Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность - Мазер Вернер (лучшие бесплатные книги txt) 📗
«Я направляю Вам это письмо вне зависимости от подписанного мною сегодня в консульстве протокола. Я прошу Вас также направлять все дальнейшие указания в мой адрес через консульство и заверяю, что не премину в точности выполнить их. Что касается данных о моем положении, то они подтверждаются консульством. Сотрудники консульства были достаточно благо-склонны ко мне и породили во мне надежду, что достаточно будет явиться для прохождения комиссий в Зальцбург. Хотя и не смею надеяться, но прошу все же не осложнять мою ситуацию понапрасну.
Покорнейше прошу Вас принять это письмо к сведению и остаюсь
Хотя Гитлер и «не смел надеяться», что власти в Линце удовлетворят его просьбу, однако она имела успех. 5 февраля 1914 г. он выехал в Зальцбург для прохождения призывной комиссии и, как и надеялся, был освобожден от военной службы. «Настоящим подтверждается, — говорится в документе отдела статистики земельного правительства от 23.2.1932 г., — что Адольф Гитлер, родившийся 20 апреля 1889 г. в Браунау-на-Инне и постоянно прописанный в Линце, земля Верхняя Австрия, сын Алоиза и Клары, урожденной Пёльцль, проходящий по списку призывников 3-й возрастной категории, признан 5 февраля 1914 г. в Зальцбурге «негодным к строевой и вспомогательной службе, ввиду слабого телосложения» и освобожден от военной службы.
«…Также якобы страдает заболеванием», — такую осторожную формулировку записал 19 января предусмотрительный сотрудник австрийского консульства, и это дает основание полагать, что Гитлер во время допроса сослался на свою уже давно излеченную болезнь легких, которая стала причиной того, что мать осенью 1905 г. забрала его из школы. Во всяком случае, уклонявшийся от службы Адольф Гитлер не собирался служить и впредь. То, что он по секрету сообщил в конце лета 1908 г. Кубицеку, начало претворяться в жизнь. Он не хочет служить в одной армии с чехами и евреями, воевать за габсбургское государство, но всегда готов умереть за Германский рейх. Гитлер, будучи фанатичным пангерманистом, хочет жить в Германском рейхе, который станет для него любимой и достойной уважения родиной, и если уж становиться солдатом, то только там. В 1914 г. ему разрешают по-прежнему оставаться в Мюнхене, вести богемный образ жизни и допускать презрительные высказывания о своей австро-венгерской родине.
В Мюнхене главные интересы Гитлера, в отличие от Вены, прикованы не к антисемитизму и марксизму, а к германо-австрийской внешней политике и к отношению немецкого населения к Австрии. Германскую блоковую политику, австро-германский пакт от 7 октября 1879 т., союз трех императоров от 18 июня 1881 г. и тройственное соглашение между Германией, Австро-Венгрией и Италией от 20 мая 1882 г. он, по собственным словам, считал «ошибкой», еще живя в Вене. В Мюнхене Гитлер приходит к убеждению, что немцы в целом принимают своего союзника Австро-Венгрию за «серьезную силу», которая «в трудный час покажет себя», во что он, будучи австрийцем, уже не верит, так как двойная монархия, по его убеждению, «уже давно перестала быть немецким государственным образованием». Он придерживается мнения, что «внутренняя ситуация» в Австро-Венгрии «с каждым часом приближает ее к распаду». Австро-венгерским заверениям он не доверяет. По его мнению, «носителями союзнических идей… в Австрии остались только Габсбурги и немцы. Габсбурги из расчета и по необходимости, а немцы вследствие доверчивости и политической глупости». Он не сомневается в том, что Германия в результате тройственного союза приковала себя «к трупу», который «утащит в пропасть обоих», и убежден, что «лучше, чем официальные дипломаты», понимает «бессмысленность и опасность германской блоковой политики». Молодого австрийца с пангерманистскими наклонностями поражает в Мюнхене отсутствие интереса населения к ситуации немцев в дунайской монархии. «К своему удивлению, мне постоянно приходилось констатировать, — говорил он, — что даже в образованных кругах отсутствует какое-либо понимание сути габсбургской монархии». «В 1913–1914 гг. я… впервые высказал… в различных кругах свое убеждение, — пишет Гитлер в "Майн кампф", — что будущее немецкой нации зависит от уничтожения марксизма». О том, что это утверждение сделано не задним числом, свидетельстуют не только сообщения очевидцев, ночи письменные высказывания Гитлера того времени.
Когда Гитлер узнал, что австрийский наследник престола Франц Фердинанд и его жена 28 июня 1914 г. убиты в Сараево, его сначала, как он пишет позднее, в 1924 г., охватило «опасение, что пули могли быть выпущены из пистолетов немецких студентов, которые были возмущены постоянным ославяниванием, проводимым наследником престола, и решили освободить немецкий народ от внутреннего врага… Но когда я услышал фамилии преступников, а кроме того, прочел, что они сербы, меня охватил легкий ужас от этой мести непредсказуемой судьбы. Самый большой друг славян погиб под пулями славянских фанатиков». Но «легкий ужас» продолжается недолго. На фотографии, где Гитлер изображен 1 августа 1914 г. среди людей, собравшихся в Мюнхене на Одеон-плац, чтобы прослушать прокламацию об объявлении войны, можно увидеть, как горят его глаза, придавая лицу необычно радостное и возбужденное выражение. Как и многие другие представители немецкой образованной буржуазии, в числе которых были, например, Томас Манн, [97] Людвиг Тома и многие университетские профессора, Гитлер испытывает радость при известии, что началась война. «Те часы, — пишет он в "Майн кампф", — стали для меня как бы избавлением от неприятных воспоминаний юности. Я не стыжусь… признаться, что от охватившего меня восторга упал на колени и от всего сердца возблагодарил небеса за то, что мне даровано счастье жить в такое время». Он немедленно подал прошение на имя Людовика III, чтобы ему, австрийцу, разрешили поступить на службу в баварскую армию, хотя прошло всего несколько месяцев как австрийская призывная комиссия признала его негодным к военной службе. Уже на следующий день он получил из канцелярии кабинета министров сообщение, что может записаться в один из баварских полков. Гитлер выбрал 16-й резервный пехотный полк, который впоследствии стал носить имя Листа в честь погибшего в конце октября 1914 г. командира полка полковника Листа. 16 августа, в тот день, когда популярная газета «Берлинер иллюстрирте цайтунг» поместила на первой странице фотографию пехотного унтер-офицера в остроконечной каске и со шпагой наголо, ведущего солдат в атаку и кричащего «Ура!», Гитлер явился в 6-й рекрутский запасной батальон 16-го Баварского пехотного полка. Там он 8 октября 1914 г. дал присягу сначала королю Баварии, а затем и своему императору Францу Иосифу. Ганс Менд, занимавшийся в это время подготовкой рекрутов, рассказывал в 1931 г., какое впечатление произвел на него Гитлер в 1914 г. «Впервые я увидел Адольфа Гитлера, — писал он, — в ресторане «Шваб-мюнхен». Я не знал его, но, проходя мимо, обратил внимание, на его энергичный взгляд и что-то особенное в облике. Я принял его за студента, которых было много в полку имени Листа. После совершенно недостаточной подготовки Гитлер в середине октября 1914 г. попадает на фронт. Спустя 20 недель, в феврале 1915 г., он, пользуясь своим даром наблюдательности как художник, сообщает своему мюнхенскому знакомому Эрнсту Хеппу в цитируемом ниже подробном письме, пришедшем с полевой почтой, о том, что он пережил в эти дни. [98]
«Уважаемый господин асессор!
Рад, что Вы получили мою последнюю открытку, и благодарю Вас за любезное письмо, которое Вы прислали мне в ответ.
