Все, что захочешь (СИ) - "Seguirilla" (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
- Чувак, а что скажет Майкл, когда узнает, что на его заду играли в крестики-нолики?
Я усмехнулся.
- Можешь начинать придумывать оправдания. Потому что я скажу, что это была твоя идея.
Потом я объяснил Чаду, какие именно препараты надо вколоть в двенадцать дня и ушел на работу.
Весь день я засыпал на ходу. Заведующий аптекой, молчаливый бородач Бивер, долго наблюдал за мной, а потом вопросительно вскинул брови. В разгар моего запоя он неоднократно меня спасал, наливая с утра полстакана разбавленного медицинского спирта, поскольку здесь придерживались мнения, что проще опохмелить врача, чем ждать, пока он крупно лажанется в абстиненции. Да, цинично, зато действенно. Однако в этот раз я отрицательно покачал головой. Бивер пожал плечами и потерял ко мне интерес.
В полдень мне позвонил Чад и отчитался, что уколы он сделал. В его голосе звучало столько энтузиазма, что, пожалуй, банде Большого брата пора было начинать скидываться парню на медицинский колледж.
***
Вечером, вернувшись в квартиру Розенбаума, я хотел отпустить Чада, но тот заупрямился. Похоже, парень почувствовал себя в полной мере причастным к лечебному процессу и теперь хотел дождаться результата наших совместных усилий. Я предполагал, что Майкл проснется ближе к ночи. Мне просто нужно было убедиться, что он в относительном порядке, потом я планировал снова вырубить его и забыть на максимально длительный срок о том, что у меня вообще есть соседи. Без предварительной договоренности больше вообще никому дверь не открою, звоните, стучите, мне похуй.
Я как раз выяснял у Мюррея, каким образом неглупого белого парня занесло в компанию чернокожих отморозков. Он выглядел настоящим маугли, воспитанным среди животных другого биологического вида и лишь в силу стечения обстоятельств перенявшим их повадки. Чад не понимал моего удивления. Он жил в Бедфорд-Стайвесанте, сколько себя помнил, у него был чернокожий отчим и две сестренки мулатки. Что привело сюда его мать, я не спрашивал. Похоже, белые люди сюда попадают не по своей воле.
- Блядь, Эклз, ты хоть понимаешь, что здесь за подобные расистские высказывания тебе язык вырвут и в жопу запихнут? – просипело с дивана.
- Вот и наша Белоснежка, - вздохнул я.
Похоже, зря я так пересрал поначалу. Не настолько сильно он обожрался, чтобы действительно сдохнуть. Я машинально проверил пульс и чисто из мести посмотрел зрачки, грубо и широко раздвинув веки.
- За своим языком следи, - посоветовал я, заставляя Майкла открыть рот.
Чад восторженной тенью навис надо мной.
Если не вставить штангу, прокол срастется. В губе тоже. Даже обидно.
- Кстати, а что с моим языком? – прошепелявил Розенбаум. - Слышь, парень, этот мудак мне случайно за щеку не присунул, пока я был в отключке?
- Э-э… - растерялся Мюррей.
- Нет, я тебя между полупопий поимел, - огрызнулся я, ощупывая его локтевые сгибы. Тромбофлебит у нарка – самое милое дело.
- Не было ничего, - неожиданно вписался за меня Чад.
Мы с Майклом удивленно посмотрели на него.
- Откуда это чудо? – спросил Розенбаум.
- Теперь ты должен Большому брату, - довольно сообщил я, - этот парень из его… - я замялся, колеблясь между детишками и ублюдками, но решил сделать приятное Мюррею, - … банды.
Чад просиял.
- Как зовут? – Майкла начало развозить по-новой. Только десятку седуксена я ему по-любому вкачу, хуже не будет.
Кто бы сомневался, Чад отрапортовал по полной.
- Чад Майкл Мюррей.
- Эклз, скажи ему, что будет достаточно, если я запомню хотя бы «Чад»… - пробормотал Розенбаум, поворачиваясь к нам спиной и вновь засыпая.
***
Моя жизнь постепенно налаживалась. В районе не то чтобы прониклись уважением ко мне, просто я как-то внезапно стал проходить по статье – «окружение Майкла Розенбаума». А Розенбаума в квартале уважали, и, пожалуй, побаивались. Вот ведь, блядь, повезло с соседом… Я не знал, и не хотел знать, чем занимается Майкл, полностью полагаясь на библейское утверждение о том, что умножая знания, умножаешь скорбь. А скорби мне и своей по жизни хватало, хоть жопой ешь.
