Испытание верностью - Арсентьева Ольга (читать полную версию книги .TXT) 📗
Многие женщины на ее месте, без сомнения, ответили бы утвердительно. С точки зрения житейской, у нее было все: муж, дочь, квартира-машина-дача, приличная работа, положение в обществе и даже яркое романтическое приключение на старости лет.
Но, вместо того чтобы остаться приятным воспоминанием, греющим душу долгими зимними вечерами, приключение переросло в любовь. Первую и последнюю в ее жизни.
Многие говорят, что любят, а спроси их, что они разумеют под этим словом, пожмут плечами, ухмыльнутся или посмотрят на спрашивающего смущенно-настороженным взором: издеваешься? Ясно же что… Это самое.
Кроме этого самого, людей связывают дети, общее материальное благополучие и устоявшийся, налаженный быт. В лучших, но довольно редких случаях еще интерес друг к другу и взаимное уважение.
Аделаида в двадцать два года тоже вышла за Бориса из интереса, потому что подкатил он к ней этаким Индианой Джонсом, заморочил голову байками про исторические загадки и ожидающую его в будущем мировую известность. И физически он казался в то время привлекательным: невысокий, но крепкий, коренастый, ладный такой живчик с буйными каштановыми кудрями и ласковым, жадным до женщин взглядом ярких зеленых глаз.
К тому же многие Аделаидины подруги к концу пятого курса повыходили замуж – считалось, что пора, самое время.
А может, и на роду ей было написано связывать свою жизнь исключительно с археологами…
Через несколько месяцев после того замужества начались будни. Борис очень быстро потерял интерес к жене – да, красивой, да, привлекательной, но вялой какой-то, без огонька, – и в экспедиции во всякие романтические места ездил уже без нее.
74
В вялости жены он, разумеется, винил ее самое. Ему и в голову не приходило, что она-то была готова любить и по-настоящему привязаться к нему, что это он сам не смог (не захотел? не сумел?) затронуть некие чувствительные стороны ее натуры. Так, скользнул по зеркальной поверхности озера, не интересуясь и не вникая, а что же в глубине? Может, там и лежат сокровища, да ведь за ними еще надо нырять… надо доставать их… трудиться…
И она, смирившись, зажила этой полусонной-полупробужденной женской жизнью. Смириться Аделаиде было легко и по складу своего ровного, спокойного, терпеливого характера, и потому еще, что она была стыдлива, разговоров с подругами об эротических наслаждениях не вела, фильмами и книгами на эту тему не интересовалась.
Да и забеременела она быстро. Беременность была тяжелой, Аделаиду вопреки всяким правилам тошнило не один, а все три триместра, а еще отекали ноги, поднималось давление, томили тяжелые предчувствия…
(Не то что сейчас, подумала Аделаида, и у нее немного отлегло от сердца. Этот малыш ведет себя совсем не так, как Ленка; иногда она, Аделаида, даже сомневается, что беременна… Вот-вот, тут же отозвался один из наиболее вредных ее внутренних голосов, в том-то все и дело! Неправильная какая-то беременность, совсем без мучений. Это, наверное, тоже знак того, что далеко не все в порядке с ребенком…
«Нет, взмолилась Аделаида, не надо! Не хочу!»)
Тогда же предчувствия обманули ее – все кончилось хорошо. Правда, роды были очень тяжелые, и Лена родилась слабой и болезненной, но ведь родилась же! И она, Аделаида, осталась жива!
Маленькая, тощая рыжая егоза (родилась с огненными волосиками и ресничками) плохо ела, орала напропалую все дни и ночи, и у Аделаиды не оставалось ни времени, ни сил на тоску и отвлеченные размышления. Она думала – вот подрастет немного ребенок, и будет полегче.
Но легче не становилось. Очень быстро, еще в детском саду, обнаружилось, что Ленка по характеру – вылитая отец. Такая же шустрая, непоседливая, капризная и с выраженным интересом к противоположному полу. Играть в куклы, читать книжки, помогать матери в домашней работе было ей совершенно неинтересно, а вот гонять мяч во дворе с мальчишками, драться с ними, лазить по чердакам, подвалам и прочим запретным местам – это да, это то, что надо.
