Внеклассные занятия (СИ) - "KOSHKAWEN" (читать книги полностью TXT) 📗
Прежде, чем последует очередная глава, хочу повторить здесь свое мнение, оставленное под прошлой главой. Очень хотелось бы поучаствовать в обсуждении, последовавшем под главой, внести свое виденье ситуации.
Не думаю, что Даня специально говорил то, что не считает правдой. Возможно, я одна так считаю, но как мне кажется, он на самом деле решил остановиться и посмотреть правде в глаза, а заодно снять уже розовые очки с глаз Кристины. Как мужчина взрослый он понял, чем может быть чреваты их отношения, для Кристины в особенности, так как сам он вполне готов ответить за свой поступок и лишиться работы, если потребуется. Но каково будет девочке дальше учиться в этом месте, когда каждый будет тыкать в нее пальцем, а те, кто постарше — устраивать допросы с пристрастием, с целью навести порядок в учебном заведении? Так же, что касается чувств… Ну вот можете каждый бросить в меня камень, но не всегда всепоглощающая любовь возникает с первого поцелуя, с первой близости, с первых наивных признаний. Так, по-моему, чаще в сказках бывает, в которые свято верит Кристина. Дане же 25 лет, времена сказок для него прошли, и первостепенно, мне кажется, им действительно двигало желание. Кроме того, правильно как-то заметила их подруга Катя — он увлечен. Не влюблен, не помешан, а увлечен. Возможно, это увлечение перешло бы в более серьезные чувства, но условия вокруг такие, что не представляется возможным дальнейшее развитие этих отношений. И так же, он действительно считает, что Кристина «накручивает» себя. Он ей не верит, так как девушка довольно впечатлительная, со сложной семейной обстановкой и совсем не детскими проблемами, враз на нее свалившимися. Ему кажется, что ей просто нужен был кто-то, чтобы разделить свои трудности хотя бы с кем-то близким — крепкое плечо, жилетка для ее слез. И нельзя игнорировать тот факт, что Кристина довольно заносчива и ей хочется на каком-то подсознательном уровне насолить всем тем, кто ее обидел: родителям (они так ее предали своим разводом), отдельно маме (за интрижку с самым ужасным человеком на земле, а также за навязывание дочери своего мнения), одноклассникам (не понимают ее, не оценивают всех ее качеств). В общем, подростковый максимализм играет с ней злую шутку, и кто знает, как бы она реагировала на своего учителя, если бы все у девочки было «в шоколаде».
Все-таки я хотела максимально ощутимо передать их разницу. Да, 8 лет — не так уж и много, но когда тебе 17, а ему 25 — это огромная пропасть, думаю, многие со мной согласятся. Даня не монстр, а вполне разумный мужчина, и я бы даже отдала ему должное за этот его поступок. Ведь будь он мягче — последствия могли быть гораздо хуже. Впрочем, не стоит недооценивать Кристину. Здесь правильно было подмечено — она личность сильная, хоть еще и не вполне сформировавшаяся, эмоции пока правят ею.
Ну вот, в общем-то и все, что я хотела сказать. Надеюсь, моя точка зрения не испортит вашего отношения к этой работе. Этот фанф — больше психологический. Не PWP и даже не романтика, здесь больше уклон на психологию, на становление личностей персонажей, раскрытия их. И мне очень приятно то, что читатели открывают душу для моих героев, проникаются их проблемами, как своими собственными.
Спасибо всем огромное! Очень люблю вас, мои внимательные читатели! Приятного чтения!
Домой я пришла, когда уже стемнело, прошатавшись по улице часа три, пытаясь хоть как-то собрать собственные мысли. Безразлично я встретилась с материнским, каким-то по-щенячьи грустным, взглядом в прихожей. Механически сняла шарф, разулась, расстегнула куртку, которая лениво сползла с плеч на пол. Не замечая этого, бреду в свою комнату, от усталости еле перебирая ногами.
— Есть будешь? — спрашивает мама, будто это был единственный вопрос, который ее интересовал.
Отрицательно качаю головой, так и не включив свет, забираясь на диван в своей комнате, поджав колени к подбородку. Мама замирает на пороге, не зная, что еще можно мне сказать, как хотя бы частично вернуть жизнь в тело дочери, что стало аморфным за одни лишь сутки.
