Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT, FB2) 📗
– Ну и что? Тебе повезло иметь в руках нечто, чему все завидуют. Ты не можешь вести себя так, будто этого не существует, будто это тебе не принадлежит. Да, способность писать – это оружие, и тем лучше. Твоя семья породила такого писателя, как ты. Они создали монстра, прости меня, а монстр нашел способ заставить услышать свой крик. Из чего, по-твоему, сделаны писатели? Посмотри на себя, посмотри вокруг! Вы – продукт стыда, боли, тайны, падения. Вы приходите из мрачных, безымянных территорий, или вы прошли через них. Выжившие, вот вы кто, каждый по-своему, и все, поскольку вы есть. Это не дает вам всех прав. Но это дает вам право писать, поверь мне, даже если это обращает на себя всеобщее внимание.
Возбуждение Л. начинало беспокоить меня.
Несколько лет назад, когда я готовилась писать роман о жестокости отношений в учреждении – или нечто «вокруг» или «на основе» этого, – я познакомилась с психиатром, специализирующимся на страданиях на работе и психосоциальных рисках. В то время я рассматривала для романа, над которым работала, страшный конец. Мне хотелось знать, возможен ли такой конец, правдоподобен ли с точки зрения психологии: может ли женщина, в течение нескольких недель подвергавшаяся каждодневному скрытому насилию, ставшая жертвой морального преследования, совершить жестокий поступок, то есть убийство? Возможно ли, чтобы эта женщина перешла к действию?
Вкратце изложив ему сюжет, я уточнила свой вопрос в следующих словах:
– Допустимо ли, что эта женщина может совершить опасный, пусть даже неумышленный, поступок? Если вы скажете «нет», я сменю оружие и напишу другой конец.
Мы сидели в кафе. Психиатр с интересом взглянул на меня:
– Это ведь про вас?
Я рассмеялась. Произнесенная мной фраза «сменю оружие» много дней преследовала меня. В каком же гневе готовилась я писать эту книгу? Продолжением какой боли в измененной форме она была?
Я поостереглась рассказать эту историю Л.
Чтобы продолжать, она не нуждалась в моем одобрении.
Л. злилась, потому что думала, будто я испугалась угроз, которые должны были, наоборот, толкнуть меня на бой. Л. громко возмущалась и призывала меня к восстанию.
– Знаешь, надо, чтобы они поняли, что это только начало. Ты осторожничала, ходила на цыпочках, обошла молчанием определенное количество вещей, ты предала забвению самое ужасное, самое черное, и в этом они упрекают тебя! Хочешь знать почему? Потому что для них это – признак слабости. Ты подстраховалась, захотела остаться пай-девочкой, которая мухи не обидит, ты призвала читателя в свидетели – ты, которая никогда этого не делала, – чтобы поделиться с ним своими сомнениями и промедлениями; ты непрестанно напоминала ему про механизм, который ты создала: «внимание, дамы и господа, вот роман, попытка приблизиться к истине, но это всего лишь мое видение событий, я не претендую, не могу себе позволить, главное, я не хотела бы» – дальше я пропускаю. Ты преклонила колено, вот что. Ты открыла брешь, в которую они ринулись, чтобы лучше слышать тебя. Ты сделала ошибку, Дельфина, показав им, что заботишься о них и об их душевном состоянии. Вот благодаря этому слабому месту они и стремятся теперь тебя уничтожить.
Я не возразила, не поправила ее, я воздержалась от любых комментариев.
Я подумала, уж не выпила ли Л. перед приходом ко мне. Ее речь была бурной, нелогичной. Однако в пафосе ее бунта мне слышалось что-то справедливое. Чтобы успокоить ее, я сказала, что подумаю. Но она еще не закончила.
– Да, Дельфина, писательство – это оружие, чертово оружие массового уничтожения. Оно даже мощнее всего, что ты можешь вообразить. Это оружие защиты, стрельбы, тревоги; это граната, баллистическая ракета, огнемет, оружие войны. Оно может разрушить все, но может все и восстановить.
