Укок. Битва Трех Царевен - Резун Игорь (читать книги без регистрации полные txt) 📗

Если подъезжать к зданию главного корпуса Сорбонны, или Sorbie, как ее панибратски стали называть легкомысленные американцы, поглощающие в этих вековых аудиториях сандвич знаний с равнодушием классических пожирателей биг-маков… так вот, если подъезжать к нему со стороны набережной Сены и площади Сен-Мишель, то лучше бы… и не подъезжать вовсе! Узкая улочка Сен-Жак всегда забита автомобилями, которых не было при Наполеоне Третьем. Тот, конечно, не додумался завести парковки хотя бы для потомков. Зато он возвел монументальный кипящий фонтан, в котором можно увидеть в жаркие дни полуголых студенток, болтающих в воде голыми пятками и беззаботно протирающими мрамор тканью джинсовых шорт. Конечно, в таком случае мы не увидим церковь Сен-Северин, что возникла на месте часовни, разрушенной норманнами. По правде говоря, норманны сделали все правильно, но то, что было возведено на этом месте, вряд ли удовлетворило святого Северина, покровителя всех капелланов и замполитов: слишком готично, слишком тычет в небо пятинефная базилика. Да и как-то нескладно: на одних колоннах капителей нет, на других — они есть, с грязно-розовыми фигурками ангелов и пророков. Разве что замечательны витражи пятнадцатого века, слегка загаженные голубями.

Знающие люди подъезжают к Сорбонне со стороны Пантеона и, не сворачивая на узкую улицу Сен-Жак, сжатую университетом и Коллеж де Франс, паркуются на улице Суффло. Так и поступил водитель белого Bentley Asur Coupe, но и улица Суффло оказалась забита автомобилями. Белая рыба кралась мимо внушительных автозадов преимущественно немецкого и американского производства, а сидящий в ней бледный человек, почти юноша — только морщинки в углу изнеженного рта выдавали его возраст, далекий от юношеской наивности! — этот человек меланхолично всматривался в ряд машин, на задних стеклах которых часто мелькал маленький зеленый флажок, означавший, что и владелец авто, и само оно находится под защитой всемогущего Аллаха.

— Боже мой, — пробормотал молодой человек, опираясь безвольным подбородком без признаков растительности на набалдашник массивной трости. — Как низко пал Париж, друг мой! Верите ли, нет, вчера мы с Пьером катались по Булонскому лесу. Треть проституток — арабские девы. Трясут лакированными в соляриях животами, а пальцы ног — белее сахара! Бог ты мой…

На молодом человеке чернел спортивный пиджак с дивными перламутровыми пуговицами, от Gonsales Quarro, спускаясь на брюки, приобретенные в дорогом универмаге Paris-VII–Valentine; в твердом воротничке сорочки серебрилась бабочка с алмазной булавкой от Lisa Rossa, а ноги украшали настоящие итальянские туфли с достойной, но упрятанной от любопытных глаз этикеткой. На пиджачные плечи легко падали светло-каштановые длинные шелковистые волосы; глаза цвета спелого кофе смотрели утомленно. Его собеседник, крутящий руль, был, напротив, брит наголо, носил тонкие кавалерийские усики; его мускулистое тело обтягивал модный серый френч, с крохотным квадратиком белой сорочки у горла, а на ногах, выжимающих педали «бентли» с механической коробкой передач — классика! — красовались юфтевые Sapogues des kazaks, стоившие больше, чем половина тряпок, надетых на молодого человека. Он нашел, наконец, нишу в ряду автомобилей, оглянулся, сдавая назад, показал зеркальцу заднего вида серые, с холодным блеском глаза и ответил:

— Да, друг мой Пяст, в квартале отсюда, между прочим — Институт арабского мира, на набережной Сен-Бернар. Кстати, это удивительно согласуется с темой сегодняшней лекции, вы не находите? «Манихейский кризис иудеохристианского наследия». Merde [3], как мы поздно, однако!

— Не волнуйтесь. Марика всегда начинает поздно, — заметил тот, кого назвали Пястом, да откинулся на кожаные подушки. — Вы о ней что-нибудь знаете?

— Конечно. Подвизалась у Андре Рене Бишоппа, того самого, что разул половину Парижа и Иностранного легиона. Потом занялась самостоятельной практикой. Ее раздуло, как винную бочку, но лишь прибавило апломба. Ловкая дамочка.

— Ее действительно зовут Мерди? Рискованная фамилия.

— Конечно, нет. Она Сеславская, из австрийских чехов. Впрочем, об этом никто никогда и не узнает: ее слава бежит впереди нее! Мадам Мерди предпочитает вести свои лекции в стилистике Мерилина Мэнсона. В Намюре она на сцене разорвала голыми руками и съела живого голубя, в Нанте во время ее выступления за ширмой совокуплялись два негра…

— По-настоящему? — осведомился молодой человек с искрой интереса, в первый раз проскочившей в его тихом, усталом голосе.

— Надо полагать, мой друг… А в прошлом месяце она вывезла на сцену живую обезьянку на каталке, и ассистенты при всех распилили той череп. Под местным наркозом. Ее несколько раз арестовывала полиция за оскорбление общественной морали, защитники животных спят в саду ее дома… впрочем, она обожает гостинцы! Посмотрим, что она приготовит на этот раз. Но излагает интересно. Я думаю, вы не будете разочарованы.

Молодой человек, выходя из машины, деликатно зевнул, что показывало его вкус к вежливости. На трость он слегка опирался, но шел легко, почти крадучись.

Уже темнело. Высокие окна главного корпуса были освещены, с набережных пахло сырым платаном и водой Сены — неистребимый запах легкой гнили и моченой тряпки, сопутствующий великой реке с незапамятных времен. Вышедшие из «бентли» обогнули угол, поднялись по каменным ступеням. Распорядитель кивком головы приветствовал их, взмахом руки послал в сторону нужной аудитории, расположенной большим полукружьем в амфитеатре, где в шестьдесят восьмом восставшие леваки курили гашиш и занимались любовью на кафедре.

На сей раз ряды амфитеатра блестели бриллиантами запонок и булавок, скромных двухсоттысячных колье и вызывающе простецкой джинсой, расшитой блестками в супермодном салоне. Каблуки от Armani хищно вгрызались в столетний пол. Галерка пахла баночным пивом. На возвышении скрипичный оркестр играл инструментальную версию произведения Жана-Люка Дарбеле — симфонию «А». Мелодия оказалась хороша, а скрипачки, абсолютно голые, только с политкорректными картонными буквами «А» на нижней части худых животов — и того лучше. На большом плазменном экране за пустой сценой флегматично жарили крысу в темном квартале Гонконга. Та металась по сковороде и визжала, но этого не было слышно, так как фильм крутился без звука. Аристид Неро, человек в сапогах, и молодой сотрудник ЮНЕСКО, урожденный польский князь Алесь Радзивилл-Сарсон, уселись в одном из первых рядов. Придерживая рукой бархатные кресла, Аристид Неро шепнул: