Жена авиатора - Бенджамин Мелани (книги бесплатно без .txt) 📗
Конни Чилтон была примитивной, земной силой; если бы не ее безупречное воспитание, мои родители смотрели бы на нее с некоторой опаской. Но ее отец закончил Йельский университет, мать – Смит; у них был пентхаус в Нью-Йорке и дом в Саратоге. Несмотря на все это, я часто думала, что Конни была бы гораздо больше на месте, управляя крытым фургоном, несущимся через прерии, чем сидя в ложе с бокалом шампанского.
– Нам следовало быть умнее, – сказала Элизабет, – мы не можем требовать, чтобы люди из Нижнего Ист-Сайда привозили своих детей в Инглвуд на обучение. Возможно, когда-нибудь мы откроем школу здесь. Но сейчас, я думаю, мы должны удовлетвориться тем, что обучаем школьников средних классов северного Нью-Джерси.
Она слабо улыбнулась; она была такой худенькой, и цвет ее лица был такой восковой, что мне стало за нее страшно.
В этом не была одинока. Конни твердой рукой посадила мою сестру на стул, потом повернулась и проделала то же самое со мной, практически силой заставив меня плюхнуться на маленький диван.
– Вот так! Кто-то должен присматривать за вами обеими, сестры Морроу – ох, извините, миссис Линдберг.
Элизабет рассмеялась, и по непонятной причине я рассмеялась тоже. Наше общее заточение в Некст Дей Хилл не способствовало общению, мы видели друг друга довольно редко, только во время семейных обедов и ужинов. Между нами по-прежнему существовала некая холодность. Элизабет всегда была вежлива с Чарльзом, хотя никогда не была сердечна. Мне так хотелось, чтобы он познакомился с прежней Элизабет – раскованной и остроумной девушкой, какой она была в самом начале их знакомства, а не с этой чрезмерно вежливой, чопорной родственницей. По отношению ко мне она всегда выказывала свою привязанность, изящно обвивая рукой мои плечи, но иногда я чувствовала, что это просто шоу. Когда Чарльз был далеко, мы по-прежнему поддразнивали друг друга.
И вот здесь, вдалеке от Инглвуда, среди этого неблагополучного окружения, я увидела ту сестру, по которой скучала. Но как только я села и потерла лодыжки, которые опухли даже после такой короткой прогулки, я почувствовала, что ее холодная вежливость вернулась.
– С тобой все в порядке, Энн? – спросила она.
Конни села рядом со мной на потрепанный кожаный диван. Интересно, сколько молодых матерей, как та, которую я только что видела, сидели здесь в таком же состоянии, как я, но при совсем других обстоятельствах?
– Да. – Я почувствовала себя виноватой, все здесь напоминало о тех, кто не так благополучен. У меня все было в порядке; за мной следили, ухаживали, каждые две недели меня осматривал доктор, для ребенка уже была готова прекрасная детская и гораздо больше одеял, пеленок, чепчиков и всевозможных нарядов, чем ему или ей сможет пригодиться. Когда я заболевала, меня заставляли лежать. Когда мне хотелось каких-нибудь необычных блюд – протертую селедку на тосте, как прошлым вечером, – их сразу же готовили для меня. Моего ребенка не просто ждали – его ожидали, как принца крови. В «Геральд Трибюн» даже был раздел, посвященный рассуждениям насчет пола, имени и астрологического значения даты предполагаемого рождения младенца Линдбергов.
– Ты просто неотразима, – Конни погладила мою руку, – полненькая и очаровательная.
Она бросила взгляд на мою сестру в поисках подтверждения. Элизабет бодро кивнула, собираясь что-то сказать, но передумала и промолчала.
Брови Конни взлетели вверх, и она повернулась ко мне.
– Очень бледная, – проговорила она, – он слишком на тебя давит.
– Он? – переспросила я, прекрасно понимая, кого она имеет в виду.
Конни, в отличие от Элизабет, не скрывала своей неприязни к моему мужу, который, в свою очередь, тоже не выказывал к ней особой симпатии. «Она слишком любопытна, – однажды проворчал он после не самого приятного обеда, во время которого Конни изводила его вопросами о его религиозных и политических убеждениях, – и слишком занята делами посторонних людей».
– Чарльз, вот кто, – сказала Конни, – священный полковник Линдберг. Тащит тебя то туда, то сюда, не спрашивая, хочешь ли ты этого, принуждая к такому образу жизни. Этот ваш последний полет – когда надо было побить мировой скоростной рекорд, а ты, между прочим, беременна. Он даже не считается с твоим положением.
