Проклятие любви - Гейдж Паулина (список книг TXT) 📗
За несколько недель до погребения, когда ритуальные дроги с телом Аменхотепа должны были двинуться к его гробнице, Ситамон отправилась к новому фараону. В синем траурном одеянии, она грациозно шла через лужайку, под ласковым ветерком прозрачная ткань развевалась и приятно облегала тело. Уровень реки уже достиг своего верхнего предела и теперь снижался, голая земля уже покрылась тонкими зелеными стрелками молодых всходов. Воздух был пропитан ожиданием перемен, двор почти ликовал, предвкушая новые интриги, раздачу новых должностей, новое лицо под сенью двойной короны. Ситамон тщательно подобрала платье и надела ожерелье в четыре нити ярко раскрашенных и позолоченных глиняных колечек. Ее парик был украшен васильками из бирюзы и ляпис-лазури, а на смуглом лбу поблескивала яшма. Ленты, стягивающие узкое синее платье под накрашенной грудью, развеваясь, свисали до самых золотых сандалий, а с плеч складками спадала короткая накидка с красной каймой. Когда она приветствовала брата, подняв к небу раскрытые ладони и склонив голову, на запястьях зазвенели браслеты и вспыхнули кольца на пальцах. За ней, подобно вихрю ярких лепестков, двигалась ее нарядная свита.
Когда она выпрямилась, Аменхотеп улыбнулся.
– Траур тебе к лицу, Ситамон. Он соперничает с синевой твоих глаз.
– Мой фараон, мой дорогой брат, – ответила она, обольстительно улыбаясь, – по закону мне следует дождаться коронации, чтобы вручить тебе свой подарок, но я бы хотела, чтобы ты получил его без суеты, чтобы я могла одна насладиться твоей радостью. Ты не прогуляешься со мной до канала? – Не дожидаясь ответа, она взяла его под руку, и они направились на внешний двор. – Храм Атона не скоро будет готов к освящению, – продолжала она, – и храм царевны тоже растет довольно медленно. Не разжигает ли такая отсрочка твое нетерпение? – Он ласково улыбался ей, с живостью отвечая на вопросы, чувствуя, как ее другая рука легла поверх его собственной. – И царевна Мериатон здорова, как я слышала, – продолжала Ситамон, когда они ступили на ослепительно белые плиты причала.
Завидев их, толпившиеся на пристани люди упали перед ними ниц.
– Да, она здорова. И она уже сейчас очень красивая. Думаю, у нее будут глаза, как у Нефертити.
Они подошли к краю канала, отделявшего дворец от реки, и под сенью сикомор и финиковых пальм неспешно направились вдоль берега. Там, где ступени причала скрывала вода, легко покачивалась маленькая ладья, ее сине-белый узорный парус был аккуратно свернут на мачте. Ладья была сделана из кедра, Аменхотеп уловил аромат этого экзотического дерева. Борта, инкрустированные золотом, тускло поблескивали в тени деревьев. Огромное лучистое солнце, покрытое слоем серебра, сияло на носу, а с кормы на них бесстрастно взирало серебряное Око Гора. В центральной части палубы возвышалась кабина, занавешенная вавилонской парчой, нубийской кожей и азиатским шелком, все было выполнено в цветах царского дома – синем и белом. На палубе были расставлены небольшие раскладные кресла из кедра, инкрустированного слоновой костью. Свернутый сейчас золотистый балдахин висел на передней стенке каюты. Рабы в юбках и сине-белых шлемах стояли на палубе вдоль бортов, и, когда Аменхотеп шагнул вперед, они опустились на колени.
Ситамон взмахнула рукой.
– Это мой подарок тебе, Гор. Я хотела, чтобы Атон украсил его. Прими его с моим смиренным почтением и любовью.
Среди слуг пронесся гул восхищения. Аменхотеп остановил на сестре серьезный взгляд.
– Принимаю с изумлением, – сказал он. – Достойная работа. Великолепный подарок. Управляющий твоими поместьями, должно быть, вспотел от ужаса.
Все послушно рассмеялись его неловкой шутке, Ситамон улыбнулась, глядя ему в глаза.
– Я богаче любой из женщин, за исключением нашей матери, – холодно ответила она. – Поэтому могу себе позволить дарить щедрые подарки. Команда ладьи и рабы тоже твои.
Аменхотеп повернулся и тепло обнял ее.
– Поедем кататься, прямо сейчас, – сказал он. – Сегодня чудесный день.