Один раз я ездил по просьбе Майкла и капал мужика в дорогом раздрипаном костюме, вокруг которого стояли молчаливые молодые люди с внимательными глазами. После того, как мужик пришел в себя достаточно, чтобы подписать какую-то бумагу, я, согласно договоренности, вновь загрузил его и уехал, не задавая лишних вопросов. Вечером Майкл передал мне пять штук. Оказалось, быть криминальным наркологом прибыльнее, чем трахаться с пациентами.
Самое ужасное, что я стал своего рода доктором Дулитлом для малолетних бандитов. Не знаю, почему эти уроды не обращались за медицинской помощью в нормальную больницу, ведь, при желании, можно придумать внятное оправдание почти любой ране. Нет, блядь, они, чуть что, как нанятые неслись ко мне и тащили на руках истекающего кровью кореша. Я ругался, шипел и отказывался открывать дверь, но в конечном итоге все равно зашивал резаные раны и вытаскивал пули. Я был вынужден вспомнить все, что когда-либо знал о неотложной хирургии и даже завел дома ящик с необходимыми инструментами. В конце концов, они действительно были просто детьми, только играли в недетские, слишком жестокие игры.
Жизнь налаживалась. На душе с каждым днем становилось все более погано.
Чем глубже меня затягивало в омут этой блядской круговой поруки, тем более чужим я себя чувствовал. Да, я умудрился не просто выжить, я даже неплохо устроился, но это не означало, будто мне нравилось быть частью этого гребаного дружного мира.
Я по жизни ненавидел чувствовать себя частью чего-то. Я всегда был сам по себе. Моя независимость и самодостаточность с детства раздражали окружающих, и со временем я научился прикрывать свою сущность поверхностными дружескими отношениями с людьми, которые мне были на самом деле безразличны. Пока у меня оставалось личное пространство, где я мог остаться в столь необходимом мне одиночестве, я был в состоянии на публике казаться общительным и почти дружелюбным, но жизнь здесь просто не оставляла мне места для свободного вдоха. В мою квартиру могли вломиться в любое время дня и ночи малолетние отморозки, я постоянно чувствовал себя на коротком поводке у Майкла – и все это сводило меня с ума. Я сходил с ума от ненависти к людям, от их постоянной близости, от невозможности остаться одному.
А еще, когда я перестал каждый вечер нажираться, мне стали сниться сны.
Никогда не понимал, как могут мучить кошмары. То есть, нет, разумеется, присниться может такая херня, что просыпаешься с криком, но ведь просыпаешься. Лично я в такие моменты испытываю огромное облегчение и прямо таки заряд хорошего настроения, ведь все плохое остается там, за гранью реальности.
Значительно хуже, когда за гранью реальности исчезает кто-то, кого ты до боли в сердце не хочешь отпускать. Раз за разом, снова и снова терять то, что и так существует лишь во сне – это будет пострашнее любого кошмара…
Самое странное, что его я так и не смог возненавидеть. Я ненавидел всех – кроме него. Я пытался, честно, просто не смог.
Возможно, в этом тоже были виноваты сны. Сны, в которых он прижимался ко мне всем телом, теплым и мускулистым, и говорил срывающимся от страсти голосом: «На самом деле я… никого… и никогда… так».
Единственное, что саднило загноившейся занозой где-то под сердцем – он помнил Тига три года. Чтобы забыть меня, ему хватило месяца. Или даже меньше.
Впрочем, кто знает, может быть где-то в ЛА он называет Дженсом очередного парня из эскорта…
При одной мысли об этом хотелось выть.
Я недолго колебался перед тем, как принял решение окончательно разрушить свое личное пространство. Хуже мне уже не будет, потому что просто некуда, но, может быть, уйдут сны. После очередной ночи, наполненной воспоминаниями и болью, вечером я привел домой официантку, с которой успел немного подружиться. Нет, мы не стали жить вместе, она и не настаивала, за что я был искренне благодарен. Просто Данниль иногда оставалась на ночь. Постель стала теплее, холод в душе остался. Сны, в самом деле, бередили душу реже.
