Шестое чувство (Иллюстрации М. Гетманского) - Немцов Владимир (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
В перерыве между боями я рисовал их усики, вычисляя миллиметры волн, чертил детали аппарата. И когда я приехал в родной город, аппарат «шестого чувства» стал темой моей новой работы в институте.
Я надеялся создать мощный генератор в диапазоне «белого пятна», где раньше волны получались косвенными путями и обнаруживались только специальными приборами — так ничтожна была их мощность. И это мне удалось.
Я хотел настраивать свой генератор на любую волну, принимаемую усиками насекомых. Поэтому я думал, что ко мне будут прилетать то жуки, то слепни, то саранча. Так и получилось.
Впереди еще очень много работы.
Мы построим специальные радиостанции во всех районах страны. На зов микроволн с полей и садов будут слетаться крылатые вредители. Наши тучные земли, зеленеющие луга и сады забудут о страшных полчищах жуков, бабочек, саранчи, которые не давали растениям свободно жить и цвести.
С антенных башен будут излучаться микроволны. Мощными насосами по трубам можно засасывать в подземные камеры тучи жужжащих врагов, чтобы потом, превратившись в удобрение, они возвратились на поля.
Помню, как во время войны в сырой землянке, над которой трепетала гибкая тростинка антенны, я видел в своих мечтаниях высокую башню антенны и белый домик под ней. В этом домике на стене висит расписание, когда, например, уничтожаются майские жуки, а когда — бабочка капустница. Всюду указаны волны в миллиметрах.
Но это не все. Надо найти еще более короткие волны, которые, может быть, излучаются комарами, мухами и другими мелкими насекомыми.
Тогда, уничтожая комаров, мы навсегда избавимся от малярии. Мухи перестанут разносить болезни. У них будет одна дорога — в трубы подземных приемников.
Дикие пчелы прилетят в наши ульи с полным запасом душистого меда. Им укажут путь волны генераторов.
Милости просим, любезные гости!
Вам мы очень рады!
«СНЕГИРЕВСКИЙ ЭФФЕКТ»
В научной литературе этот термин не встречается. Да и вряд ли кто может поверить, что такой эффект существовал. Но прежде чем начать рассказ, я должен познакомить читателя со страницами дневника, происхождение которого будет ясно из дальнейшего.
Дневник журналиста
24 июня
По старой фронтовой привычке вновь начинаю вести свои путевые записи.
Сегодня перед отъездом, взглянув из окна своей московской квартиры на аккуратно подстриженные деревья в сквере, я вспомнил о тонких деревцах с черными, обожженными ветками…
Это было за Мелитополем. Еще впереди гремел орудийный гром. У дороги валялись трупы лошадей, исковерканные танки, перевернутые автомашины.
Мы тогда ехали на запад, догоняя наступающие части Красной Армии. Опущенными ветками, обугленными стволами, вывороченными корнями встречали нас знаменитые когда-то сады Мелитопольщины.
Тонконогие, худосочные деревца жались к дороге. Они были посажены незадолго до войны, но не многие из них уцелели.
Белый столб, криво прибитая доска, на ней надпись:
«За порчу деревьев — трибунал».
У каждого деревца — подпорка: кол или сломанный шест полевой телефонной линии. Деревце заботливо привязано мочалкой.
Я был потрясен трогательной простотой советского солдата, его человечностью и хозяйской заботливостью.
В смертельных боях продвигаясь на запад, в разрывах снарядов, в дожде взметенной земли он думал о нашем завтра и о тех, кто будет отдыхать йод сенью зеленых ветвей у этой дороги.
У французов во время революции был хороший обычай сажать деревья у дорог; их называли «деревья свободы» и часто украшали красными шапками.
Может быть, русский солдат, освобождая свою священную землю, тоже думал о «деревьях свободы», что напомнят нашим детям и внукам о тех днях, когда их отцы и деды воевали за свободу Родины.
Мы любим наши леса, сады, парки, нам дорого каждое деревце, где бы оно ни было — в Заполярье или в долине Ферганы. Мы связываем наше понятие о Родине с сиренью под окном, тенистым садом у дома, лиловым лесом за рекой.
Если б хоть на минуту представить себе нашу землю безлесной, огромным пустынным пространством легла бы она с пересохшими реками и желтой травой. Земля стала бы немой без пенья птиц, журчанья ручьев и шелеста листьев. Такой хотели видеть нашу страну враги. Они сжигали леса, вырубали сады, мяли и крошили молодые побеги. Черные пятна голой, опустошенной земли занимали огромные пространства.
Мы всё можем построить. Я помню, еще не кончилась война, а в города уже везли кирпичи для строек, росли новые дома, цвели цветы, зеленели газоны, но сады и парки, что были сожжены, темнели кладбищем. Издалека привозили молодые деревья, сажали их, но они долго болели и не хотели расти на непривычной для них почве.
Долга жизнь деревьев. Сосна живет четыреста лет. А дерево веллингтония, растущее в Америке, переживет далекие века и увидит, как меняется лицо мира. Живет это дерево четыре с половиной тысячи лет и многие десятки лет считается маленьким.
Как-то на Кавказе, в Институте растениеводства, мне предложили росток пальмы. Он гордо торчал из глиняной банки.
— Возьмите на память. Это веерная пальма, она быстро растет.
— То есть как быстро?
— Лет через семь у нее уже будет несколько листьев. — А когда же она достигнет ну хотя бы человеческого роста?
— Да как вам сказать… Тоже скоро — лет через двадцать пять.
Так долго растут деревья.
Я помню, когда кончилась война, дети сажали «деревья свободы» в память освобождения Родины.
Вместе с нашими детьми тянутся вверх молодые деревца и вырастут вместе с ними. Но как бы хотелось, чтобы деревья росли и для нас… скорее!
Впрочем, я чересчур размечтался.
Сегодня меня вызвал редактор:
— Ну, Горин, довольно поездил ты по заграничным землям, посмотри теперь на нашу советскую деревню, как она восстанавливается после войны. Поезжай в любое место, но только не медли.
Дома я нашел старую фронтовую карту, всю исчерченную цветными карандашами, вспомнил, что у деревни Снегиревка проходили особенно сильные бои, и решил повидать знакомые места.
По телефону заказал билет. Скорый «Москва — Киев», вагон No 5, место No 16.
25 июня
От Киева я ехал сто пятьдесят километров на автобусе по гладкому, как зеркало, шоссе. Сошел у автовокзала, отсюда до Снегиревки надо проехать еще пять километров. Но мне захотелось пройти пешком. На пути стояла деревня Старые Липки.
При отступлении фашистов она была почти вся сожжена. Сгорели колхозная ферма, школа, дома, сады и окружающие деревню леса.
За последний год ее отстроили заново, и, как говорят колхозники, значительно лучше прежнего. Только нет лесов и речка пересохла. Люди вспоминают чудесные вишневые сады, тополя возле хат и заросли ивняка у глубокой студеной реки.
Старики сажают прутики вишен, ездят за молодыми деревцами в далекий лес. Заботливо поливают их, вздыхают и качают головами:
— Не дождаться нам! Нет, не дождаться.
За деревней Старые Липки дорога поднималась вверх. Серая пыль над ней казалась туманом, как над рекой. Я взобрался на холм.
Черная земля, обгорелые пни, обломки кирпичей… Внизу, у высохшей речонки, светлели четыре новых дома. Оттуда ко мне поднималась женщина.
— Где же деревня Снегиревка? — спросил я.
— Была здесь, а теперь ее заново выстроили вон там, за бугром. Здесь тоже новая деревня будет. Четыре дома уже готовы. А вы до Снегиревки прибыли?
