
— Учитесь! В промежутках между стихосложением. Пригодится! Мой вам совет: при случае стреляйте, не раздумывая!
Киваю и ухожу. Налетчики испарились: «рожа», воспользовавшись ситуацией, уползла, «кошка» — следом. Живучая! Калибр мелковат. Жаловаться они не станут. Пар я выпустил, поэтому пусть живут. Дерьмо, а не людишки, конечно, но все ж люди.
Извозчик везет меня к родительскому дому. Степан отводит в спальню и приносит бокал коньяка — «ночной колпак». Выпиваю залпом — и под одеяло…
— Думал: ты уехал с Митрохиной! — говорит папаша на следующий день. (Митрохина, как я понимаю, и есть Нинель). — Молодец, что не поддался — подцепил бы французскую болезнь. Половину Петрограда заразила! Свои-то знают, так она к новеньким цепляется. Не успел тебя предупредить.
Понятное дело — деньгами пахло.
— Да-с, получим заказик! — папашу аж распирает. — Щетинин прием устроил и генерала зазвал, а я перехватил. Вот! Ты помог. Владимир Михайлович — человек строгих правил, взяткой его возьмешь, но отцу героя навстречу пошел. Комиссионные тебе по праву полагаются, но у меня лучшее заготовлено! — он кладет на стол толстый пакет. — Наследство матери. Хоть ты и кричал, что ничего не надобно, я сберег. Имущество продал, а выручку — в ценные бумаги! Знаешь, сколько здесь?
Пожимаю плечами.
— Двадцать три тысячи! Капитал! Как распорядишься?
— Наличными можно?
— Нет у меня столько, — он удивлен, — а продать бумаги скоро не получится.
— Давайте, сколько есть!
Он лезет в ящик стола и достает пачку банкнот, перевязанную шпагатом.
— Десять тысяч!
Беру и прячу в карман.
— Спасибо!
— С остальными что делать?
— Поменяйте на золото!
Он удивлен:
— Золотые рубли запрещены к обращению. Достать можно, но втридорога.
— Пусть!
— Как знаешь! Позволь полюбопытствовать: зачем тебе столько? Женщина?
Киваю. Женщина — лучшее объяснение. Он понимающе щурится.
— Теперь не скоро увидимся?
— Послезавтра у меня выпуск. Затем — фронт!
— Не надоело? — он касается моего погона. — Погеройствовал — и хватит! Мне надобен свой человек в деле, управляющим веры нет. Только скажи, освободим от службы тотчас! Нельзя время упускать! Заводы круглосуточно работают! Барыш невиданный!
— Труха это все!
Он в недоумении. Мне не стоило этого говорить, но утром я исполнил обещание — поиграл с Лизой. Не хочу, чтоб она видела пьяных матросов…
— Через два года, — я трогаю пакет, — это будет трухой. Инфляция…
— Считаешь меня глупым! — хмыкает он. — Думаешь, не вижу, что творится? Я хоть в Англиях не учился, но соображение имею. Все свободные деньги — во французских и английских ценных бумагах.
Вот так! Россия занимает деньги за границей, а свои покупают иностранные облигации.
— Если рубль обесценится, — говорит он, — то заводы останутся!
— Отберут и заводы!
— В казну? Так заплатят!
— Они не заплатят.
— Кто они?
— Большевики.
— Ты думаешь?..
— Я знаю. Не хочу объяснять, откуда, считайте, что у меня после контузии — дар пророчества. Прошу вас, Ксаверий Людвигович, запомнить. В феврале 1917 года в России случится революция. Царь отречется от престола и случится это в Пскове. Поначалу все обрадуются, но в октябре большевики осуществят переворот. Богачей и знать будут резать, как цыплят. Помните Французскую революцию? Будет даже хуже. Не смотрите на меня так, Ксаверий Людвигович, понимаю, что не верите. Прошу об одном: как только мое пророчество станет сбываться, берите семью — и за границу! Франция, Англия — все равно; чем дальше, тем лучше.
— А ты?
— Я взрослый мальчик, не пропаду!
Пропаду, конечно, но ему лучше не знать.
— Господи, сынок! — он крестится. — Какие времена! Ты хоть поосторожней в своих аппаратах…
Папаша с семьей отправляется в церковь, меня отвозят на кладбище. По пути покупаю венок. Могилы, мраморная плита с именем и стандартной эпитафией. Кладу поверх цветы. У меня нет чувств к лежащей под плитой женщине, мне просто неловко. Я присвоил наследство ее сына. Единственное утешение: других претендентов нет. Мысленно обещаю покойной: на женщин деньги тратить не буду, только из жалованья. Разве что на выпивку не хватит…
На обратном пути заглядываю в оружейную лавку, покупаю «браунинг» калибра 7,65 и пачку патронов. Мне не понравилось действие карманного трофея. Офицеры имеют право на собственные пистолеты, «браунинг» в рекомендованном списке значится.
В школу возвращаюсь под вечер. Прощание с семьей было теплым, поэтому вваливаюсь навеселе. Скидываю шинель — опа! Все взгляды на мою грудь. Крестики снять забыли…
— Я это, я! — говорю с досадой. — Тот самый Красовский!
— Так мы знали! — улыбается прапорщик Квачко, мой сосед по койке.
— И молчали?
— Вы хотели инкогнито…
— Расскажете про свои подвиги?! — подскакивает Недобоев. Он самый юный офицер в группе.
— Расскажу! Но сначала…
Офицерам запрещено носить свертки, но насчет карманов нигде не прописано. Папашины закрома сегодня полегчали. Коньяк, французский, шустовского не достать — заводы закрыты. Толстая плитка шоколада, конфеты тоже шоколадные…
— Сгодится на закуску?
— На фронте шоколада не дадут! — смеется Квачко. — Очень даже сгодится! У родителя гостили?
— Ага!
Достаю из ножен кортик, как им открывают коньяк, я знаю. Хоть для чего-то сгодился. Квачко несет стаканы. Хорошие они ребята…
— Ра-внясь! Смирна! Прапорщик Красовский!
Чеканю шаг и докладываю прибытие. Под каракулевой папахой строгие глаза начальника авиационного отдела воздухоплавательной школы полковника Ульянина. Рукопожатие, свидетельство об окончании, знак… Отныне во всех бумагах я — Военный Летчик. Так здесь принято — с больших букв. Вот и хорошо! Было бы на чем летать!
