Моника (ЛП) - Адамс Браво Каридад (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
- Прошу тебя воспользоваться этим. Это не достойно для Мольнар, но тебе ведь так хорошо, тебе так лучше, чем в черном платье. А сейчас ты не хотела бы попрощаться с Саба, попрощайся немедленно, потому что его уже почти не видно.
- Мы уезжаем? А куда мы поедем теперь, Хуан?
- Мы едем на юг!
Словно против всего и всех плыл Люцифер по голубым водам Карибов, на всех парусах, проворным бортом, острым носом, весь как струна, быстрый, вибрирующий от напряжения. Он был словно белая стрела, чья упругая тетива была колесом штурвала, которым теперь владели руки Хуана, широкие и сильные, и он спросил Монику, словно подшучивая:
- Хочешь подержать штурвал?
- Такой как этот. Мне кажется, это так трудно.
- Не думай. Подойди, возьми здесь, где я держу. Вот так. Теперь возьми его двумя руками… он очень податливый, когда море спокойное. Достаточно повернуть колесо и корабль сменит курс. Очень хорошо. Понятно, что нужно поддерживать указанный курс, помнить, где есть отмели и мелководье, что угодно, на что мы можем натолкнуться и сесть на мель. Осторожно, не делай так, чтобы мы вращались по кругу! Ты крутишь направо; а нужно левее, вот, видишь? Еще нужно смотреть на паруса, потому что мы зависим от ветра. Если он не будет дуть, то могут пройти целые недели.
- Почему мы так скоро уехали с острова Саба?
- Там нужно было оставаться только чтобы кое-что сделать. Для чего оставаться дольше, чем нужно, подвергая нас опасности?
- Опасности, какой?
Хуан не ответил. Широкие горячие руки находились на руках Моники и на штурвале, как бы через ее руки он управлял изящным судном, чей курс поворачивал направо, и Моника прокомментировала:
- Вы брали курс налево.
- Да, а теперь взял направо. Мы говорим правый борт.
- Куда мы доберемся, если будем следовать правым бортом?
- Мы приедем в Синт-Эстатиус, голландский островок, ненамного больше, чем Саба. Там нет стоящего порта, и мы продолжим следовать в Сент-Кристофер, а там город десяти тысяч обитателей по крайней мере: Бастер. Там есть Крепость Тайсон в фантастических руинах; известный серный холм, все у подножья горы Мизери, возвышенность в четыре тысячи футов. Остров простирается длинной полосой земли, заканчиваясь полуостровом, в центре которого есть лагуна, где в менее одной мили есть необитаемый островок, известный как Невис, он как Саба: конус посреди моря.
- Вы хорошо знаете все это.
- Как две своих руки я знаю Антильские острова.
Эти руки были перед ней: широкие, жесткие, крепкие и, тем не менее, полные энергии жизни. Моника не припоминала, что видела когда-либо такие руки. Они рассказывали о борьбе, работе, воле. На левой ладони была изящная и белая линия старого шрама, достаточно глубокого, чтобы понять, что там была рана, оставившая след, и с любопытством Моника спросила:
- Это штурвал сделал?
- Нет; ни штурвал, ни весло. Это лезвие ножа, Святая Моника. Я схватился за лезвие ножа изо всех сил.
- Это какой-то абсурд! Почему?
- Думаю, инстинкт самосохранения, жажда бессмысленно продлить агонию жалкого существования. Мне было десять лет.
- Невероятно! На вас напали с кинжалом? Эта рана на руке ребенка должна была быть…
- Она могла сделать меня никому не нужным, но кровь, которая пролилась успокоила злобу того, для кого моя жизнь была обидой.
- Вас ранил человек?
- Он был мужем моей матери. Я жил с ним первые двенадцать лет. Я знал, что мать умерла, дав мне жизнь или чуть позже. Он, конечно же, ненавидел меня. Много раз он хотел покончить со всем, убив меня разом. Это был один из нескольких случаев. В остальных случаях это было мучение от голода и страха.
- И не было никого, кто мог бы помочь вам?
- Не было никого, даже если б и был кто-то, кого могло это волновать? У нас не было соседей, была хижина, которая стояла на Утесе Дьявола, где было немного хлеба и много водки. Иногда я сбегал из того ада, исчезал на целые недели, жил среди утесов и кустарников, питался кореньями и моллюсками, которые вытаскивал из камней на пляже, я…
- И вы ни у кого не попросили защиты?
