Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая - Горький Максим (книги онлайн без регистрации txt) 📗
«Ты этого хотел, Жорж Данден?»
Самой интересной страницей газеты была четвертая: на ней Клим читал:
«Музыкальная школа В. П. Самгиной объявляет»... «Техническая контора Т. С. Варавки»... «Буксирное пароходство Т. С. Варавки»... «Управление дачами «Уют» Т. С. Варавки»... «Варавка»... «Варавки»...
«Завоевание Плассана», – думал Клим, усмехаясь.
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что в дворянском отделении устроен для мужчин душ профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», – читал он, когда в дверь постучали и на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева – Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился в усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
– Никого нет? – спросил он, покосившись на ширму, скрывавшую кровать, и по его вопросу Самгин понял: случилось что-то неприятное.
– Никого. Садитесь.
Рабочий, дважды кивнув головою, сел, взглянул на грязные сапоги свои, спрятал ноги под стул и тихонько заговорил, не угашая улыбочку:
– Ну-с, товарищ Петр арестован и Дьякон с ним. Они в Серпухове схвачены, а Вараксин и Фома – здесь. Насчет Одинцова не знаю, он в больнице лежит. Меня, наверное, тоже зацапают.
Самгин молчал, ощущая кожей спины холодок тревоги, думая о Диомидове и не решаясь спросить:
«Донес кто-то?»
– Я к вам вот почему, – объяснял Дунаев, скосив глаза на стол, загруженный книгами, щупая пальцами «Наш край». – Не знаете – товарища Варвару не тревожили, цела она?
– Не знаю.
– Надо узнать. Предупредить надо, если цела, – говорил Дунаев. – Там у нее книжки есть, я думаю, а мне идти к ней – осторожность не велит.
– Хорошо, я сейчас, – сказал Самгин. Рабочий встал, протянул ему руку, улыбаясь еще шире.
– Ежели вас не зацепят в эту историю, так вы насчет книжек позаботьтесь мне; в тюрьме будто читать не мешают.
– Что ж это – донос? – тихо и сердито спросил Клим.
– Похоже, – ответил Дунаев не сразу и приглядываясь прищуренными глазами к чему-то в углу. – Был у нас белобрысенький такой паренек, Сапожников, отшили мы его, глуповат и боязлив чересчур. Может быть, он обиделся...
– Что ж вы думаете сделать с ним? – спросил Самгин, понимая, что спрашивает и ненужно и неумно;
Дунаев тоже спросил:
– А – где я его возьму? Если меня не посадят, конечно, я поговорю с ним.
Он уже не улыбался, хотя под усами его блестели зубы, но лицо его окаменело, а глаза остановились на лице Клима с таким жестким выражением, что Клим невольно повернулся к нему боком, пробормотав:
– Да... конечно.
– Прощайте. Так вы сейчас же...
Он снова улыбался своей улыбочкой, как будто добродушной, но Самгин уже не верил в его добродушие. Когда рабочий ушел, он несколько минут стоял среди комнаты, сунув руки в карманы, решая: следует ли идти к Варваре? Решил, что идти все-таки надобно, но он пойдет к Сомовой, отнесет ей литографированные лекции Ключевского.
Сомова встретила его, размахивая синим бланком телеграммы.
– Лида приезжает, понимаешь? Ты что какой? Торопливо рассказывая ей об арестах, он чувствовал новую тревогу, очень похожую на радость.
– Ну, – живо! – вполголоса сказала Сомова, толкая его в столовую; там сидела Варвара, непричесанная, в широком пестром балахоне. Вскричав «Ай!» – она хотела убежать, но Сомова строго прикрикнула:
– Глупости! Где у вас нелегальщина? Письма, записки Маракуева – есть? Давайте всё мне.
Она увлекла побледневшую и как-то еще более растрепавшуюся Варвару в ее комнату, а Самгин, прислонясь к печке, облегченно вздохнул: здесь обыска не было. Тревога превратилась в радость, настолько сильную, что потребовалось несколько сдержать ее.
«Прежние отношения с Лидой едва ли возможны. Да я и не хочу их. А что, если она беременная?»
Но тотчас же после этого он подумал:
«Если б меня арестовали, это, наверное, тронуло бы ее».
Выскочила Сомова с маленькой пачкой книжек в руке и крикнула в дверь комнаты Варвары:
– А письма в печку!