У Аделаиды просто руки иногда опускались. А муж только посмеивался, трепал Ленку по рыжим вихрам, которые упорно не желали заплетаться в косички, звал своим сорванцом и поскорее уходил из дома – на работу в музей, или на футбол, или «посидеть с друзьями», или по другим каким важным делам.
Между прочим, ничего удивительного в том, что у педагога Аделаиды опускались руки. Учителя редко бывают хорошими воспитателями собственных детей – так устают в школе и дома, за проверкой тетрадей, что на своих чад не остается ни сил, ни времени.
Потом еще со свекровью случился инсульт, и Аделаида, на которую свалились все тягости заботы о пожилой лежачей больной, вообще перестала интересоваться чем-либо, выходящим за рамки работы и дома, – стала, как выразились бы некоторые ее знакомые, рабочей лошадью, нетребовательной, выносливой и покорной.
Даже удивительно, как ее сделали сначала завучем, а потом и директором школы. Вероятно, это произошло благодаря свекрови, до болезни занимавшей должность заведующей всем городским образованием и – редчайший случай! – относившейся к своей мягкой и терпеливой невестке с симпатией и искренним доброжелательством.
Так Аделаида и жила, забыв сиреневые мечтания, до весны нынешнего года. Когда же в школе появился великолепный и неотразимый немецкий профессор, жизнь щелкнула пальцами перед самым носом женщины, стащила с нее теплое одеяло да вдобавок вылила ей на голову целый ушат бодрящей родниковой воды.
75
Надо заметить, что одного внешнего великолепия и неотразимости оказалось бы, конечно же, недостаточно, чтобы разбудить такую женщину, как Аделаида. Не было в городке, где она жила, да, возможно, и во всей области, женщины более спокойной, надежной, уравновешенной, лишенной разных бабских слабостей. Верность собственным принципам и постоянство убеждений являлись ее второй натурой.
Поэтому Аделаида и сопротивлялась профессору – точнее, не ему, а своему внезапно возникшему чувству – ни много ни мало, целую неделю.
Ну а если серьезно, во всем виновато было стечение обстоятельств. Любовь – это всегда магия, чудо, что-то иррациональное и необъяснимое; это – когда какие-то молчавшие годами струны вдруг начинают звучать, петь.
Никогда раньше Аделаида не испытывала ничего подобного. Она и не подозревала даже, что с ней может случиться такое: вдруг явится на сорок седьмом году ее жизни мужчина, красивый, обаятельный, добрый, сильный, и скажет ей: «Оставь все и иди со мной», – и она пойдет.
Она оставит мужа, дочь, свой дом, работу, привычки. И уедет к нему – в чужую, незнакомую страну, где говорят на другом языке, где живут совсем иначе.
Да какая разница – хоть на другую планету! Лишь бы быть рядом с ним…
Лишь бы он не оставил, не разлюбил…
Аделаида вытерла заплаканное лицо и без того мокрым, хоть выжимай, носовым платком.
Положим, и даже наверное, Карл обрадуется, узнав о ее беременности…
Но будет ли он любить ее по-прежнему, если она принесет ему хилого и слабого ребенка… или, страшно сказать, инвалида?
Ведь это же невозможно, немыслимо, просто не укладывается в голове: егоребенок – инвалид?! Или даже – слабоумный?!
Шаховской, и этот бровастый заведующий гинекологическим отделением, и, наверное, та рыжая стерва из частного медицинского центра считают, что очень даже возможно. А они ведь врачи, не станут же они просто так, без достаточных оснований, посылать ее на аборт?
Аделаида застонала и, испугавшись собственных громких звуков, прикусила уголок одеяла.
А с другой стороны… если бы ничего не было?
Если бы ничего не случилось в те три дня, которые, кстати сказать, по всем правилам считались практически безопасными в смысле зачатия?
Да она сейчас сидела бы у себя на работе, занималась бы текущими делами: экзамены, ремонт в спортзале, то-се… Думала бы о том, как в понедельник пойдет в ЗАГС разводиться с Борисом, – хватит уже проволочек, на этот раз она добьется своего!
