Героев не убивают - Топильская Елена Валентиновна (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Возбудив дело, я взяла со злодея подписку о невыезде, выдала ему запрос на работу и велела через неделю принести характеристику.
А на следующий день я разбирала вешдоки и сковырнула лак с ногтя. Благо флакончик с лаком был под рукой и я никого из посетителей не ждала, я уселась за стол, подкрасила дефектный ноготь и стала ждать, когда лак высохнет.
И надо же было такому случиться, что сопротивленец прибежал в прокуратуру с характеристикой не через неделю, как договаривались, а именно в тот день. Он, нежданный, распахнул дверь моего кабинета и увидел следователя, сидящего все в той же позе, с растопыренными пальцами, с высыхающим лаком на ногтях. Что он должен был подумать про такого следователя? Разумеется, только одно: что я целыми днями крашу ногти вместо того, чтобы расследовать дела.
Конечно, после этого красить ногти на работе я не перестала, но приучилась для маникюра запираться в кабинете.
Зная со слов Антона Старосельцева, как Трубецкой относится к женской карьере, и особенно наслушавшись Елизаветиных страшилок, я заранее приготовилась к его колкостям и представила, как он будет пытаться меня унизить. Но не могла отказать себе в удовольствии похихикать над тем, в какой шок он впадет, обнаружив, что обгаженная им в прессе следователь Швецова — та самая Машенька, с которой он был столь галантен в опере.
И вот в дверь постучали, и, дождавшись моего разрешения, в кабинет вошел Герман Трубецкой собственной персоной. И я поразилась, насколько одежда меняет человека. На нем был прекрасно сшитый строгий костюм, белая рубашка, галстук с каким-то изысканным рисунком, и по тому, как он прошел от двери до стола, протянул мне свой паспорт и присел напротив, я увидела, что он умеет носить такие костюмы и носит их с удовольствием.
При этом Трубецкой выиграл не только первый, но и второй раунд, ни жестом, ни взглядом не показав, что мы с ним где-то встречались. Ну что ж, я тоже решила не признаваться в нашем знакомстве и надеялась, что хотя бы этим, в свою очередь, его разочаровала.
Открыв его паспорт, я для начала отметила, что там указана фамилия — Трусов, а потом внимательно просмотрела все до единой страницы, проверив наличие фотографий, штампа о регистрации, и не смогла отказать себе в удовольствии рассмотреть печати загсов — о браке и разводе. Нового штампа о браке, после развода с Энгардт, не было.
Трубецкой терпеливо ждал, пока я изучу его документ. Я достала протокол допроса и, глядя в паспорт, заполнила графы с данными о личности. Потом огласила текст предупреждения об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний и содержание статьи пятьдесят первой Конституции, о том, что он вправе не свидетельствовать против себя и своих близких. Трубецкой послушно расписался в указанных мной местах по-прежнему не говоря ни слова, отложил ручку и стал смотреть мне в глаза с выражением пай-мальчика.
— Вам рассказали, зачем я вас вызвала? — спросила я Трубецкого, придвигая к себе протокол.
— Рассказали, — кивнул он, — и если честно, я удивлен, что вы не отменили вызов.
— Интересно, почему я должна была отменить вызов? — поддалась я на провокацию. А надо было приступать к допросу, без всяких лирических отступлений.
— Вы же юрист, Мария Сергеевна. Вы должны были предвидеть, что я заявлю вам отвод. Ведь между нами неприязненные отношения из-за моей публикации о вас.
— Герман Витальевич, — покачала я головой, — вы ведь тоже юрист. Разве вы не знаете, что свидетели у нас не обладают правом отвода следователя?
— Хорошо, я давно уже не занимался юридической практикой и неверно сформулировал. Вы сами должны заявить о невозможности допрашивать меня в связи с тем, что между нами неприязненные отношения.
— То есть вы хотите сказать, что испытываете ко мне неприязнь?
— Я? Упаси Боже… — рассмеялся Трубецкой, запрокинув голову, и я не могла не отметить, насколько он все же обаятелен.
— Значит, вы ко мне неприязни не испытываете, — констатировала я. — Но и я к вам неприязни не испытываю. Тогда о каком отводе речь?
