Нити жизни (СИ) - де Море Эль (чтение книг TXT) 📗
Мой отец, стремившийся взять от жизни многое, после девяти лет брака изменил моей матери. Просто исчез, не оставив ни письма, ни записки, ни хотя бы клочка — ничего. В один из вечеров не вернулся домой. Мне тогда и восьми лет не стукнуло, а что говорить о сестре — ей было пять. Одна, с двумя детьми на руках, в полной неизвестности. Что испытывала моя мать, я могла только догадываться. Мне было не постичь её чувств, мук и переживаний.
Это тоже любовь или какая-то её неотъемлемая часть? И почему эта старая боль до сих пор живет во мне и при каждой возможности начинает кровоточить и жечь мне душу? Нахлынет и ощущается, как горечь во рту от перца, случайно попавшего вместе с ложкой супа. А вам доводилось испытывать похожее? Спросите себя и вы получите ответ. Подобные воспоминания всегда колкие и их невозможно стереть, они пробираются в глубину твоей души, закрадываются в самые дальние уголки памяти и прорастают, как семечки. И от них не избавиться, не скосить, не вырубить — они как нашествие саранчи на поля, пожирают нас из года в год, — медленно, исподтишка.
Мама старалась скрывать свои страдания, понимая, что не должна перекладывать на наши плечи груз своего несчастья. «Командировка!» — вот так, одним словом, с выдавленной улыбкой, мать объяснила это моей младшей сестренке, предполагалось, что и мне, но я уже знала, что это ложь. Мне не забыть бессонных ночей, заплаканных глаз, бесконечных звонков в больницы, морги, обивания порогов милиции с заявлениями на розыск и череда поездок на опознание.
— Человек пропал, а вы ничего не хотите делать! — кричала моя мать в телефон в очередной раз, разговаривая с дежурным на посту.
— Трое суток, мадам, трое суток, — отвечал механический голос, словно зачитывая стишок.
Они прошли: на работе он так и не появился, ни у друзей, ни у знакомых. Заявление приняли. Прошло две недели, а новостей так и не было. Мама продолжала ходить, как опущенная в воду, впав в меланхолию, со всем забросив нас, тогда к нам и приехала бабушка, взяв всю хозяйственную работу на себя. Но все равно, холодом и запустением веяло отовсюду, казалось, у нас затушили жизненную свечу. Мама позабыла о себе и буквально жила возле телефона, судорожно вздрагивая каждый раз, когда от него раздавался малейший треск. Хуже всего было, когда ошибались номером, ведь после — она ревела каждый раз. Мне так хотелось сделать хоть что-то, но что? Перегрызть шнур, утопить его в ванной, сбросить с балкона?! И вот, в очередной такой звонок, голос в трубке попросил приехать на опознание — мол, где-то в депо электричек было найдено, похожее под описание, тело. У мамы случился срыв. В ту ночь я нашла её на кухне толи плачущей, толи смеющейся, но как-то не естественно — отрывисто, наигранно. Словно, это была не она, а кто-то в её облике потешался над ней. Она сидела на кафельном полу в окружении пустых бутылок, вытряхнутых фотоальбомов, а на полке буфета, выделенной под телевизор — крутились записи с их свадьбы. Звук разъедал пространство, как кислота. Сделав глоток чего-то пузыристого, она заметила меня:
— Иди спать, детка, — сказала она, кажется, улыбнувшись, — мама в порядке! Но это было не так, в туже минуту её вырвало. Я вскрикнула, испугавшись, и тут же, пулей полетела будить бабушку. Мне приказали сидеть в комнате и не выходить, а также не пускать сестру, но этого и не требовалось — она продолжала крепко спать. А я слушать крики, которые стихли лишь под утро. Позже мне тоже никто ничего не объяснил, просто собрались и уехали.
— Двое кроликов остаются дома, — ласково сказала бабушка и захлопнула дверь.
Я посадила сестру завтракать. А сама ушла в ванную, задвинула задвижку, включила воду и разрыдалась. В школу в тот день мы не пошли.
В обед они вернулись, мамино лицо ничто не выражало, я испугалась, но бабушка покачала головой и, поцеловав меня в лоб, погладила по голове и повела маму в спальню. Вечером мы ужинали все вместе, ну, почти все…
Прошло три месяца, кажется, мы привыкли к жизни без отца, только Алина стала чаще спрашивать про папу: «мол, скучаю я, где он, ну где же… где?». «В командировке», — повторяла мама, украдкой смахивая выступающие слезы. И снова запиралась в спальне. А потом от нас уехала бабушка, сказав: «берегите маму». Я не поняла почему, но это помогло — мама пришла в себя. Смех и улыбки снова стали гулять в нашем мирке. И вот однажды утром раздался столь долгожданный звонок. Мама подошла и посмотрела на телефон, словно решала — отвечать или нет, а он продолжал звонить, наполняя пространство раздражающими, угнетающими и неизбежными звуками. И вот она ответила — на том конце прозвучал голос отца. Я подошла ближе и прижалась к маме. Она всё поняла, что я знаю, что не был он ни в какой выдуманной командировке, но и где был, тоже.
