Навь и Явь (СИ) - Инош Алана (серия книг .TXT) 📗
– А откуда взялись Белые горы?
– А почему у тебя голова лысая?
– А почему из твоих пальцев искры вылетают?
Перед доброй, но строгой родительницей Роговладой Мила слегка робела, а за Твердяной бегала хвостиком и тормошила её едва ли не каждое мгновение, даже когда той хотелось отдохнуть после длинного рабочего дня. Засыпать она соглашалась только на пушистом ложе из чёрного кошачьего меха, под долгое убаюкивающее мурчание. В зверином облике Мила родительницу и сестру не различала – лишь бы тёплая урчащая кошка была под боком, и они баюкали её по очереди: один вечер – Твердяна, другой – Роговлада, смотря по тому, кто из них меньше устал.
Подрастая, Мила из девочки превращалась в красивую девушку – как и все в её роду, синеглазую и черноволосую; конечно же, она начала бегать на гулянья, и в обязанность Твердяны входило встречать её и присматривать, чтобы кто-нибудь сестру не обидел. В кузне она уже вышла из должности «подай-принеси», научившись владеть молотом и тянуть сталь руками. Начала она и понемногу узнавать, что такое волшба, училась плести сияющие узоры и слышать их песни. У каждого узора было своё назначение, своё имя и своя песня; названия составлялись из имён богинь Лалады и Огуни, к которым прибавлялись обычные человеческие имена. На имени «Огунь» основывалась по большей части оружейная волшба, а «Лалада» чаще служила для волшбы охранной, хотя встречались и их сочетания. Песня узора звучала в голове у мастерицы – без слов, один лишь тягучий звон, который складывался в ряды и лады. Отдалённо он напоминал звук пилы, которую сгибают и разгибают, играя на ней смычком, как на гудке. Пробовала себя Твердяна и в изготовлении украшений; свои первые серёжки она преподнесла Миле, и та, до сих пор не слишком избалованная подарками от родителей, очень обрадовалась и стала носить их с гордостью, хоть и были они весьма скромны и украшены недорогим камнем – бирюзой, под цвет её глаз.
Что с волшбой шутки плохи, Твердяна прочувствовала на собственной шкуре, и за это знание ей пришлось дорого заплатить. Один неловкий удар молота по оплетённой узором заготовке клинка – и кожу с половины лица словно содрала жестокая когтистая лапа. От боли Твердяна на несколько мгновений лишилась всех чувств, ослепнув и оглохнув – только многощупальцевое огненное чудовище терзало половину черепа, проникая сквозь кожу и стремясь прогрызть кости.
– …впредь наука тебе будет, – гудел голос родительницы, пробиваясь сквозь густую пелену визжащего шума. – На своих ошибках только и можно учиться.
Твердяна сцепила зубы и зашипела: кто-то словно вытягивал из её лица жилы и нервы. К одному глазу зрение вернулось раньше, чем к другому, и она увидела обрывки светящегося узора на пальцах у Роговлады. Его-то она и вытаскивала из лица неудачливой ученицы.
– Терпи, терпи, – сурово молвила она. И добавила уже чуть мягче, с тёплыми утешительными нотками: – Ничего… У нашей сестры без шрамов не бывает, дитятко. Обычное дело. И у бывалых мастериц промахи случаются, не только у подмастерьев неопытных.
Твердяне, одолеваемой болью, уж не до работы было, и родительница отпустила её домой, когда солнце стояло ещё высоко – в самый разгар дня. Матушка Благиня, увидев её замотанное тряпицей лицо, так и села на лавку, а Мила, дрожащими пальцами дотронувшись до повязки, со слезами пролепетала:
– Что… что стряслось, сестрица?
– Покорябало слегка волшбой, – нехотя ответила Твердяна. И попыталась отшутиться: – Да чего там! Суженая меня и такою полюбит, коль настоящая она моя половинка.
Лишь к вечеру она решилась заглянуть под повязку и, увидев своё отражение в медном зеркале, поняла: нелегко придётся суженой, когда та увидит свою избранницу.
– Экая образина, – хмыкнула молодая оружейница, трогая кончиками пальцев бугристую, синевато-багровую кожу.
Ровно половина лица превратилась в незнамо что. Глаз на этой стороне, к счастью, не пострадал, но видок стал – мороз по коже… Как бы не испугалась суженая и не убежала куда глаза глядят от такой «красоты»!
– Ничего, ничего, водичка из Тиши всё излечит, – не теряла надежды матушка Благиня.
Чудесная вода прогнала остатки боли, сняла покраснение и убрала блестящие, сочащиеся прозрачной жидкостью волдыри. Лишь сиреневая жилистая сеточка осталась на пострадавшей половине, да неровности никак не изглаживались. Кожа напоминала поверхность ноздреватого блина. На работу Твердяна приходила с замотанным повязкой лицом, хоть и уговаривали её сёстры по ремеслу:
– Да ладно тебе! Тут все свои, стесняться некого. А с лица не воду пить…
У многих из них тоже имелись шрамы, но им повезло больше, чем Твердяне: ни у кого не было так сильно изуродовано лицо. Однако убеждения возымели действие, и Твердяна сняла повязку.
Сестринского и семейного долга также никто не отменял, и она по-прежнему встречала Милу с гуляний. Она старалась держаться в тени, подальше от огня и любопытных взглядов, но однажды кто-то спросил:
– Милка, это что за страхолюдина тебя ждёт?
Ядовитым шипом вонзились в сердце Твердяны эти слова… Голос был знакомым, но лицо говорившей её не интересовало. Хотелось поскорее забрать сестру и уйти.
– Не смей так говорить, – негодующе прозвенел голос Милы. – Это Твердяна, моя сестра. Её в кузне волшбой оружейной задело.
– Не повезло, – хмыкнула молодая кошка в ответ. – Не сыскать ей теперь себе невесты…
Твердяна выдохнула из лёгких мертвящий жар. Гнев рыжегривым конём встал на дыбы, и одновременно с этим всплеском все жаровни и светочи под летним навесом пыхнули огромными снопами пламени, взвившимися под самый потолок. Завизжали испуганные девушки, и гуляющая молодёжь бросилась врассыпную – благо, навес имел всего две стены, а вместо остальных были столбы. Твердяна со сжатыми кулаками, в которых чувствовался горячий стук крови, смотрела на разбушевавшийся огонь, когда на грудь ей кто-то упал, а шею обняли девичьи руки.
– Ох… Твердянушка, что же это такое?!
Узнав голос и запах сестры, Твердяна опомнилась. «Огонь, утихни», – мысленно приказала она, и тот повиновался. «Надо держать себя в руках, а то этак и до беды недалече», – вздохнула она про себя.
Прошло две седмицы после несчастного случая. Настала неделя – законный выходной, и Твердяна с Роговладой позволили себе встать чуть позже обычного. Матушка и Мила хлопотали на кухне, по обычаю готовя большой обед с кучей разносолов: так у многих было заведено. День отдыха – небольшой праздник, и по этому случаю женщины расстарались: напекли блинов, пирожков да ватрушек, сделали кулебяку, наварили киселя, выставили на стол мёд-вишняк и брагу из берёзового сока – гулять так гулять! Гостей не звали, но кто-то вдруг постучался.
– Кто бы это мог быть? – озадаченно проговорила матушка Благиня, направляясь к двери.
А сердце Твердяны заныло и провалилось в солнечную, медово-хмельную радость. Хоть и не ждали они праздника, но праздник сам прилетел светлокрылой птицей – спустя двадцать лет и столько же зим.