Мне кажется, что слез уже не осталось, но глаза снова режет и горячая струйка бежит по щеке, сверкая от светивших в темное окно уличных фонарей. Пустота царит в комнате, такая же глухая и безмолвная, что и внутри меня. Кажется, что впервые сейчас заглянула вглубь себя, в самую душу. И что я вижу перед собой? Только пустоту и ночь…
Бесшумным призраком мама скользнула ко мне на диван. Она отрывает мои руки, до того обнимающие колени и заводит к себе за шею. Крепко, но в то же время нежно она обнимает меня, вслушиваясь в мои всхлипы, гладит меня по волосам, намокшим от идущего весь день снега, шепчет что-то успокаивающе и ласково, но я не понимаю ни слова.
— Все, мама… — спонтанно шепчу я, сжимая ткань маминого халата на плечах. — Все закончилось…
— Тшш… — шепчет мама, гладя меня по спине, как облезлого и больного котенка. — Все правильно. Так нужно, родная, так правильно.
Нужно… Кому? Для кого правильно? И почему так больно, если это настолько правильно?
— Хочешь, я поговорю с Екатериной Сергеевной, и тебе заменят учителя по истории? — предлагает мама, перебиваемая моими жалобными всхлипами и поскуливаниями. — Будешь посещать историю с другим параллельным классом?
— Нет, не хочу, — уверенно отрезаю я, приподнимая голову и стирая свои обидные слезы, показывающие мою слабость. — Все нормально, все остались живы, здоровы, и я не намерена грести по полной из-за своей собственной глупости и чужого цинизма. Я буду учиться только в своем классе. Все будет нормально, мам…
— Ну, смотри по себе, — вздыхает мама, выдавливая едва заметную улыбку, обрадованная моим серьезным настроем. — Если что, знай, всегда можешь…
— Мамочка, я люблю тебя… — обнимаю маму сильнее, прижимаясь к ее плечу.
На самом деле, мать оказалась единственным человеком, сказав которому «люблю», я не боюсь получить в ответ «а я тебя — нет». И это дорогого стоит. Сейчас я это знаю наверняка.
— Родная моя, я тебя тоже люблю! — улыбается мама, ответно сжимая мои плечи. — Никто в мире не стоит твоих слез… Самая смелая моя девочка, самая искренняя и доверчивая…
— Мам, не надо продолжать… — смеюсь я, впервые за прошедшие сутки ощущая легкость внутри себя.
— Хорошо, не буду. Тебе помочь с уроками?
— Мам, ты не заглядывала в мои тетради с третьего класса! — удивляюсь я, не сумев сдержать повторного приступа смеха.
— А теперь хочу провести вечер с моей непослушной дочерью, проверяя ее уроки! И что такого? — мама на секунду задумалась, затем осторожно спросила: — Может, ты хочешь чего-то еще?.. Только скажи, я попробую…
— Мам, я очень не хочу видеть в этом доме Льва Романовича, — вмиг становлюсь серьезной, умоляюще глядя в глаза матери. — Очень не хочу…
— Хорошо, — вдыхает мама, заправляя непослушную прядь волос мне за ухо. — Его здесь больше не будет. Обещаю…
Должно быть, предложение мамы о смене историка избавило бы меня от многих проблем и пошло бы на пользу для восстановления моего порушенного внутреннего мира, но также это был бы символ признания мной своей слабости. А это самое противное, что могла бы почувствовать я — жалость к самой себе. Жалость от всех окружающих, которые были в курсе моих душевных терзаний. А самое главное — он бы увидел эту жалость, понял бы, насколько больно мне сейчас, и смотрел бы на меня, как на нечто жалкое, поруганное им же, никчемное существо. Нет, не будет ему такой чести! Хватит того, что изрядно потоптался на моих самых искренних чувствах!
— Ужасно написали последнюю самостоятельную, — высказывает недовольство Даня, мельком окинув взглядом притихший класс. — Викторов, раздай тетради этим неучам. Не знаю, как вам удалось досидеть до одиннадцатого класса, не соображая элементарных вещей! Не говоря уже о грамотности… Ужас просто!
Получив свою тетрадь, я открываю ее на той самой самостоялке, о которой сокрушался Даня. Мельком пробежавшись по ней глазами, я поднимаю руку с целью задать пару вопросов преподавателю.