— Вы не испытываете ко мне неприязни? — Трубецкой даже крутанулся на стуле. — Может быть, вы не читали мою статью?
— Читала, Герман Витальевич.
— И спокойно ее восприняли?
— Нет, очень расстроилась.
— Вот именно. Значит, все-таки обозлились на меня.
— Нет.
— Я вам не верю!
— Это ваше личное дело.
Трубецкой уставился на меня с недоверием:
— То есть вы на меня не обиделись?! Как такое может быть?
— Послушайте, Герман Витальевич, у вас что, был заказ меня обидеть, когда вы писали эту статью? Что вы так негодуете? Не обиделась я, потому что считаю, что вы абсолютно правы. Я по своей вине попала в эту ситуацию, и гневаться на вас было бы по-детски.
— Но статья написана в таком тоне… Меня позабавило, что он вроде как начал уже извиняться.
— Да, тон, конечно, неласковый, но для критической статьи вполне допустимый.
— Ну что ж, один-ноль в вашу пользу, — Трубецкой развел руки. — Допрашивайте.
— Собственно, у меня только один вопрос: откуда вы узнали о похищении жены Масловского?
— Из вечерней программы городской информационной службы, из уст Лизоньки Энгардт, как вам известно — моей бывшей жены, — мило улыбаясь, отчеканил Трубецкой.
— Да? А вот журналист, делавший репортаж с набережной, утверждает, что ему об этом происшествии сообщили вы. — Говоря это, я уже понимала, что проиграла.
— И вы можете предъявить мне показания этого журналиста? — как я и ожидала, парировал Трубецкой. Я бы его уважать перестала, если бы он этого не спросил.
— Я вам не обязана предъявлять какие-либо показания, — сопротивлялась я, скорее из приличия.
— А можно полюбопытствовать, что это за журналист?
— Ну-у, Герман Витальевич, осечка, — протянула я, — как же вы не помните, что это за журналист, если вы смотрели новости, из которых узнали о похищении?
— Никакой осечки, — спокойно ответил Трубецкой. — Я до сих пор нежно отношусь к Лизе, и если она ведет программу, смотрю только на нее. А кто делал репортаж, мне и ни к чему…
Черт! Черт, черт! Мне надо было это предвидеть! Почему я была так уверена, что Трубецкой мне сдаст все свои источники информации? Теперь надо осторожно выяснять, знает ли он уже о смерти Скачкова.
Я вытащила из ящика стола бланк протокола очной ставки и положила перед собой.
— Герман Витальевич, вы готовы к очной ставке с журналистом? — спросила я, заполняя «шапку» протокола: дату, место и время проведения следственного действия, и свою фамилию.
Герман Витальевич и глазом не моргнул:
— А почему я должен возражать?
— Потому что он вам в глаза скажет, что вы лукавите.
— А почему вы так уверены? — прищурился Трубецкой. — Может быть, он признается, что наговорил на меня.
— А какой смысл?
— Чтобы скрыть свои источники информации…
Дальше играть в пятнашки было бессмысленно. Занеся над протоколом шариковую ручку, я проговорила:
— Ну что ж, я вас предупредила об ответственности за ложь.
Трубецкой пожал плечами. Я быстро записала все, что он сказал, и подвинула протокол к нему. Он пробежал по тексту глазами и без моей подсказки расписался во всех нужных местах. Отложив ручку, он с улыбкой взглянул на меня:
— Раз вы не испытываете неприязни ко мне, могу я пригласить вас пообедать?
Поскольку разговор принял неофициальный характер, я оперлась подбородком на сложенные кулачки.
— Чтобы этой неприязни не возникло, думаю, что мне нужно отказаться.
— Жаль.
В жизни не видела, чтобы кто-то более искренне сожалел о невозможности пообедать со мной. Он поднялся, застегнул пиджак и пошел к дверям. Вышел он, не оглядываясь.
А я взяла телефонную трубку и набрала номер морга. Марина Маренич, которой был расписан труп Скачкова, сначала сварливо высказала мне все, что она думает о таких торопыгах, как я, которые, видимо, считают, что придя на работу, она должна все бросить и бежать вскрывать покойничков; я бы еще в полдевятого позвонила… Потом сжалилась и сообщила:
