Конец лета (др. перевод) - Стил Даниэла (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
На лето Марк увез ее во Францию и оставил на попечении своей матери и теток. Сам он провел лето в Лондоне в работе, но приезжал в выходные дни, прижимая ее к себе и осушая слезы, пока наконец она не забеременела снова. Второй ребенок, еще один мальчик, умер тоже. Но снова подарить Марку ребенка стало для нее навязчивой идеей. Она мечтала только о сыне. Она даже перестала рисовать. Когда она забеременела в третий раз, доктор уложил ее в постель. В том году у Марка по службе были дела в Милане и Марокко, но он звонил и присылал цветы, а когда был дома, постоянно сидел у ее кровати. Он снова уверял, что у нее будет сын. Но на сей раз он ошибся. Долгожданный подарок явился на свет в виде девочки, здорового ребенка с венчиком из светлых волос и отцовскими голубыми глазами. Дитя мечтаний Дины. Даже Марк поборол себя и быстро влюбился в эту крохотную светловолосую малышку. Они назвали ее Пилар и отправились во Францию показать ее матери Марка. Мадам Дьюрас повздыхала над неспособностью Дины родить сына. Но для Марка это не имело значения: ведь малышка была его созданием, его плотью. Она будет говорить только на французском; она будет проводить каждое лето на Антибе. У Дины появилось легкое предчувствие опасности, ею, в конце концов, ее радость материнства преодолела все.
Марк проводил все свободное время с Пилар, показывая ее своим друзьям. Она всегда много смеялась. Ее первые слова были произнесены на французском языке. Когда ей исполнилось десять лет, она чувствовала себя в Париже более уютно, чем в Штатах: все книги, которые она читала, все платья, которые она носила, игры, в которые играла, — все это было тщательно выбрано Марком во Франции. Девочка знала и кто она такая — одна из семейства Дьюрас, и где ее корни — во Франции. В двенадцать лет ее определили в школу-интернат в Гренобле.
Но к тому времени утрата уже произошла. Дина потеряла дочь. Для дочери Дина была чужой, на ней можно выместить гнев и раздражение. По мнению дочери, она была виновата в том, что они жили не во Франции, что Пилар не могла быть постоянно со своими друзьями, что папа не мог жить в Париже с бабушкой, которая так скучала без него. В конце концов, они победили. Победили снова.
Дина бесшумно спустилась вниз по ступенькам, шурша босыми ногами по персидскому ковру, который Марк привез из Ирана. По привычке заглянула в гостиную. Здесь всегда все было в полном порядке. Нежный зеленый шелк плотно обтягивал кушетку; стулья в стиле Луи XV выстроились подобно солдатам на параде. Гобелен из Обюссона в гамме красок нежной морской волны и цветов светло-малиновых тонов был по-прежнему великолепен. Серебро сверкало, пепельницы были идеально начищены; портреты благополучных предков Марка висели каждый на своем точно отведенном месте; шторы обрамляли прекрасный вид на залив и мост «Золотые Ворота». В этот час еще не было парусников на воде и еще не появилась туманная дымка. Был превосходный июньский день, и она застыла на мгновение, зачарованно глядя на воду. У нее возникло искушение присесть и просто насладиться видом. Но было бы святотатством помять обивку кушетки, прислониться к гобелену, даже дышать в этой комнате. Проще было направиться в свою маленькую обитель, в студию, находящуюся в конце дома, где она рисовала… и куда убегала.
Она прошла мимо столовой, не заглядывая в нее, затем бесшумно вниз по длинному коридору в конец дома. Чтобы попасть в студию, ей надо было спуститься всего на несколько ступенек. Ноги ощущали холод дерева.
Дверь, как всегда, открывалась с трудом. Марк перестал напоминать ей о том, что с этим надо что-то делать. Он пришел к выводу, что ее это устраивало, и он был прав. Да, дверь с трудом открывалась и с грохотом быстро закрывалась, как бы отгораживая ее от всех в этом маленьком ярком пространстве. Студия была ее собственным желанным местом, где царствовали музыка и цветы, заботливо припрятанные от влияния удушающей холодности остального дома. Здесь не было ни изделий из Обюссона, ни серебра, ни поделок в стиле Луи XV. Здесь все было ярким и живым — от красок палитры, холстов на мольберте, мягко-желтых тонов стен до большого уютного белого кресла, которое обнимало ее полностью, как только она погружалась в него. В предыдущее утро она оставила все в страшном беспорядке, но ее это устраивало. Это было счастливое место, где она могла работать. Она раздвинула занавеси с изображенными на них цветами и, раскрыв балконные двери в виде французских окон, вышла на маленькую террасу, чувствуя под ногами ледяной холод ярких плиток пола.
