Насколько мы близки - Келли Сьюзен С. (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗

Рут еще не успела вытащить из волос покореженную шпильку, а я уже догадалась:

– «Какими мы были» [18]. Та сцена в конце, где Кэти и Хуббель случайно встречаются у «Плазы» и Кэти смахивает его челку с глаз, как делала это тысячу раз!

Рут покачала головой.

– Нет-нет-нет. Другая сцена. Где Кэти говорит: «Разве не чудесно было бы снова стать такими, какими мы были, когда все было легко?» А Хуббель отвечает: «О, Кэти. Легко никогда не было».

– Нет-нет. Там, где он говорит: «Ты слишком многого хочешь». А она отвечает: «Пусть, но посмотри, что я получила».

Одну за другой я повытаскивала из волос крохотные заколки.

– А знаешь… – Густо намазанные губы Рут сложились в печальную улыбку. – Во всех этих картинах мы проливаем слезы из-за женщин. Дженни, Кэти, Мэгги, Анна. И так далее. Замечала когда-нибудь? Всегда только женщины, одни женщины. – Она свернулась уютным тугим комочком, подсунула под голову подушечку – презент от детей, в вышитой наволочке, которая выглядела потрепанной с той минуты, как я развернула подарочную упаковку. – Ты видишь общую нить во всех этих слезливых сценах? – продолжала Рут. – Понимаешь, что происходит во всех до единой? Каждая из них – расставание. Уход. Разобщение. Вот о чем все эти истории, над которыми мы рыдаем. И это единственное, о чем стоит рассказывать, или писать, или читать. Что стоит смотреть. О чем стоит вспоминать.

Мы лежали с ней рядом, как два эмбриона, пока детский визг не вырвал нас из недвижности.

– Мам! Грейсон заплювал моей Барби косички! Он испортил, совсем испортил мою Барби с Настоящими Волосами!

– Заплел, - раздался презрительный ответ Грейсона. – Заплел, тупица.

– Мам, он обзывается тупицей!

И мы с Рут, матери этих четверых, нехотя поднялись – чтобы вмешаться и рассудить. На стеганом белом покрывале остались вмятины от наших тел и пятна «непорочного голубого».

Смешно все это, не правда ли. Игра девчонок в «Салон красоты», игра мам в «лучшие фильмы» тем мрачным, дождливым вечером. Смешно и нелепо, что мы лили слезы над сценами, сюжетами, героями, по сути бессмысленными, если не считать того, что они значили для нас в каком-то давно прошедшем моменте нашей жизни.

И все же Рут для меня навсегда связана с фильмом. Хотя и не из-за его сюжета. Этот фильм идеально вписывается в теорию Рут, потому что почти сплошь состоит из расставаний и разобщении. Но причудливая и неразрывная связь «Доктора Живаго» с Рут для меня заключена в одной реплике из этой картины. Всякий раз, думая о фильмах, о нас с Рут вдвоем и об одинокой, теперь одинокой Рут, я вспоминаю единственную фразу: «Наверное, я сам был в нее немножко влюблен».

Глава вторая

– Какое отношение вы имеете к ответчице, миссис Хендерсон?

– Мы были соседями.

– А теперь? Вы по-прежнему соседи?

– Да.

– Да? – с сарказмом переспросил он.

– Семья Кэмпбелл по-прежнему живет рядом с нами. Да.

Раздосадованный ответом, прокурор подчеркнуто тщательно поправил галстук.

– Следовательно, ваша дружба с миссис Кэмпбелл началась с того времени, когда вы с мужем переехали в Гринсборо, Северная Каролина?

– Нет.

Он ждал иного ответа. И был сбит с толку.

– Нет? – повторил он на октаву выше.

– Нет.

– В таком случае, сообщите суду, миссис Хендерсон, с каких пор вы знакомы с ответчицей.

– Я знала ее… с детства.

На другом конце гулкого зала с кафельным полом Рут опустила голову и улыбнулась.

Она не помнила меня, а я ее помнила.

Мы еще не были официально знакомы. Наши подъездные дорожки шли параллельно, разделенные живой, местами исчезающей, изгородью. Однако я знала, что в соседнем доме живут дети. На подоконнике кухни стояли бутылочки с густо-розовым, хорошо знакомым содержимым: амоксициллин от ушной боли и стрептоцид – зимние спутники детей. Моя соседка, как и я сама, определенно не доводила лечение до конца, довольствуясь тем, что боль проходила и дети переставали жаловаться. А еще у задней двери на лужайке дожидались весны выцветшие пластмассовые утята и собачки на колесиках.

