Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга - Архимандрит (Никитин) Августин (первая книга .txt) 📗

Кратко упомянем об интерьере храма. В эти годы внутреннее убранстве собора поражало своим великолепием. Цветные витражи, мозаичный пол, художественная лепка по стенам, картины на библейские темы – вся эта обстановка создавала у молящихся праздничное настроение. Гордость храма – превосходный орган, изготовленный по специальному заказу немецкими мастерами.

В 1828–1830-х гг. стены и коринфские колонны, поддерживающие своды, были облицованы искусственным мрамором. Тогда же храм украсил богатый мраморный престол, изготовленный в Италии [366]. Он подарен собору жителем Ливорно Антонио Франко Бранка. Престол выполнен из разноцветного мрамора и увенчан трехметровым позолоченным бронзовым крестом и двумя серебряными реликвариями; к престолу вели пять мраморных ступеней.

10 января 1837 г. в католическом соборе на Невском проспекте состоялось бракосочетание Жоржа Дантеса и Екатерины Гончаровой. Накануне, 9 января, С.Н. Карамзина писала брату Андрею: «Завтра, в воскресенье, состоится эта удивительная свадьба, мы увидим ее в католической церкви, Александр и Вольдемар (Карамзины) будут шаферами, а Пушкин проиграет несколько пари, потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба – один обман и никогда не состоится. Все это по-прежнему очень странно и необъяснимо; Дантес не мог почувствовать увлечения, и вид у него совсем не влюбленный. Катрин во всяком случае более счастлива, чем он» [367].

Тем не менее на следующий день, 10 января, состоялось бракосочетание Е.Н. Гончаровой и Жоржа Дантеса (обряд венчания совершен дважды – в православном Исаакиевском соборе и в католической церкви Св. Екатерины) в присутствии свидетелей, шаферов и ближайших родственников. Даже С.Н. Карамзина не была приглашена в церковь и потом писала брату, что «испытала разочарование», не будучи свидетельницей того, «как выглядели участники этой таинственной драмы в заключительной сцене эпилога» [368].

Пушкин на свадьбу не поехал. Во время венчания в храме вынуждена была присутствовать Наталья Николаевна Пушкина (Гончарова), однако сразу же после службы она уехала домой.

Над алтарем собора Св. Екатерины возвышалось Распятие; его изготовили по эскизу известного русского скульптора Ивана Петровича Витали (1794–1855). В одном из писем, посланных из Москвы Наталье Николаевне (4 мая 1836 г.), Пушкин сообщал: «Я уже успел посетить Брюллова. Я нашел его в мастерской какого-то скульптора, у которого он живет» [369]. А еще через 10 дней поэт пишет жене в Петербург: «Здесь хотят лепить мой бюст» [370]. Мраморный бюст поэта изготовлен в год его смерти. Автор этого скульптурного произведения – И.П. Витали [371].

Собор св. Екатерины в 1840-1850-е гг

В январе 1835 г. утвержден проект корпуса, который предполагалось пристроить к храму Св. Екатерины со стороны итальянской улицы [372]. Проект составлен зодчим К.И. Росси по повелению императора Николая I; с весны 1835 г. до завершения строительства в 1838 г. постройкой дома руководил архитектор Л.И. Шарлемань. С самого времени постройки дома до первых послереволюционных лет дом принадлежал храму; в нем проживали священники [373].

Николай I неоднократно делал храму ценные подарки. В частности, он передал великолепную серебряную дароносицу, украшенную бриллиантами, рубинами, сапфирами и жемчугом [374]. Собор Св. Екатерины был духовным центром так называемого «католического» или «польского» квартала; великолепие храма привлекало к нему и православных жителей столицы. В путеводителе по Санкт-Петербургу, изданном в 1838 г., отмечалось: «Католическая церковь, в которой в Страстную Пятницу и Субботу бывает огненная храмина, посещаемая всеми и, конечно, не раз виденная вами: это католическая плащаница» [375].