– Я не хочу такого писательства.
Л. посмотрела на меня. Ее лицо мгновенно погасло. Голос вдруг показался непривычно нежным:
– Не уверена, что у тебя есть выбор.
Да, мне следовало бы забеспокоиться, что Л. чувствует себя до такой степени заинтересованной в том, что со мной происходит.
Да, мне следовало бы встревожиться этим внезапно появившимся в ее речах словом «они».
Да, мне следовало бы немного отдалить ее от себя, хотя бы на несколько дней, и взяться наконец за работу.
Но были ли у меня настоящие причины для волнения? Л. была женщиной моего возраста, проводившей свою жизнь в описании чужих жизней. Она имела чрезмерное, радикальное представление о литературе, но это представление казалось мне полным идей, многогранным, я предчувствовала, что об этом было бы интересно поспорить, не переходя на личности, не касаясь моего конкретного случая.
Кроме того, Л. стояла за меня горой. И в такой момент, как сейчас, в момент сомнений и трудностей, сочувствие Л. служило мне неоценимой поддержкой.
Несколькими днями позже, спустившись в подвал за какими-то старыми документами, я наткнулась, когда рылась в сундуке с моим бумажным архивом, на одну давнишнюю рукопись. Я написала этот текст лет десять назад, когда еще ничего не опубликовала. Теперь уж не помню, при каких обстоятельствах, но я его написала. Это был какой-то смутный период, не отложившийся в моей памяти. Листы были соединены пластиковой спиралью, титульный лист прикрывала прозрачная обложка. Название вызвало у меня улыбку. Хорошее название. В неверном свете подвальной лампочки я полистала рукопись. Мне вспомнились какие-то обрывки разговора с дамой, которая была литературным редактором. Она советовала мне продолжать стараться, но этот проект сочла неудачным. Я без сожаления забросила его и отложила текст, полагая, что он для меня чересчур претенциозный.
Я порылась в сундуке в поисках других экземпляров, но, судя по всему, сохранила только этот.
Вторую половину дня я перечитывала рукопись, лежа в постели. Я не отвечала на звонки, ни разу не прервалась. Я не испытала нужды под разными предлогами четыре раза обойти квартал или почистить всю обувь у себя в шкафу. Впервые за долгое время я сосредоточилась. Когда я завершила чтение, мне показалось, что в каком-то темном дальнем уголке моего сознания зажглась надпись «аварийный выход».
Позже я поискала в «сохраненном» соответствующий файл Word. И ничего не нашла. За это время я дважды меняла компьютер и как-то вечером, в грозу, утратила бо́льшую часть данных.
В конце дня я позвонила своей издательнице, чтобы сообщить ей новость: я снова взялась за незавершенный роман, единственную пережившую мои переезды копию которого только что нашла. Предстояло выполнить колоссальную работу, все переписать, но впервые за долгое время я испытывала желание работать. Издательница спросила, уверена ли я в себе. Действительно ли это хорошая идея – вытащить на свет божий старый текст, не рискую ли я напялить на себя одежду, которая мне не идет, или обувь, ставшую слишком тесной?
Нет, я была уверена: я держала в руках богатую чистую породу, необработанную, но драгоценную, которую я сумею довести до ума.
Помнится, я рассказала ей про текст, про то, каким он может стать теперь, после такого временного промежутка, когда я стала понимать его наивность. Издательнице было приятно меня слушать, это была хорошая новость, ей не терпелось прочесть что-нибудь.
Закончив разговор, я решила спуститься в расположенный внизу копировальный центр, чтобы сделать копию рукописи и сразу отправить ей, но тут же передумала. Лучше, если моя издательница познакомится с новой версией.
Едва я закончила разговор, телефон зазвонил. Я машинально взглянула в окно на здание напротив. (Несколько дней назад я заметила за собой странный, неизвестно когда появившийся рефлекс: каждый раз, возвращаясь домой и зажигая свет, при малейшем непривычном звуке я обращала взгляд на окно лестничной площадки дома напротив, чтобы убедиться, что никто за мной не наблюдает.)
