Корсар и роза - Модиньяни Ева (библиотека книг .txt) 📗
Тоньино сделал было шаг по направлению к ней, но Лена в бешенстве его остановила:
— Вы что, не видите, что пол мокрый? Я его мою, а вы, стало быть, таскаете мне сюда грязь на своих башмаках!
Присев на высоком каменном пороге, Тоньино снял башмаки и носки, а потом прошел босиком в кухню и поставил на стол глиняный горшок, полный горячего, вкусно пахнущего супа.
— Вот, это нам послала Сантина. Ей пришлось пойти в дом управляющего. Приехал граф Сфорца, и жена управляющего попросила ее помочь. Но у нас все есть, чтобы пообедать, видишь? — И Тоньино принялся вынимать из свернутой узлом скатерти ложки, стаканы, бутылку вина и каравай теплого ароматного хлеба.
Лена выпрямилась, продолжая судорожно сжимать щетку, и смерила мужа испепеляющим взглядом.
— Ешьте сами. Я уже сыта по горло унижением и обидой. Вы привезли меня сюда как нищенку, чтоб я ела чужой хлеб. Где мои вещи? Где моя посуда? Мои книги, моя постель, моя одежда — где все это? Я здесь никого не знаю. Все на меня пялятся, как на диковинного зверя. Я от стыда света божьего не вижу, мне бы сквозь землю провалиться! — И от отчаяния она зашлась безудержным плачем.
Тоньино подошел ближе, вынул у нее из рук щетку, вытащил из кармана носовой платок и, обняв, вытер ей слезы. Его сердце было переполнено нежностью к этой упрямой и гордой девчонке.
— Сегодня же вечером у тебя все будет. Я написал записку отцу и матери, чтобы они знали, где мы теперь живем. Они и твоих родных предупредят. Я отправил повозку с графским посыльным, он привезет все наши вещи. Здесь живут добрые люди, Лена. У меня есть работа и хорошее жалованье. Ты не пожалеешь, что поехала со мной, обещаю тебе. — Все это он проговорил единым духом, да так ласково, что злость Лены сразу куда-то испарилась.
Она высвободилась из его объятий и вытерла мокрые руки фартуком. Они сели к столу, и Лена поглядела ему прямо в глаза:
— Значит, мы правильно сделали, что уехали из Котиньолы?
— Не хочу, чтобы кто-то вмешивался в нашу жизнь, — ответил Тоньино. — Я поступил так, как подсказывал мне мой внутренний голос, а он меня никогда не подводил. Думаю, нам тут будет хорошо, по крайней мере на первых порах. А там посмотрим.
Лена положила ладонь поверх узловатой, натруженной руки мужа.
— Мне так много надо вам сказать, но у меня голова кругом идет, даже не знаю, с чего начать.
— Речь пойдет о нас двоих или только о тебе? — спросил он.
Рука Лены была теплой, и в груди у Тоньино что-то сладко таяло от ее прикосновения.
— Мне кажется, вы мне не столько муж, сколько добрый друг, лучший из всех, о ком я только могла мечтать. Мы вместе прочли много книг, о многом переговорили. Я ни с кем никогда не была так откровенна, как с вами, даже с матерью. Но между нами так и остался нерешенным самый важный вопрос: то, что касается наших супружеских отношений, — проговорила Лена, с трудом подбирая нужные слова.
— И что же?
— Я бы хотела знать: у вас было много женщин? Но если мой вопрос вам кажется слишком дерзким, можете не отвечать.
Тоньино покраснел до ушей и откашлялся, прежде чем заговорить.
— В первый раз это случилось в Тренто, в восемнадцатом году. Мне тогда еще не было и двадцати. В одном из тех домов, куда ходили все солдаты, — принялся он рассказывать, понизив голос. — Надо было становиться в очередь и платить за комнату с женщиной. Неважно, хороша она или нет. О любви и речь не идет. Но так уж получилось, что эта первая девушка мне понравилась. Я до сих пор ее вспоминаю. Она была добрая, ласковая. Когда я вернулся, чтобы ее отыскать, оказалось, что она уже куда-то уехала. В этом доме девушки часто менялись. Потом меня ранили, и я чуть ли не год промотался по госпиталям. Когда смотрел на себя в зеркало, мне становилось страшно. Я даже плакал, понимая, что ни одна женщина больше не захочет иметь дела со мной. Но когда я попал в госпиталь в Болонье, мне встретилась одна милая медсестра. Она массировала мне щеку, — вот здесь, где осколок гранаты раздробил мне кость, — специальной мазью, снимающей боль. Когда мне сделали стеклянный глаз, она меня научила, как его вставлять, как вынимать и промывать. Однажды ночью она забралась ко мне в постель. Я никак этого не ожидал. В окно палаты светила луна. Я принял ее как подарок свыше. Но кто-то нас увидел, пока мы были вместе, и разболтал. Медсестру уволили. Я хотел ее найти, но не знал, как это сделать. В конце концов меня выписали, и я вернулся в Котиньолу. Местные девушки, едва завидев меня, отводили глаза. Я очень страдал. Раз в месяц ездил в Форли. Там тоже есть такие дома, где можно заплатить, а уж дальше женщины не разбирают, красавец ты или урод. А потом я женился на тебе. Больше ничего не было, — так закончил Тоньино свой рассказ.