Повинуясь его знаку, рабы засуетились, отбрасывая сходни и поднимая парус. Фараон направился к кабине, Ситамон последовала за ним. Слуги вскарабкались на борт, расселись по всей палубе.
– До излучины, – приказал Аменхотеп, и маленькое суденышко, отделившись от причала, заскользило по каналу. Аменхотеп откинулся на подушки. – Нет ничего приятнее, чем провести день на реке, – мечтательно произнес он. – Если посмотришь внимательно, Ситамон, то увидишь птичьи гнезда, спрятанные среди пальмовых ветвей. Я люблю проплывать мимо стай цапель и ибисов: какая ослепительная белизна, какие тонкие, изящные ноги! Воистину жизнь удивительна!
Ситамон прилегла рядом с ним, от теплого ветра ее синее платье как бы невзначай приподнялось, обнажая ноги.
– Посмотри, Аменхотеп, – сказала она, указывая на берег, – там крокодил. – Они смотрели, как животное бесшумно скользит к воде. – Они любят караулить в реке вблизи Фив. Иногда ведь трупы попадают в Нил. Как ужасно умереть вот так, без бальзамирования, не обретя места в мире ином.
– Судьба тела не так важна, – мягко возразил Аменхотеп. – Мы рождаемся по воле Атона, и по воле Атона наши ка живут дольше.
– О нет, – подумала Ситамон. – Если мне придется выслушивать очередную речь о могуществе солнца, я усну.
Но фараон не стал продолжать, и когда Ситамон взглянула на него, то увидела, что он пристально смотрит на нее.
– Что ты будешь делать теперь, когда твой царственный муж умер? – быстро проговорил он высоким голосом, взгляд его похожих на коровьи, с поволокой, глаз затуманился и слишком недвусмысленно заскользил по телу Ситамон.
Она, будто невзначай, принялась поигрывать колечками ожерелья на своей груди.
– А что я могу сделать, Гор? Я принадлежу гарему. Я вдова. Но даже если бы я могла удалиться, я бы не сделала этого. Потому что желаю служить тебе так же преданно, как служила Осирису Аменхотепу. Я была царевной, была супругой наследника Тутмоса, была царицей. Если мой долгий опыт жизни при дворе может стать полезным тебе, ты волен распоряжаться мной, как сочтешь нужным.
Он глубокомысленно кивнул.
– Ты была добра ко мне, Ситамон. Твои советы в вопросах управления могут быть полезны, если, конечно, матушка не сможет дать их сама. Пусть опустят полог, и давай обсудим это.
Ситамон отдала короткий приказ, и слуга поспешил развязать шнуры тяжелого полога. Когда в каюте воцарился мягкий полумрак, Ситамон показалось, что глаза брата лихорадочно заблестели. Его слабые, непропорционально длинные руки беспокойно задвигались, он стал потирать ладони, оглаживать свой рыхлый живот, потом медленно потянул наверх подол своей длинной, до щиколоток, юбки.
– В этом полумраке ты кажешься женщиной без возраста, – проговорил он ломающимся голосом. – Я подумываю сделать тебя великой царской женой. Такая красота не должна пропасть зря.
Ее чувства вдруг обострились, она ощутила его руки на своем теле, когда он развязал ленты ее платья и нежно провел рукой по груди. Он стянул с нее парик, и собственные волосы обрушились ей на плечи. Казалось, от этого зрелища он возбудился еще сильнее и впился толстыми, вырезанными сердечком губами в ее губы. Некоторое время ее тело сопротивлялось, ее неосознанно отталкивала совершенно безобразная внешность брата, но Ситамон закрыла глаза, призывая на помощь все свое мужество и умение, отточенное в постели его отца, и нашла задачу более приятной, чем это представлялось вначале.
Когда все закончилось, он осторожно водрузил парик ей на голову и приказал поднять полог. На палубе слуги все так же смеялись и болтали, волны плескались о золотые борта ладьи. Аменхотеп внимательно разглядывал сестру.
– Мне понравилось, – сказал он. – Ты больше понимаешь в любви, чем Нефертити. Может быть, ты смогла бы обучить ее.
Ситамон не поверила своим ушам, она старалась сохранять на лице бесстрастное выражение, не зная, пошутил ли он или просто позволил себе злобный выпад в адрес жены. Она догадалась, что ни то, ни другое не было правдой, и что он просто высказал свои мысли вслух. Поэтому, завязав ленты на платье и хлопнув в ладоши, чтобы ей принесли питья смочить пересохшие губы, Ситамон решила, что он опасен.
