Гайдар - Камов Борис Николаевич (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Государство к бывшим врагам своим было великодушно.
Соловьеву все это с примерами было объяснено. Атаман соглашался выйти из леса в точное совершенно место и в точно договоренный день и час. Готовили встречу. Приглашали фотографов и газетчиков. Выхода ждали, как праздника: все до смерти устали от соловьевских разбоев, но оба раза в последнюю минуту страх брал в Соловьеве верх - и снова отбирал у крестьян хлеб, угонял скот, подстерегал золотые обозы, то ли поднимая себе цену, то ли мечтая еще прорваться в Монголию…
Но Дороги все были перекрыты. И пора комедию было кончать. И когда Соловьев снова попросил прислать кого на переговоры, был атаман в удобный момент - один на один - схвачен и связан командиром парламентеров За-рудным…
«ТОЛЬКО В РЕВОЛЮЦИЮ МОГУТ ПРОИСХОДИТЬ ТАКИЕ ВЕЩИ»
Соловьев был захвачен позже. А пока что он оформлял документы для поступления в Академию Генерального штаба. Впервые услышал про нее, когда учился в Высшей стрелковой школе. Академия тогда только открылась. И он твердо решил, что через год туда поступит. В апреле двадцать первого написал даже отцу: «Осенью, по всей вероятности, уеду держать экзамен в академию, но только вряд ли выдержу, если не дадут месяцев двух отпуска для подготовки по общеобразовательным предметам, а то ведь что и знал-то, позабыл все…»
Но послали в Сибирь.
«На днях в Москве, - читал он в «Красноярском рабочем», - торжественно отпраздновали первый выпуск из Академии Генерального штаба Красной Армии. Окончили ее несколько десятков человек…» Он снова для себя загадал: поступит, когда покончит с Соловьевым.
А вышло снова не так.
Пройти медкомиссию в Красноярске он уже не успевал. И Кокоулин в штабе дивизии его спросил: «Как ты вообще себя чувствуешь, ничего?»
- Я? - удивился он. - Я здоровый… Устал только немного.
В Академию нужна была еще партийная или комсомольская характеристика, ион пошел в Енисейский губком комсомола.
…Он был комсомольцем, когда еще, по сути, не было комсомола, а только еще возникали союзы рабочей молодежи. У них в Арзамасе такой союз тоже возник. Они назвали его «Интернационал молодежи». В нем поначалу было всего три человека. А когда в двадцатом приехал домой после ранения, застал уже довольно большой коллектив. Неприятно было ему только одно: Федька, который хотел отнять у него маузер и вообще пенял ему раньше за то, что он всегда с большевиками, теперь, оказывается, тоже состоял в комсомоле…
Недалеко от соборной площади, на втором этаже каменного дома, у комсомольцев был свой клуб - с дежурным, шестью разнокалиберными винтовками в большой пирамиде и холодной печью, которая затапливалась только вечером, когда парни и девочки, устав от погрузки фуража и дров в вагоны, от выступлений перед отъезжающими на фронт, от стирки гор белья в госпиталях, приходили в клуб отдохнуть, поговорить и погреться. А то еще бывало: девчонки после работы забегут, схватят тряпки, ведра, тазы, вымоют, выскоблят полы и стены, пока все не заблестит и не засверкает. После этого убегают домой и возвращаются празднично приодетые.
Он мало тогда побыл в Арзамасе, но и ему удалось кое-что сделать. Вместе с другими комсомольцами он ходил по мелким частным предприятиям (крупных в Арзамасе не было!), добиваясь, чтобы подростки не стояли у чанов и станков больше восьми часов. Вместе с девочками - по линии женотдела! - ходил по красноармейским семьям. И если семья красноармейца жила в развалюхе или подвале, ее перевозили на другую квартиру.
Комсомольцы прямо на улице подбирали тифозных больных и доставляли в изолятор за городом. Ему было стыдно: он подбирать больных на улице не мог - сам едва держался на ногах поело ранения и тифа…
Горем для всей комсомольской организации стала смерть Пети Цыбышева.