При Николае I храм Св. Екатерины пользовался финансовой поддержкой Министерства Двора. Император старался убедить Европу в своей веротерпимости. В 1839 г. он писал папе Григорию ХVI: «Я никогда не перестану считать в числе первых моих обязанностей защищать благосостояние моих католических подданных, уважать их убеждения, обеспечивать их покой» [376].

В том же 1839 г. настоятелем собора Св. Екатерины о. Домиником Лукашевичем учреждена женская гимназия. Первоначально рассчитанную на 6-летний курс обучения, ее открыли при помощи и участии графини Александры Потоцкой, а также французского посланника барона Проспера де Баранта [377].

Барон Амабль-Гийом Проспер Брюжьер де Барант (1782–1866) был хорошо известен в российских литературных кругах. Выдающийся французский историк, в 1828 г. принят в члены Французской Академии. А.С. Пушкин почитал Баранта; поэт также высоко оценивал французский народ, «который Ламартина признал первым из своих поэтов, который Нибуру и Галламу противопоставил Баранта, обоих Тьерри и Гизо; народ, который оказывает столь сильное религиозное стремление…» [378].

Как видно из пушкинских строк, Барант занимал почетное место в ряду таких известных французских историков XIX столетия, как Франсуа Гизо (1787–1874), Огюстен Тьерри (1795–1856) и Амедей Тьерри (1797–1873). Трудами этих авторов зачитывался и известный литератор Николай Алексеевич Полевой (1796–1846), одним из первых заговоривший о гениальности Пушкина. А поэт, в свою очередь, тепло отзывался о трудах автора 6-томной «Истории народа русского»: «Г-н Полевой сильно почувствовал достоинства Баранта и Тьерри и принял их образ мнений с неограниченным энтузиазмом молодого неофита» [379]. (Перу Полевого принадлежит сочинение «История Петра Великого»; Пушкин свой труд озаглавил «История Петра».)

После революции 1830 г. судьбы Баранта и Гизо сложились схожим образом. На французский престол вступил герцог Орлеанский под именем Луи Филиппа I (1830–1848). Для обоих историков наступило время «хождения во власть». Гизо стал министром просвещения, а позднее – министром внутренних дел. Барант занял пост посланника в Турине, а затем – в Петербурге. Революция 1848 г. поставила точку в их государственной карьере: Гизо отправился в изгнание; Барант также оставил государственную службу и вновь занялся литературой.

В декабре 1836 г. Барант, находившийся в Петербурге, отправил письмо Пушкину. Французский посланник сообщал поэту о том, что «в настоящее время во Франции работает комиссия по установлению правил о литературной собственности и, в особенности, о мерах для предотвращения перепечатывания книг за границей» [380]. Отметив, что «правила, касающиеся литературной собственности в России, должны быть известны Вам лучше, чем кому-либо другому», Барант изложил свою просьбу: «Ваша любезность, милостивый государь, мне достаточно хорошо известна, для того чтобы с полной уверенностью обратиться к Вам за подобными сведениями по столь важному вопросу…» [381]

Это письмо отправлено из французского посольства в Петербурге 23 (11 декабря) 1836 г., а через 5 дней Барант получил ответ. «Спешу сообщить Вашему превосходительству сведения, которые Вы желали иметь относительно правил, определяющих литературную собственность в России» [382], – писал Пушкин. Далее следовали подробные разъяснения, причем поэт ссылался на «Устав о ценсуре», высочайше утвержденный 22 апреля 1828 г. [383] Подводя итог сказанному, Пушкин замечает: «Вопрос о литературной собственности очень упрощен в России…» [384] А несколько ранее поэт упомянул и о причинах этой «простоты»: «Литература стала у нас значительной отраслью промышленности лишь за последние двадцать лет или около того. До тех пор на нее смотрели только как на изящное аристократическое занятие» [385].