- Кто предоставит ее уличному, дикому, испорченному воришке, который не знал ничего, кроме худших слов и чувств? После этих скитаний я возвращался полуголый, истощенный, голодный.
- А тот человек?
- Бертолоци истолковывал это по-разному.
- Бертолоци? – заинтересовалась Моника. – Я не в первый раз слышу это имя. Слышала, как говорили о нем, я прекрасно помню. Это был тот человек, у которого было отравлено сердце?
- Да, – равнодушно признался Хуан. – Наверное один из худших, потому что связан с первыми воспоминаниями. Он учил меня ненавидеть сострадание; только становясь похожим на него, жестокого и злого, мне удавалось немного утихомирить его бешенство. Он был учителем в мастерстве владения злом: учил пить, превосходно играть в карты, силой вырывать вещи у слабых, лгать, красть, жить как загнанный зверь, и еще он учил меня проклинать имя женщины, которая дала мне впервые грудь. Так же, как проклинал ее он.
- О, нет, чудовищно! Не может быть, чтобы человеческое существо доходило до такого предела. Как можно так ожесточиться?
- Я был живым напоминанием, оскорблением, изменой, которая разрушила его существование. Вся его лютая ненависть вдохновлялась моим существованием, висела надо мной все часы, минуты. И если говорить справедливо, то не его я должен ненавидеть, а того, кто оставил меня в его руках, того, кто слишком поздно решил забрать меня, только из-за ужаса, что его кровь могла пролиться на эшафоте: отец Ренато Д`Отремон, который также был и моим отцом.
- Так вот какая история! – воскликнула Моника в замешательстве.
- Да. Ты уже знаешь полную или, по крайней мере, большую часть. А теперь, когда твое любопытство удовлетворено, отбрось это, как это сделал я.
Он резко выдернул левую руку из сжимавших рук Моники и положил руки на штурвал, быстро меняя курс. Резкий толчок заставил качнуться Монику, он подхватил ее, возвращая на место.
- Посмотри туда. Это Синт-Эстатиус. Мы обойдем его стороной, а завтра будем в Бастер. Увидишь, какая это красивая земля. Обещаю тебе хорошую прогулку по ней.
- Хуан, я хотела сказать вам одну вещь: я начинаю понимать вас. Думаю, должна сказать правильнее: я понимаю вас совершенно.
Голубое небо совершенно потемнело, украсилось звездами, а глаза Моники уже видели гигантский силуэт горы Мизери. Теплый и мягкий воздух, спокойное море, словно лагуна тихих вод, лагуна, по краям которой были кружева серебряной полной луны. Моника накрыла плечи шелковой накидкой, чуть прикрыла голову и вздрогнула, почувствовав сосредоточенный на себе взгляд Хуана, который сказал:
- Какой белой ты выглядишь под луной! Белой и сверкающей, как будто ты тоже звезда. Что-то есть такое в тебе. Ты как звезда, отраженная в водоеме. Кажется, она рядом, но мы видим лишь ее отражение. На самом деле она очень далека, в миллионах миль.
- Какая глупость! – покраснела польщенная Моника. – Почему вы говорите мне это? Не думаю, что это утверждение справедливо. Когда этим вечером я уверяла вас, что понимаю.
- Ты хотела сказать, что сочувствуешь. Я прекрасно понял.
- Нет. Я сказала, что поняла, потому что вдруг осознала многое. Сострадать – это другое. Сочувствовать можно даже тогда, когда мы не очень хорошо понимаем: сочувствовать всем, кто страдает. А кто не страдает в этом мире? Все страдают, все страдает. Как правило, каждый видит и чувствует собственные мучения, но прекрасен момент, когда наше сердце разрывается, переполняется по отношению к другому сердцу, которое страдало больше, чтобы своими мучениями иметь большее право на нежность, на огромную любовь.
Быстрым движением она взяла левую руку Хуана, повернула ее жесткой и широкой ладонью вверх, и, словно подталкиваемая непреодолимым порывом, дрожащим поцелуем прикоснулась к длинному шраму.
- Моника, – глубоко потрясенный спросил Хуан. – Что ты делаешь?