В этот час она часто стояла здесь, иногда и в тумане, глубоко дыша и улыбаясь призракам моста, мрачно выступающего над невидимым заливом, прислушиваясь к медленному звуку гудков в тумане, похожему на уханье совы. Но в это утро все было по-другому. Утреннее солнце светило так ярко, что она невольно зажмурилась, выйдя наружу. В такой день хорошо бы поплавать под парусом или удрать на пляж. При мысли об этом она рассмеялась. Кто тогда скажет Маргарет, что ей нужно почистить, кто ответит на письма, кто объяснит Пилар, почему ей не следовало уходить из дома в этот вечер?
Пилар. Это был день ее отъезда на Антибский мыс на целое лето, чтобы погостить у бабушки, теток, дядей, кузин, всех, наезжающих туда из Парижа. При воспоминании об этом Дина вздрогнула. Проведя там столько времени в летней удушающей жаре, она, в конце концов, решилась сказать — нет. Для нее был невыносим и вечный семейный гомон родственников Марка, и политес со стиснутыми зубами, и невидимые словесные шипы, вонзающиеся в душу. Дина не завоевала их расположения. Мать Марка из этого не делала секрета. Дина была, в конце концов, американка, к тому же слишком молодая, чтобы составить достойную партию ее сыну. Хуже всего, что ее отец, большой любитель приключений, не оставил ей ни гроша. Этот брак ничего не принес Марку для укрепления его положения, он выгоден был только ей. Его родственники именно этим и объясняли, почему она заманила его в ловушку. Они старались не упоминать об этом, во всяком случае, не чаще двух раз в году. В конце концов, Дина была сыта этим по горло, и она перестала совершать традиционные поездки летом на Антиб. И теперь Пилар ехала одна, ей это нравилось, ведь она была одной из них.
Дина уперлась локтями в перила террасы, положив подбородок на тыльную сторону ладони. Она непроизвольно вздохнула, наблюдая, как грузовое судно медленно входило в залив.
— Мама, тебе не холодно здесь?
Слова обдали ее холодом подобно каменной плитке террасы. Пилар заговорила с ней тоном, каким говорят с чудаковатым человеком, вышедшим на балкон босиком и в халате. Дина бросила еще один взгляд на судно и медленно повернулась к ней с улыбкой.
— Не так, чтобы очень. Мне здесь нравится. К тому же я не могла найти свои шлепанцы.
Она произнесла эти слова с той же улыбкой, прямо взглянув в ослепительно голубые глаза дочери. В ее дочери было все, чего не было у Дины. Ее волосы отливали золотом, глаза сверкали голубизной, а кожа полыхала румянцем молодости. Она была почти на голову выше матери и во всем походила на Марка Эдуарда. Но у нее еще не было отцовского ощущения власти — это придет позднее. И если уроки, полученные ею от бабушки и теток, пошли ей впрок, она научится скрывать свои чувства столь же ревностно, как и они. Марк Эдуард в отличие от них не был столь искусен; в этом не было необходимости, ведь он был мужчина. Зато женщины семейства Дьюрас были большие мастерицы по части этого тонкого искусства. Дина мало что могла здесь изменить теперь, она могла лишь по возможности удерживать Пилар подальше от них, но это было бы бесполезным занятием.
Пилар, Марк, сама его мать — все сговорились держать Пилар подольше в Европе. В старании Пилар походить на бабушку не было особой мимикрии. Это было у нее в крови. Дине ничего не оставалось, как примириться с этим. Хотя она никогда не переставала удивляться, сколь болезненно отражалось на ней разочарование по поводу поведения дочери. В каждой, даже самой незначительной, ситуации ее это не переставало волновать. Она постоянно ощущала утрату Пилар. Постоянно.
