Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
— Так он шпион или не шпион? — допытывался тепличный.
— Шпион, но жалоб не принимает.
— Это почему же?
— Не велено.
— А-а… А будет?
— Когда велят.
Тепличный еще чего-то хотел узнат, но замер с открытым ртом.
— Аниська… — прошептал он. — Во, гляди… А мешать не моги…
Домовиха Анисья Гордеевна, озираясь, спешила с узелком к желтой иномарке.
Вообще домовые к женам и дочкам строги, требуют порядка. Но есть одна область, куда они носу не суют. Эта область именуется «жалость». Если домовихе взбрело на ум кого-то пожалеть и оказать ему покровительство, мужья и сыновья даже не ворчат — молча терпят. Такое ее право.
Судя по всему, Анисья Гордеевна пожалела брауни.
Она постучала в дверцу иномарки, дверца приоткрылась, и Олд Расти соскочил вниз, заговорил с большим достоинством, только вот домовиха, судя по личику, ровно ничего не понимала.
— Ешь, горе мое, — только и сказала, развязывая узелок. — Ешь, непутевый…
Олд Расти набросился на еду так, словно его три года не кормили.
— Ехал бы ты домой, что ли, — сказала Анисья Гордеевна. — Пропадешь тут с нами.
— Бизнес, — набитым ртом отвечал Олд Расти.
— Нет тебе тут никакого бизнеса. Ну, что ты умеешь? Есть да девок портить, поди? Невелика наука. Ешь, ешь… колбаски вон возьми, да с хлебушком, так сытнее выйдет…
Тришка и тепличный следили из-за колеса, как расстеленная тряпица все пустеет и пустеет.
— Пойду я. А ты подумай хорошенько. Надумаешься — на дорогу выведу.
Домовиха говорила так, как если бы Олд Расти был способен ее понять. Но он только ел и ел. Когда ни крошки не осталось, утер рот ладонью и произнес по-английски нечто благодарственное.
— Ну, полезай обратно, — дозволила домовиха и, свернув тряпицу, пошла прочь.
Стоило ей завернуть за культиватор — тут и заступил дорогу Тришка.
— Здравствуй, матушка Анисья Гордеевна! — с тем он поклонился. — Я Трифон Орентьевич, из городских. Пожалей меня, Анисья Гордеевна!
— Пожалела, — несколько подумав, сообщила домовиха. — Какое у тебя ко мне дело?
— Молчок мне нужен. Меня наши за Молчком снарядили — чтобы узнал, как его подсаживать. В городе уже разучились, а на деревне, наверно, еще умеют.
— Молчка подсаживать? — Анисья Гордеевна хмыкнула. — А что? Это мы можем. Я тебя к бабке сведу, она еще и не то умеет. Молчок — это ей запросто!
— Пойдем, пойдем скорее! — заторопил домовиху Тришка.
Ему совершено не хотелось объясняться по поводу молчка с тепличным. И хотя он был уверен, что окажется включен в очередную жалобу, но решительно последовал за Анисьей Гордеевной туда, куда ей угодно было повести.
По дороге выяснилось много любопытного.
Никишка, понятно, ни с кем не ссорился — а ему хотелось вконец заморочить голову простофиле Тришке, чтобы навеки избавиться от соперника. На мешке с провизией, оставленном у подвального, Анисья Гордеевна советовала поставить крест — нет более мешка, и точка. А насчет бабки Ждановны понарассказала чудес. У бабки-де полка есть, длинная, в два роста, и на ней пузырьков несметно. В ином червяк, который по ветру пускается, когда нужно хворь наслать, в ином любовное зелье, а в тех, что с левого края — Молчки, один другого краше. Можно хозяину подсадить — будет тих и кроток. Можно — хозяйке, или детям, или даже в скрипучую калитку, чтобы более не смазывать.
Бабка Ждановна жила далековато — по человеческим понятиям не так чтобы слишком, а домовому — топать и топать. Добирались долго. Но Тришка заранее радовался — возвращение с победой всегда приятно.
По дороге толковали о разном. И очень Тришке было любопытно — как Анисья Гордеевна с обитателем желтой иномарки договаривается. Но она и сама этого не знала. Так как-то получалось — и ладно. Не обязательно понимать слова, чтобы покормить голодного.
— А чем он занимается — поняла? — допытывался Тришка.
— Да ничем. Ничего он не умеет.