Я уже подробно писал один раз, но, видимо, придется повторить. Прежде всего, хочу сообщить Вам, уважаемый господин ассессор, что уже 21 декабря получил "Железный крест". Возможностей для его получения, слава Богу, было более чем достаточно. Наш полк попал не в резерв, как мы думали, а уже 29 октября с утра был направлен в бой, и вот уже три (неразборчиво) мы не даем им покоя ни на минуту, если не в наступлении, так в обороне. После очень красивого путешествия по Рейну мы 31 октября прибыли в Лилль. Уже в Бельгии были заметны признаки войны. Лёвен был весь в развалинах и пожарищах. До (неразборчивое название населенного пункта) поездка проходила тихо и спокойно. А потом пошло одно за другим. В некоторых местах, несмотря на самую бдительную охрану, были развинчены железнодорожные пути. Все чаще попадались взорванные мосты, разбитые локомотивы. Хотя эшелон и так полз как улитка, мучительные остановки случались все чаще. Издалека уже слышен был монотонный гул наших тяжелых минометов. Ближе к вечеру мы приехали в порядочно потрепанный пригород Лилля, выгрузились и некоторое время слонялись без дела возле составленных в козлы винтовок. Где-то около полуночи мы вошли наконец в город. Бесконечная монотонная дорога, по обе стороны низкие фабричные корпуса, кругом сплошная сажа, мостовая разбита и вся в грязи. После 9 часов население на улицу не выходит, зато полно военных. Мы, рискуя жизнью, пробирались среди обозов с продовольствием и колонн с боеприпасами, пока наконец не добрались до внутренних ворот цитадели. Центр города, правда, немного получше. Но все здесь сделано по принципу "лишь бы смотрелось хорошо". Я постоянно вспоминал о Германии. Ночь мы провели во дворе здания биржи. Здание весьма представительное, но еще не закончено. Поскольку пришлось лечь с полной выкладкой, то была объявлена повышенная готовность. Кроме того, лежать на камнях было очень холодно, так что я не смог уснуть. На следующий день мы сменили место ночлега. На этот раз мы попали в большой остекленный зал. В свежем воздухе недостатка не было, так как от здания остался только железный каркас. От немецких снарядов стекла разлетелись на миллионы осколков. Днем мы немного занимались боевой подготовкой, осматривали город и главным образом восхищались колоссальной военной машиной, которая во всей красе разворачивалась на наших глазах и наложила отпечаток на весь Лилль. Ночью мы пели песни, некоторые из нас в последний раз. На третью ночь в 2 часа вдруг объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись на сборный пункт. Никто ничего толком не знал, однако мы решили, что это учебная тревога. Ночь была довольно темная. Не успели мы прошагать и 20 минут, поступила команда отойти на обочину, и тут пошли обозы, кавалерия и т. д. и запрудили, всю дорогу. В конце концов нашлось место и для нас. Мы далеко отошли от Лилля. Канонада становилась все сильнее. Наша маршевая колонна извивалась, как огромная змея. Где-то в 9 часов мы остановились в каком-то дворцовом парке. Два часа привала, а потом опять в путь до 8 часов вечера. Полк разделился на роты, и каждая из них оборудовала себе укрытие от самолетов. В 9 часов вечера мы получили продовольствие.
К сожалению, я никак не мог уснуть. В четырех шагах от моей вязанки соломы лежала дохлая кляча. Судя по ее виду, она лежала уже не меньше двух недель и наполовину разложилась. Вдобавок позади нас стояла немецкая батарея гаубиц и каждые 15 минут посылала по два снаряда над нашими головами в темную ночь. Воздух наполнялся воем и визгом, а затем вдали слышались 2 глухих разрыва. Все прислушивались к ним. Мы ведь слышали все это впервые в жизни. И вот пока мы лежали вповалку и тихонько перешептывались, глядя в звездное небо, вдали начался какой-то шум, потом он приблизился, залпы пушек стали все чаще и в конце концов слились в сплошной гул. Каждого из нас этот гул пробирал до печенок. Говорили, что англичане пошли в ночную атаку. Мы испуганно ждали, не зная, что же, собственно говоря, происходит. Потом все успокоилось, и в конце концов адский шум прекратился, лишь наша батарея каждые 15 минут посылала в ночь свой стальной привет. Утром мы обнаружили большую воронку от снаряда.