Петя пошел на фронт по призыву Нижегородской организации: «…Наше место там, где железом и кровью решается быть или не быть Советской власти…» И вот Петя умер дома, в Арзамасе, от ран, полученных на войне. Это была их первая потеря. И хоронили Петю обе организации: партийная и комсомольская. Хоронили со знаменами, с музыкой.
Возле перелеска новый председатель горкома партии Вавилов сказал Шурке Плеско:
- Кому-то нужно выступить от комсомола.
- Аркадий выступит, - ответил Шурка. - Кому же еще? Он тоже из армии. - И ему: - Это наше тебе, Аркадий, поручение…
А когда сын горячо говорил у только что выкопанной могилы, у еще раскрытого гроба, увидел свою маму. Она не отрывала глаз от Петиного белого, уже изменившегося лица. И он тогда вдруг догадался, о чем думала мама: ведь ему завтра снова уезжать.
И Енисейский губком комсомола выдал ему письмо - аттестацию для представления в ЦК комсомола в Москве.
«Начальник 2-го боевого района по борьбе с бандитизмом, бывший командир 23-го полка… командир 58 - го отдельного Нижегородского полка армии по подавлению восстания Голиков Аркадий состоит членом РКСМ с августа 1918 года, то есть с самого начала его организации.
Несмотря на свою молодость (18 лет), за время четырехлетнего пребывания как члена РКСМ в частях Красной Армии занимал ответственные посты, задания на которых выполнял с успехом…»
И далее, «отмечая проведенную» им «работу по укреплению Красной Армии», губком просил ЦК комсомола дать «ему соответствующую аттестацию и оказать содействие при поступлении в Академию Генерального штаба РККА, дабы он смог получить законченное военное образование».
В Академии на медицинской комиссии его сразу же признали непригодным. И хотя прямо так никто не сказал, решение комиссии подразумевало и его непригодность к дальнейшей службе. А это было крушением всего.
Что делать?… Кого и о чем просить?… И он пошел в ЦК комсомола. Поведал все как есть. Из Цекамола командующему частями особого назначения республики направили письмо о том, что «Центральный комитет РКСМ просит вас назначить тов. Голикова на соответствующую должность в частях вверенных вам войск города Москвы, дабы он смог подготовиться и своевременно попасть в Военную академию РККА, необходимую для получения законченного военного образования».
Но из документов медицинской комиссии было очевидно, что он болен. Ни о каком назначении речи быть не могло. «Тов. Голиков» подлежал демобилизации, тем более что армия сокращалась до шестисот тысяч. Однако за него просил Цекамол. И штаб ЧОНа республики обратился в Реввоенсовет, где ему 18 ноября 1922 года было выдано удостоверение в том, что «бывшему командиру 58-го отдельного полка по борьбе с бандитизмом товарищу Голикову Аркадию Петровичу… заместителем председателя Революционного Военного Совета республики… разрешен шестимесячный отпуск с сохранением содержания по последней занимаемой должности».
Предполагалось: за это время он подлечится и поступит в академию в будущем году.
Возвращение в Красноярск было невеселым. Каждому надо было объяснять: «На почве некоторых потрясений и прежней контузии я заболел острым нервным расстройством».
Вопреки ожиданиям в Красноярске встретили тепло. В феврале двадцать третьего гарнизон, как и страна, готовился отметить пятую годовщину со дня основания Красной Армии. Ион попал в радостную праздничную суматоху.
Двадцать третьего февраля его чествовали вместе с ветеранами 26-й Златоустовской дивизии, к которой он был приписан, выдали премию: деньги и малиновые шаровары. Докладчик говорил о нем, что из девятнадцати прожитых им лет пять он прослужил в Красной Армии и что его заслуги в борьбе с Соловьевым известны.
…Полгода ничего не изменили. Он чувствовал себя то лучше, то хуже. И мечтал хотя бы о том, чтобы его просто оставили в армии. Еще дважды Реввоенсовет республики давал ему полугодовой отпуск, но головные боли, шум в ушах, дрожание рук - все то, что называлось «травматическим неврозом», не проходили. Ему исполнилось двадцать. Он был, в сущности, инвалид.
…Незадолго до последней комиссии оставались деньги.
Они с Марусей поехали в Арзамас к отцу. Там с Марусей поссорились. И расстались. Может, если б не болезнь, не было б и ссоры?…