— А ты откуда знаешь? — удивился Тришка. — Ты же по-английски не понимаешь!
— Аль я не баба? — ответно удивилась домовиха. — Я и без английского тебе скажу, который мужик дельный, а который — одно звание. Этот работы не любит и не понимает. Сюда же приперся бездельничать, да не вышло.
— Еще как вышло, — возразил Тришка. — Вон, сидит в иномарке, бездельничает, а ты его из жалости кормишь — чем ему плохо?
— А и верно! — воскликнула домовиха. — А я-то думаю, чего он бубнит «бизнес, бизнес»! Вон у него, оказывается, что за бизнес! Ну, все, кончилась моя жалость!
Тришка ахнул. Сам того не желая, он обрек Олд Расти на голодную смерть.
Когда дошли до поселка, где проживала бабка Ждановна, Анисья Гордеевна сказала дворовому псу «цыц, свои», велела подождать снаружи, а сама пошла к бабке кошачьим лазом. Пробыла недолго, вскоре выглянула и поманила Тришку.
Бабка Ждановна вдовела. Но супруг под старость лет сильно болел, и она уж так наловчилась исполнять его обязанности, что смерти одряхлевшего домового никто из хозяев и не заметил, все продолжало идти своим чередом. Вот только молодой кот Барсик затосковал и ушел из дому, но во двор наведывался, и домовиха не теряла надежды его вернуть.
Анисья Гордеевна привела Тришку в ладное подполье, где всякого добра хватало, и солений, и мочений. Там имелся закуток, куда в незапамятные времена сложили инструмент хозяйского прадеда, потому что пожалели выбрасывать, да и не заглядывали больше ни разу. В этом закутке расположилась бабка Ждановна со своим знахарским хозяйством.
— Молчок, стало быть, надобен? — уточнила она. — Имею такого и научу, как подсадить. Вот он, в жестяночке заперт.
Это был древний металлический патрончик от валокордина, с навинчивающейся крышкой. Бабка Ждановна взяла его с полки и тряхнула.
— Слышишь? Молчит!
И точно — в патрончике было совсем тихо.
— А подсаживать как? — спросил Тришка.
— А плати — научу.
— Сколько платить-то?
— Молчок у меня хороший, нашего производства, не чета заграничным, — повела торг бабка Ждановна, а Анисья Гордеевна стояла рядом и кивала. — Он пьяного шума — и то не допускает. Дерутся, скажем, при нем пьяные, кулаками машут, друг дружке морды кровенят, а — беззвучно! Такой Молчок много стоить может, но, раз уж тебя кума Гордеевна привела, чересчур не запрошу. А дай мне за него сто рублей! Дашь — научу, как подсаживать.
Ста рублей у Тришки, понятное дело, не было. У него даже рубля — и то не было. И он прямо-таки изумился — как расценкам, так и тому, что деревенские домовые стали падки на деньги.
Как ни странно, в городе расчеты все еще велись натурой. Возможно, потому, что все жили за своими хозяевами неплохо, если кто и оказывался безместным — место скоренько находилось, и в монетах с бумажками просто не было нужды. На деревне же, оказывается, все складывалось иначе.
Потом уже Тришка узнал, что было время — люди уезжали в города, и из безместных домовых примерно четверть подалась следом, а прочие выжили с большим трудом, тогда и стали все мерить деньгами.
— Помилуй, бабушка! — воскликнул Тришка. — Откуда у меня сто рублей?!
— А то нет?
— Точно — нет!
— Чтобы у городского — да ста рублей не нашлось? Я знаю, вы там богато живете!
— Ни один Молчок ста рублей не стоит! — убежденно сказал Тришка и вдруг вспомнил цифры. — Вот у Анисьи Гордеевны тепличный за место двадцать рублей дал, так то же — место! На всю жизнь!
— И Молчок — на всю жизнь!
Долго они препирались, старая домовиха уже сбавила цену до восьмидесяти, но проку было мало.
— Ну, вот иной Молчок, подешевле, за семьдесят отдам! — она указала на пузырек с пробкой. — Этот попроще будет, постарше, не такой ядреный!
Тришка хмыкнул.
— Нам простой Молчок нужен, без всяких там прибамбасов, — объяснил он.
— Ну, вот еще подешевле, за полсотни отдам.
Анисья Гордеевна была права — на полка имелась целая коллекция Молчков, один другого краше.