— Ты жив? — спросила она.
— Жив, — глухо отозвался голос.
Повисла тишина, мама сглатывала слёзы.
— Домой вернешься? — наконец спросила она.
— Вернусь, — ответил он. Мне послышалось, что я услышала всхлипы.
— Тогда, на вечер твои любимые сырники с изюмом, да? — голос мамы прозвучал, словно она освободилась от мрака.
— Буду благодарен, — ответил отец.
— Тогда… до вечера? — с дрожью в голосе изрекла мать.
— Да.
Трубка опустилась на аппарат, руки быстро вытерли слезы, меня одарили улыбкой со словами:
— Папа будет вечером, обрадуешь сестренку?
— Да, — сказала я и ушла. Я поняла, что она захочет побыть одна.
Рассказав о приезде папы сестре, тут же попала в водоворот чумовых детских эмоций. Все и сразу.
— Папа! Папа! Папа приедет! — кричала она, прыгала, крутилась, вертелась и цеплялась за меня, вовлекая в свою чехарду. Радость переполняла её. — Как думаешь, а он привезет нам что-нибудь? — не унималась она. — Он всегда нам что-то дарил, как на Новый год — целый мешок конфет, а ту фарфоровую куклу на твой день рождения, а мой кукольный домик… помнишь, помнишь?! — шумела она. К тому моменту у меня уже болела голова, я далеко не разделяла её радости.
Что-то во мне оборвалось и исчезло. Беззвучно, неожиданно и навсегда. Может быть, любовь к собственному отцу?
Вечером того же дня, брякнувший дверной звонок не обрадовал меня, а напугал — на пороге стоял отец. Вроде, всё такой же, каким я его запомнила в день исчезновения и в тоже время, какой-то другой. Я ощущала в нем что-то такое, что отталкивало меня. И когда мама сказала: «обнимите папу», то сестра влетела в его объятия, как самолет с взлетной полосы, я же и шагу сделать не смогла. Мои ноги, словно вросли корнями в паркет, намертво пригвоздив меня к нему. Я стояла с выражением куклы и хлопала глазами. На лице мамы промелькнуло что-то тревожное.
— Ну же, солнышко?! — позвала она меня, но я не отреагировала. Она неосознанно потянулась ко мне, но не успела — это сделал отец. Присел на корточки и, уставившись в мои глаза, спросил:
— Ты не рада меня видеть?
Я молчала, обдумывая, изменит ли мой ответ что-то или нет. Решила, что нет, высказалась:
— Я не знаю… — сразу добавив: — нет. Прямолинейность — мой конек, если бить, то сразу между глаз, прямиком в цель.
— Понимаю, — отозвался отец и сглотнул, как будто в горле застряло что-то большое и затрудняющее говорить.
В этот момент, сестра, как единорог, врезалась в меня лбом.
— Фу, ты бука! — скривилась она, охарактеризовав меня и показав язык, прижалась к папиной ноге. Он взял её на ручки, и мы прошли за стол. За трапезой на кухне все молчали, кроме, конечно, неугомонного мелкого создания с косичками, которое то и дело размахивало ложкой то вправо, то влево, уплетая творожные оладьи, когда я только возилась в них. Есть мне не хотелось. После еды мама мыла посуду, сестра требушила свертки с подарками от папочки, а он смотрел на светильник над столом, а я на него. Естественно, опять была тишина. Картина такая, что бери мольберт и маслом пиши. Постановка — раздор в семье.
Позже нас уложили по кроватям, конечно же, соблюдая протокол — чмокнули в лобики, пожелали спокойной ночи, выключили свет и оставили. Сестра, свернувшись калачиком под пуховым одеялом, начала выдыхать посвистывающие звуки, практически по прошествии нескольких минут. Но, следовать ее примеру, я точно не собиралась. Вместо этого, я свесила ноги с кровати, сунула их в тапочки и на цыпочках направилась к двери. Приоткрыла и выбралась из нашей царственной усыпальницы. Проскользила по узкому коридорчику до родительских покоев, откуда слышался шепот, быстро переходящий в гомон на повышенных тонах, который утихал и снова начинался. Догадаться было не сложно — они ругались.