После долгих усилий кляча нашла в ней свой последний покой. Только мы собрались устроиться поудобнее, как в 10 часов снова тревога. Спустя 15 минут мы вышли. После долгих мытарств добрались до разбитого крестьянского подворья и устроили привал. Той ночью мне пришлось стоять на часах. В час ночи снова объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись маршем. Перед этим пополнили боеприпасы. Пока мы ожидали приказа двигаться вперед, мимо нас проехал на коне майор граф Цех: завтра мы идем в атаку на англичан. Все радуются: наконец-то. Сделав это объявление, майор занял место во главе колонны и пошел пешком. В 6 часов утра мы около какой-то гостиницы встречаемся с другими ротами, а в 7 часов все и начинается. Мы повзводно проходим через расположенный справа от нас лес и в полном порядке выходим на луг. Перед нами вкопаны четыре орудия. Мы занимаем за ними позиции в больших окопах и ждем. Над нами уже свистит первая шрапнель и срезает деревья на опушке, как соломины. Мы с любопытством глядим на все это. У нас еще нет настоящего чувства опасности. Никто не боится, все ждут команды "в атаку". А дела становятся все хуже. Говорят, что уже есть раненые. Слева появляются 5 или 6 молодчиков в мундирах цвета глины, и мы вопим от радости. 6 англичан с пулеметом. Мы смотрим на конвоиров. Они гордо шагают вслед за своей добычей, а мы все еще ждем и почти ничего не можем рассмотреть в адском дыму перед нами. Наконец команда "вперед!" Мы рассыпаемся цепью и мчимся по полю в направлении небольшого хутора. Слева и справа разрывается шрапнель, свистят английские пули, но мы не обращаем на них внимания. Залегаем на десять минут, а потом опять вперед. Я бегу впереди всех и отрываюсь от взвода. Тут сообщают, что подстрелили взводного Штевера. "Вот так дела", — успеваю я подумать, и тут начинается. Поскольку мы находимся посреди открытого поля, нужно как можно быстрее бежать вперед. Капитан бежит впереди. Теперь уже падают и первые среди нас. Англичане направили на нас огонь пулеметов. Мы бросаемся на землю и медленно ползем по канаве.
Иногда мы останавливаемся, это значит, что кого-то опять подстрелили и он не дает двигаться вперед. Мы выволакиваем его из канавы. Так мы ползем до тех пор, пока канава не кончается, и опять надо выбираться на поле. Через 15–20 метров мы добираемся до большой лужи. Один за другим мы вскакиваем туда и занимаем позицию, чтобы отдышаться. Но залеживаться некогда. Быстро выбираемся и марш-марш к лесу, до которого примерно 100 метров. Там мы постепенно опять собираемся вместе. Лес уже сильно поредел. Теперь нами командует вице-фельдфебель Шмидт, отличный здоровенный парень. Мы ползем до опушки. Над нами свистят пули и осколки, и вокруг падают сбитые сучья и куски деревьев. Потом на опушке рвутся снаряды, поднимая облака камней, земли и песка и вырывая огромные деревья с корнями, а мы задыхаемся в желто-зеленом ужасном вонючем дыму. Вечно здесь лежать не имеет смысла, если уж погибать, так лучше в поле. Тут подходит наш майор. Мы снова бежим вперед. Я прыгаю и бегу изо всех сил по лугу, через свекольные грядки, перепрыгиваю через окопы, перелезаю через проволоку и кустарниковые загороди и вдруг слышу впереди крики: "Сюда, все сюда". Передо мной длинная траншея, и через мгновение я спрыгиваю в нее. Передо мной, за мной, слева и справа туда же прыгают и другие. Рядом со мной вюртембержцы, а подо мной мертвые и раненые англичане. Вюртембержцы заняли траншею уже раньше нас. Теперь мне становится ясно, почему мне было так мягко спрыгивать. В 240–280 метрах слева от нас видны еще английские окопы, а справа дорога в (неразборчиво), которая находится в их руках. Над нашей траншеей беспрерывный железный град. Наконец в 10 часов начинает работу наша артиллерия. Пушки бьют одна за другой, 1-2-3-4 и т. д. То и дело перед нами снаряд попадает в английские окопы. Англичание [99] выскакивают, как из муравейника, а мы снова бежим в атаку.