Она исчезла, заставив Самгина мельком подумать, что суматоха нравится ей. Варвара, высунув из двери улыбающееся, но сконфуженное лицо, сказала:
– Я сейчас, только оденусь.
– К сожалению, мне нужно идти в университет, – объявил Клим, ушел и до усталости шагал по каким-то тихим улицам, пытаясь представить, как встретится он с Лидией, придумывая, как ему вести себя с нею.
Через день, прожитый беспокойно, как пред экзаменом, стоя на перроне вокзала, он увидел первой Алину: явясь в двери вагона, глядя на людей сердитым взглядом, она крикнула громко и властно:
– Носильщик! Вы ослепли?
В черном плаще, в широкой шляпе с загнутыми полями и огромным пепельного цвета пером, с тростью в руке, она имела вид победоносный, великолепное лицо ее было гневно нахмурено. Самгин несколько секунд смотрел на нее с почтительным изумлением, сняв фуражку.
Она поздоровалась с ним на французском языке и сунула в руки ему, как носильщику, тяжелый несессер. За ее спиною стояла Лидия, улыбаясь неопределенно. маленькая и тусклая рядом с Алиной, в неприятно рыжей шубке, в котиковой шапочке.
– Здравствуй, – сказала она тихо и безрадостно, в темных глазах ее Клим заметил только усталость. Целуя руку ее, он пытливо взглянул на живот, но фигура Лидии была девически тонка и стройна. В сани извозчика она села с Алиной, Самгин, несколько обиженный встречей и растерявшийся, поехал отдельно, нагруженный картонками, озабоченный тем, чтоб не растерять их.
В номере гостиницы, покрикивая так же громко, как на вокзале, Алина приказывала старику лакею:
– Дедушка – самовар! И – закусить побольше, по-русски, по-купечески. Сообрази: почти два года прожила за границей!
– Понимаю-с, – сказал старик, отечески радостно улыбаясь ей.
Лидия заняла комнату, соседнюю с Алиной, и в щель неприкрытой двери Самгин видел, что она и уже прибежавшая Сомова торопливо открывают чемодан.
«Должно быть, привезла Любаше литературу эмигрантов», – сообразил он.
Алина, в дорожном костюме стального цвета, с распущенными по спине и плечам волосами, стройная и пышная, стояла у стола, намазывая горячий калач икрой, и патетически говорила:
– О родина! О калачи! Икра! И – рыбная селянка с капорцами.
В ней не осталось почти ничего, что напоминало бы девушку, какой она была два года тому назад,. – девушку, которая так бережно и гордо несла по земле свою красоту. Красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и было сразу понятно – эта женщина знает: все, что бы она ни сделала, – будет красиво. В сиреневом шелке подкладки рукавов блестела кожа ее холеных рук и, несмотря на лень ее движений, чувствовалась в них размашистая дерзость. Карие глаза улыбались тоже дерзко.
– Люблю есть, – говорила она с набитым ртом. – Французы не едят, они – фокусничают. У них везде фокусы: в костюмах, стихах, в любви.
Ее сильный, мягкий голос казался Климу огрубевшим. И она как будто очень торопилась показать себя такою, какой стала-Вошла Сомова в шубке, весьма заметно потолстевшая; Лидия плотно закрыла за нею свою дверь.
– Аля, я через часок ворочусь, – сказала Сомова, исчезая, Алина подмигнула вслед ей.
– Бежит революцию сеять! Люблю эту Матрешку! И, вздохнув, спросила:
– Ты – тоже сеешь? Бунтовал? Через минуту она осведомилась:
– С Туробоевым встречался?
А еще через несколько минут рассказывала, не переставая есть:
– Уже в конце первого месяца он вошел ко мне в нижнем белье, с сигарой в зубах. Я сказала, что не терплю сигар. «Разве?» – удивился он, но сигару не бросил- С этого и началось.
Выпив рюмку рябиновой водки и вкусно облизав яркие губы, она продолжала, тщательно накладывая ломтики семги на кусок калача:
– Вообразить не могла, что среди вашего брата есть такие... милые уроды. Он перелистывает людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» – спросила я. Он так удивился, что я почувствовала себя калуцкой дурой. «Помилуй, говорит, какой же я муж, семьянин?» И я сразу поняла; верно, какой он муж? А он – еще: «Да и ты, говорит, разве ты для семейной жизни с твоими данными?» И это верно, думаю. Ну, конечно, поплакала. Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
