Холодная гора - Фрейзер Чарльз (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Затем он очнулся ото сна и лежал, глядя в голубое небо сквозь сосновые ветки. Он вытащил револьвер, вытер его тряпкой, проверил заряды, а потом держал его в руках просто так, для компании. Револьвер, который оказался у него, был системы «ламет». И модель, которой владел Инман, была не одной из ранних и худших по качеству бельгийских моделей, а имела вдоль ствола клеймо Бирмингема. Он поднял его с земли и засунул себе за пояс перед тем, как его ранили у Питерсберга, и ухитрился не потерять в неразберихе полевого госпиталя и в битком набитом ранеными вагоне поезда, который вез его на юг штата. Этот револьвер был странной формы, с какими-то преувеличенными пропорциями, но он был самым грозным из всего существующего в природе ручного огнестрельного оружия, которое носят на поясе. Его барабан величиной с кулак содержал девять сорокакалиберных пуль. Но главной его особенностью, которая знаменовала новое направление в револьверной моде, было то, что барабан крутился вокруг ствола дробовика, грубого и толстого, который находился под основным стволом. Предназначенный для последнего, решающего выстрела в ближнем бою, нижний ствол стрелял одним зарядом — либо крупной дробью, либо пулей неправильной формы, такой большой, что это было бы равносильно выстрелу свинцовым утиным яйцом. В руке, несмотря на свои размеры, «ламет» ощущался уравновешенным и массивным, словно держишь литую болванку, и это давало определенную безмятежность — просто сжимать этот увесистый револьвер в руке и думать, что он сможет тебе послужить.
Инман протирал его барабан и ствол, размышляя о драке в городке, о переправе через реку, о священнике и о том, как он мог все сделать по-другому в каждом случае. Ему не хотелось быть запачканным грязью других людей. Какая-то часть его хотела спрятаться в лесу подальше от любой дороги. Быть как сова, двигаться только в темноте. Или как привидение. Другая его часть стремилась нести этот большой револьвер открыто на бедре и двигаться своей дорогой днем под черным флагом, уважая всех, кто достоин уважения, вступая в бой со всеми, кто захочет вступить с ним в бой, позволяя гневу быть руководящим принципом в борьбе против всего, что воспротивится его воле.
Перед войной он никогда не был любителем силой решать споры. Но когда его призвали, умение сражаться легко пришло к нему. Он решил, что это дар, как и любой другой. Как дар у человека, который может в лесу свистом подзывать птиц. Или у того, кто может подбирать мелодии на банджо. Или дар слова у проповедника. Этому не надо учиться. Дело тут в том, насколько крепки твои нервы, чтобы рука была быстрой и голова холодной, чтобы не слабеть и не терять сосредоточенности во время боя, в том, насколько ты рассудителен в любом положении, в каком бы ни оказался. Вот это, а также рост и сила, чтобы взять верх в ближнем бою, когда дело доходит до рукопашной.
Спустя часа два после полудня Инман оставил свое укрытие в сосняке и постарался пройти какое-то расстояние. Однако и часа не прошло, как он почувствовал, что вот-вот упадет от усталости. Каждый шаг требовал огромных усилий. Впереди он заметил фигуры двух человек, остановившихся на дороге у брода, но даже с этого расстояния ему было ясно, что это рабы, так что он не посчитал нужным скрываться в лесу и продолжал путь. Один из негров пытался поднять рыжую свинью, которая разлеглась в грязи. Другой держал охапку шестов для подвязки бобов. Первый ударил свинью ногой, но без видимого результата, тогда он взял шест и принялся колотить им свинью. Он бил и колол ее до тех пор, пока та неохотно не встала на ноги и не потрусила по дороге. Проходя мимо Инмана, негры сняли шляпы и сказали:
— Добрый день, масса.
Инман чувствовал себя таким слабым, что ему на мгновение захотелось стать большой рыжей свиньей и просто лежать и барахтаться в грязи, пока кто-нибудь не ткнет в него шестом. Но он стащил башмаки и перешел реку вброд и затем на другом берегу повернул от дороги и направился вниз по течению реки, рассчитывая найти укромное местечко, чтобы приготовить кукурузную кашу. Но поднялся ветер и принес запах пищи, которую уже готовили где-то дальше вниз по реке.