Только-только наступил февраль, холодный, ветреный, и мы уже две недели как почти безвылазно жили в новом доме, хотя еще по-настоящему и не переехали. Скотти твердо верил в спад цен на недвижимость после Рождества, когда агентам позарез нужна наличность, а участки выглядят самым непривлекательным образом. В тот день я протащила детей по всему Гринсборо, накупив целую кучу несносно необходимых вещей: картину, горшок, крючки для шторы в ванной, лампочки с широкими цоколями для фонарей на крыльце, электрические тройники и удлинители, странной формы батарейки для пожарной сигнализации, бесчисленные финтифлюшки. Вот только молоко забыла купить. Самое что ни на есть обычное молоко, без которого макароны детям в глотку не лезли. Я подхватила годовалую Бетти, презрев и ее пальтишко, и лягания с криками «Кочу сама, сама!», позвала Джея и потопала к соседям с освященной веками просьбой одолжить молочка.

Все до единого окна в доме сияли, но на мой стук никто не отозвался. Бетти поскуливала у меня на руках от холода. Я толкнула дверь, она открылась.

– Добрый день! – крикнула я. – Есть кто дома?

– Доб-лы! – эхом повторила Бетти.

На кухне, где творился безошибочно узнаваемый хаос семейства с детьми, никто не суетился с ужином. Роботы-лилипуты, фломастеры, стаканчики из-под колы соперничали за жизненное пространство на кухонном столе. Скомканные куртки и ботинки с комьями грязи на подошвах свалены в углу на полу – блестящие виниловые квадратики напольной плитки составляли незаконченную головоломку на струганых досках. Мы прошли по коридору, пол которого был покрыт слоем тончайшей белой стружки, а неотделанные стены – пятнами шпаклевки.

– Тут воняет! – Джей сморщился.

– У людей ремонт, сынок.

Но куда сильнее ощущался другой запах. Дыма.

– Там кто-то есть, – сказал Джей, показывая на закрытую дверь в конце коридора. – Слышишь?

– Похоже на телевизор.

– Вот, мам, они же смотрят! Почему им можно, а нам нельзя? – немедленно заныл Джей в очередной попытке взбунтоваться против нового правила, которое я не слишком успешно пыталась установить в доме по требованию Скотти. «Легко тебе диктовать, – пилила я мужа. – Тебя-то целыми днями дома нет. По твоей милости я должна играть роль плохого парня. Сам бы попробовал оттащить их от ящика».

С приближением к закрытой двери запах дыма – огня! – заметно усилился. Я в панике распахнула дверь. Сцена в комнате не имела ничего общего с геенной огненной, скорее это был кадр из «Кейстоунских копов».

Совершенно обнаженная, если не считать полотенца вокруг бедер, в изножье кровати по-турецки сидела женщина. Свесив ножки на оборчатый край покрывала, с боков к ней прижимались мальчик лет четырех и девочка, совсем малютка, – тоже голые, в одних только трусиках и памперсе соответственно. Вся троица завороженно уставилась в экран телевизора. Увлеченные диснеевской «Спящей красавицей», они не замечали ни серого дыма, клубившегося из камина, ни водного потока из ванной.

– Ваш камин… – проблеяла я. – И вода…

Три пары глаз уставились на меня.

– Боже! – взвизгнула женщина и спрыгнула с кровати. Шлепая по лужам, она перелетела комнату и сунула в камин кочергу, свободной рукой разгоняя едкий дым.

– У мамы попа голая! – радостно сообщило старшее чадо.

Я услышала, как звякнула, отодвигаясь, каминная вьюшка.

– Черт, вот черт, – буркнула себе под нос женщина и потешно запрыгала, тряся грудями, к переполненной ванне. Выключив воду, она протянула руку за дверь, сдернула махровый халат с крючка и завернулась в него, не сказать чтобы успешно. – Вот же черт! – добавила она для пущей убедительности. – Воду пустила, огонь развела, видик включила – и все забыла! Меа culpa [19]. – Она пригладила каштановые волосы и пожала плечами, глядя на меня: – Что поделаешь? Ну любим мы эту часть мультика.