– Я сама хотела лететь с ним, – возразила я, хотя, по правде сказать, меня в этом полете все время тошнило.
За пару недель до этого мы приобрели в Калифорнии наш самый новый самолет, «Локхид Сириус», и на большой высоте – двадцать тысяч футов – пересекли всю страну за четырнадцать часов и сорок пять минут, на три часа быстрее предыдущего рекорда. Я все время испытывала пульсирующую головную боль от высоты и запаха топлива, и меня так тошнило, что я едва смогла выбраться из самолета. Я сделала это только после того, как Чарльз свистящим шепотом приказал мне. При вспышках камер я выбралась наружу, меня трясло, но я улыбалась приклеенной жизнерадостной улыбкой и махала рукой.
Но ведь я сама хотела совершить этот полет.
– Представьте себе, я люблю летать, – сказала я со смехом, стараясь разрядить обстановку. Меня не покидало странное чувство, что Элизабет и Конни терпеливо, как две кошки, ждали лишь удобного момента, чтобы вцепиться в меня, – хлебом не корми, обожаю это делать. И умею, – не удержавшись, добавила я, – причем очень хорошо. Даже Чарльз говорит, что я – одна из лучших летчиц, которых он знает.
– И мы гордимся тобой, – перебила Конни, – но ведь это его жизнь, а не твоя, не так ли? Когда ты последний раз делала что-то для себя?
Я нахмурилась и вспомнила покровительственный тон Амелии Эрхарт.
– Ты читала «Собственную комнату»?
– Сто лет назад, – проговорила Конни все в том же наступательном тоне, как будто противоположная точка зрения не принималась, – и Чарльз никогда не делает ничего и никуда не ходит, если это не касается лично его. И тебе не разрешает.
– Это неправда, – я посмотрела на Элизабет, надеясь на помощь. Но она, казалось, полностью разделяла слова Конни, – он состоит в стольких советах по авиации и, конечно, хочет, чтобы я его сопровождала на все банкеты и обеды. И он помогает отцу, участвуя в его избирательной кампании, и конечно, и мне приходится ходить с ним. Мама тоже ведь ходит, вы знаете.
Мой отец покинул должность посла и готовился баллотироваться на свободное место в Сенате от Нью-Джерси. Чарльз ему много помогал, дав его кампании свое имя и перевозя отца на самолете по штату для выступлений.
Конни фыркнула.
– Когда ты в последний раз настаивала, чтобы он сопровождал тебя куда-нибудь? Когда ты последний раз делала что-то для себя – ходила в клуб или еще куда-нибудь?
– Сегодня, – возразила я весело, – я ведь здесь, не так ли?
– Единственный раз со времени окончания университета?
– Да ладно вам! Нет, не может быть!
Я не могла выдержать соболезнующий и одновременно вызывающий взгляд Конни. Опустив глаза, я разглядывала сумку, которую держала в руках, пытаясь вспомнить. Когда же я в последний раз ходила куда-нибудь сама? Учась в университете, я по крайней мере раз в месяц ездила в город в сопровождении Элизабет Бэйкон. Мы ходили по магазинам, посещали шоу, иногда даже заходили в одно кафе, где нелегально продавали спиртные напитки, хотя я все время боялась попасть в облаву. И Элизабет Бэйкон – неужели я не видела ее со времени своей свадьбы? Я хотела, чтобы она была подружкой невесты. Но Чарльз настоял на том, чтобы присутствовали только члены семейства, и я понимала его мотивацию. Был слишком велик риск, что на церемонию проникнут представители прессы. Но почему мы не встречались после этого? Она прислала мне замечательный подарок, это я помнила весьма смутно – все наши свадебные подарки еще лежали неразобранными, поскольку у нас не было собственного дома, где мы могли бы их разместить. Но все равно не существовало объяснимой причины, по которой я не могла с ней встретиться. Я смутно вспомнила, что она мне звонила, кажется, даже несколько раз, а я ни разу ей не перезвонила. Вероятно, я была слишком занята, изучая штурманское дело, или находясь в полете, или совершая поездки с Чарльзом на какое-нибудь из бесчисленных мероприятий, которые все слились в одно. Как правило, все они заканчивались тем, что мы, измотанные, ехали домой на заднем сиденье машины, а между нами на сиденье лежал очередной кубок, или диплом, или почетный знак, на котором было выгравировано его имя.