Он шел на этот запах, подняв голову, принюхиваясь и моргая, как медведь. Вскоре он приблизился к лагерю в излучине реки: фургон, несколько лошадей, треугольные палатки из серой парусины, стоявшие посреди березовой рощи. Инман спрятался за кустами и, присев на корточки, наблюдал, как люди ходили туда-сюда по лагерю, занимаясь его обустройством. Тут сошлись люди всех оттенков кожи. Инман решил, что они были кем-то вроде исмаилитов или изгоев, как и он сам. Уличные циркачи, бродяги, племя ирландских цыган, занимающихся продажей лошадей, — все они собрались вместе. Стреноженные лошади — самые разные, от великолепных до полудохлых, — неуклюже подпрыгивая, паслись в высокой траве под деревьями. Освещенные золотым послеполуденным светом, они казались Инману прекрасными; его восхищали грациозный изгиб опущенных к земле шей и изящество стройных ног, особенно тонких в кости над щеткой копыта. Инман решил, что торговцы укрывают их. Так много лошадей было убито во время войны, что встречались они редко. Цены на них взлетели, но армия посылала специальные отряды добывать лошадей, и в таком случае за них почти ничего не платили. Инману хотелось бы иметь достаточно денег, чтобы купить большого мерина с длинным шагом. Вскочить в седло, пуститься в галоп и покончить с жизнью пешехода. Но у него не было таких денег, да и к тому же трудно было бы с лошадью скрыться от отрядов внутреннего охранения. Слишком она большая, чтобы ее можно было спрятать, да и хлопот с ней много. Так что пришлось Инману расстаться с этой мечтой.
Подумав о том, что у него и у этих отверженных может быть некоторое чувство родства, Инман вошел в лагерь, подняв руки с открытыми ладонями. Цыгане оказали ему гостеприимство, хотя он знал, что они стащили бы у него башмаки, представься им такая возможность. Над небольшим костром у них висел железный котел с темным варевом — кролик, белка, украденная курица, тушенные со всевозможными ворованными овощами, главным образом с капустой. В голландской духовке, стоявшей на углях, жарились большие ломти тыквы, сбрызнутые черной патокой. Женщина в юбке, сшитой из ярких лоскутков, как стеганое одеяло, положила еду в его оловянную тарелку и принялась жарить на сковороде кукурузные оладьи. Когда она наливала на сковороду взбитое тесто, оно шипело и трещало в жиру как отдаленная канонада.
Прислонившись спиной к дереву, Инман ел, наблюдая, как вода в реке перекатывает через пороги, и поглядывал на желтые листья рано пожелтевшей березы, ярко трепещущие на ветерке, на солнечные лучи, просвечивающие сквозь дым костра. Сидевший на бревне цыган подтягивал струны на маленькой, величиной с сигарную коробку скрипке. У берега реки на мелководье играли дети. Другие цыгане занимались лошадьми. Парень натирал серую шкуру старой кобылы кукурузным початком, опуская его в ведро с поташом и сажей, затем он взял тонкую пилку и начал обрабатывать ей зубы. Лошадь молодела прямо на глазах. Женщина привязала большого гнедого коня к стволу березы, затем согнула его ногу, налила ламповое масло на стрелку копыта и зажгла огонь, чтобы избавить коня от хромоты. И остальных лошадей лечили от костного пшата, личинок овода, запала или маскировали последствия этих болезней.
Инман и раньше имел дело с цыганами и считал, что они кристально честны по отношению к остальному человечеству в своем нежелании скрывать, что никогда не упустят случая обмануть или украсть. Но они казались такими мирными в этой тихой излучине реки. Им было совершенно все равно, когда закончится война. Какая бы сторона ни победила, люди будут нуждаться в лошадях. Война для них была не больше чем временной помехой для дела, которым они зарабатывали себе на жизнь.
Инман оставался с цыганами до конца дня. Он черпал из котла варево, когда ощущал голод. Он немного поспал, а затем слушал скрипку и наблюдал за женщиной, которая гадала по расположению листьев в чашке травяного чая. Инман отклонил ее предложение предсказать судьбу, так как ему хватало и того, что он уже знал и что вызывало у него уныние.