— И вы уходили спать на чердак. — Лена огорченно покачала головой. — А я уже привыкла к вашему лицу, — добавила она и нежно провела рукой по его щеке.
— Вот только я сам к нему еще не привык, — горько пожаловался Тоньино.
— Идемте, Тоньино, давайте поднимемся наверх. Там просторная комната. Мебели, правда, нет, но я вымыла пол, и мне одолжили матрац.
Она взяла его за руку и встала из-за стола. Он покорно последовал за Леной.
При помощи того немногого, что они привезли с собой, Лене удалось придать обжитой вид пустой комнате, всю обстановку которой составляла одна лишь старая кровать. Она развесила их чистую одежду на гвоздях, вбитых в стену. В одном углу стоял эмалированный таз, полный воды, а с оконного крюка свисали два хлопчатобумажных полотенца с красной вышивкой и длинной бахромой. Постель была застелена бельем из ее приданого.
— Здесь нет чердака. Хотите остаться со мной здесь, в этой комнате? — мягко спросила Лена.
— А ты правда этого хочешь? — Один лишь шаг отделял Тоньино от долгожданного и столь желанного счастья, но он все еще медлил, сам не зная почему.
Лена села на край кровати, опустив глаза и задумчиво разглядывая носки своих деревянных башмаков.
— Не знаю, — ответила она наконец, — но я хочу стать вам настоящей женой. — И Лена решительно принялась расстегивать блузку.
Тоньино увидел, что она надела гранатовое ожерелье, то самое, что он ей подарил. Впервые в жизни он так близко видел ее хрупкие плечи и нежную белую кожу. Под хлопчатобумажной сорочкой, украшенной узкой полоской кружева, угадывалась маленькая девичья грудь. Ни о чем больше не думая, Тоньино торопливо разделся и забрался под простыни, не отрывая взгляда от девушки, пока она освобождалась от многочисленных нижних юбок. Тоньино подумал, что она похожа на одну из тех изящных и хрупких фарфоровых статуэток, что выставлены в витрине посудного магазина в Форли. Он осторожно протянул руку и, обняв ее, прижал к себе.
Словно угадав его мысли, Лена сказала:
— Я сильная, Тоньино. Я ваша жена. Я не сломаюсь, когда вы возьмете меня.
Тоньино поцеловал ее в губы.
Потом он снял с нее белье и принялся осторожно и робко ласкать.
Лена почувствовала, как дрожат его руки, и растрогалась до слез. Острая нежность к этому великодушному мужчине пронзила ее.
Все произошло не так, как ей представлялось, когда она мечтала о любви со Спартаком. Не было ни звездного дождя, ни радуги, но она ощутила, как сердце мужа бьется в унисон с ее собственным.
Когда все кончилось, Тоньино поднялся с постели, смочил водой полотенце, отжал его и бережно протер им тело Лены, а потом снова лег с ней рядом и сжал ладонями ее лицо, покрывая его частыми благодарными поцелуями.
— Спасибо, — прошептал он.
Она глубоко вздохнула. Теперь Тоньино наконец-то стал ее мужем, и ей больше не в чем было себя упрекнуть.
— Я хочу, чтобы у нас была фотография, — сказала она вдруг.
— Чего ты хочешь? — удивился он.
— Все супруги ходят фотографироваться, — объяснила Лена, вспомнив моментальные снимки, выставленные в окне лавки аптекаря в Равенне. — Она сидит в красивом кресле. Он стоит рядом с ней, немного сзади. И все это на фоне какого-нибудь озера и мраморной балюстрады. Оба такие важные, он всегда немного хмурый, и усы красиво закручены, совсем как у тебя. Я хочу, чтобы у нас тоже была такая фотография. Мы ее поставим в кухне на буфет.