Моментально проскакиваем поле и после рукопашной, которая местами была довольно кровавой, выбиваем их из окопов. Многие поднимают руки. Всех, кто не сдается, мы приканчиваем. Так мы освобождаем траншею за траншеей. Наконец выбираемся на большую дорогу. Слева и справа от нас молодой лес. Входим в него. Выгоняем оттуда целые своры англичан. Наконец доходим до места, где лес кончается и дорога идет дальше по чистому месту. Слева стоят какие-то хутора, которые еще заняты противником, и по нам открывают оттуда ужасный огонь. Люди падают один за другим. И тут появляется наш майор, храбрый как черт. Он спокойно курит. Вместе с ним его адъютант лейтенант Пилота. Майор быстро оценивает обстановку и приказывает сосредоточиться слева и справа от дороги и приготовиться к атаке. Офицеров у нас уже нет, да и унтер-офицеров почти не осталось. Поэтому все, кто еще в состоянии, вскакивают и бегут за подкреплением. Когда я во второй раз возвращаюсь с группой отколовшихся вюртембержцев, майор с простреленной грудью лежит на земле. Вокруг него куча трупов. Теперь остался только один офицер, его адъютант. В нас клокочет ярость. "Господин лейтенант, ведите нас в атаку", — кричат все. Мы движемся через лес слева от дороги, по дороге не пройти. Четыре раза мы встаем в атаку и четыре раза вынуждены отойти. Изо всей моей команды кроме меня остается всего один человек. Наконец и он падает. Мне отрывает выстрелом рукав кителя, но каким-то чудом я остаюсь живым и здоровым. В 2 часа мы идем наконец в пятую атаку и на этот раз занимаем опушку леса и хутора. Вечером в пять часов мы собираемся вместе и окапываемся в 100 метрах от дороги. 3 дня идут бои, пока наконец на третий день мы не опрокидываем англичан. На четвертый день маршируем назад в (неразборчивое название населенного пункта). Только там мы оценили, насколько тяжелы наши потери. За 4 дня наш полк сократился с трех с половиной тысяч человек до 600. Во всем полку осталось только 3 офицера, 4 роты пришлось переформировать. Но мы были горды тем, что опрокинули англичан. С тех пор мы постоянно на передовой. В Мессине меня в первый раз представили к Железному кресту, а в Витшете во второй, на этот раз представление на меня вместе с (неразборчиво) подписал господин подполковник Энгельхардт, наш полковой командир. 2 декабря я его наконец получил. Я теперь служу посыльным при штабе. Служба здесь немного почище, но зато и опаснее. В одном только Витшете в день первого наступления из нас восьмерых трех человек убило, а одного тяжело ранило. Нас, четверых оставшихся в живых, и раненого наградили. В тот раз эта награда спасла нам жизнь. Когда обсуждали список представленных к кресту, в палатку зашли 4 командира роты. Из-за тесноты нам четверым пришлось ненадолго выйти. Мы еще не простояли снаружи и пяти минут, как вдруг снаряд попал прямо в палатку, тяжело ранил подполковника Энгельхардта, а все остальные в штабе либо ранены, либо убиты. Это был самый ужасный момент в моей жизни. Мы все просто обожали подполковника Энгельхардта.
К сожалению, надо заканчивать, и я прошу Вас, уважаемый господин асессор, простить меня за плохой почерк. Я сейчас слишком нервничаю. День за днем мы с 8 часов утра до 5 часов вечера находимся под сильнейшим артиллерийским огнем. Со временем это может испортить даже самые сильные нервы. За обе посылки, которые Вы, господин асессор, были так добры послать мне, выражаю Вам и Вашей дражайшей супруге самую сердечную благодарность. Я часто вспоминаю Мюнхен, и у каждого из нас только одно желание: чтобы как можно быстрее рассчитаться с этими бандитами, чего бы это ни стоило, и чтобы те из нас, кому повезет снова вернуться на родину, увидели ее очищенной от всякой иноземщины, чтобы благодаря тем жертвам и страданиям, которые сотни тысяч из нас испытывают каждый день, и тем рекам крови, которые проливаются в борьбе с международным заговором врагов, мы не только разбили внешних врагов Германии, но чтобы рухнул и внутренний интернационализм. Это важнее, чем любые завоевания территории. Все начнется с Австрии, как я всегда говорил.
Выражая Вам еще раз свою сердечную благодарность, почтительнейше целую руки Вашей уважаемой маме и супруге.
97
Еще в 1916 г. Томас Манн писал своему издателю Самуэлю Фишеру: «Но к чему вся эта политизация, насаждение западного духа, дегуманизация, разнемечивание, которые происходят уже на протяжении 50 лет, если результатом этого не становится власть?.. Однако совершенно непереносима… для меня мысль, что демократический прогресс… будет навязан нам извне в результате нашего поражения… Наша демократизация должна быть следствием нашей победы, побочным явлением нашего прихода в мировую политику». Это письмо было в 1966 г. выставлено на осенний аукцион в Штаргарде неподалеку от Марбурга.
98
Эти данные подтверждаются военнослужащими полка, которые не были знакомы с письмом Гитлера.
99
Так в тексте. Возможно или опечатка, ошибка переводчика, редактора, или корректора
