Нечистая сила - Пикуль Валентин Саввич (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
— Масса — стихия, разум ее затемнен желанием погрызть корку черного хлеба. Массой движет острая ненависть ко всему, что мешает ей насытиться…
Пришло время бороться, дабы безумие голодных масс не погубило наше государство!
К рабочим колоннам присоединились студенты, офицерство, интеллигенция, мелкие чиновники. Городовых стали разоружать. Их били, и они стали бояться носить свою форму. Вечером 25 февраля, когда на улицах уже постреливали, ярко горели огни Александрийского театра: шла премьера лермонтовского «Маскарада». В последнем акте зловеще прозвучала панихида по Нине, отравленной Арбениным. Через всю сцену прошла белая согбенная фигура.
Публика в театре не догадывалась, что призрак Нины, уходящей за кулисы, словно призрак смерти, предвещал конец всему.
Родзянко встретился с новым премьером — Голицыным:
— Пусть императрица скроется в Ливадию, а вы уйдите в отставку…
Уйдите все министры! Обновление кабинета оздоровит движение. Мы с вами живем на ножах. Нельзя же так дальше.
— А знаете, что в этой папке? — спросил Голицын.
В папке премьера лежал указ царя о роспуске Думы, подписанный заранее, и князь в любой момент мог пустить его в дело. Думу закрыли. По залам Таврического дворца метался Керенский.
— Нужен блок. Ответственный блок с диктатором!
— И… пулеметы, — дополнил Шульгин. — Довольно терпеть кавказских обезьян и жидовских вундеркиндов, агитирующих за поражение русской армии…
Без стрельбы не обойтись!
Дума решила не «распускаться». Но боялись нарушить и указ о роспуске — зал заседаний был пуст, Керенский неистовствовал:
— Умрем на посту! Дать звонок к заседанию… Кнопку звонка боялись нажать. Керенский сам нажал:
— Господа, всем в зал. Будьте же римлянами!
— Я не желаю бунтовать на старости лет, — говорил Родзянко. — Я не делал революции и не хочу делать. А если она сделалась сама, так это потому, что раньше не слушались Думы… Мне оборвали телефон, в кабинет лезут типы, которых я не знаю, и спрашивают, что им делать. А я спрашиваю себя: можно ли оставлять Россию без правительства? Тогда наступит конец и России…
В этот день Николай II, будучи в Ставке, записал в дневнике: «Читал франц. книгу о завоевании Галлии Цезарем… обедал… заехал в монастырь, приложился к иконе Божией Матери. Сделал прогулку по шоссе, вечером поиграл в домино». Ближе к событиям была императрица, она сообщала мужу: «Это — хулиганское движение; мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба. Если бы погода была еще холоднее, они все, вероятно, сидели бы по домам». Она снова пошла на могилу Распутина! «Все будет хорошо, солнце светит так ярко, и я ощутила такое спокойствие и мир на ЕГО дорогой могиле.
Он умер, чтобы спасти нас…»
Наконец до Николая II дошли слухи о волнениях в столице. Он распорядился: «Дать хлеба!» И власть схватилась за голову:
— Какой хлеб? О чем он болтает? Рабочие хлеба уже не просят. На лозунгах написано теперь другое: «Долой самодержавие!» Сообщили царю, и он ответил — а тогда надо стрелять…
Адмиралтейство установило на башне флотский прожектор, который, словно в морском сражении, просвечивал Невский во всю его глубину — до Знаменской площади, и в самом конце луча рельефно выступал массивный всадник на битюге.
Подбоченясь, похожий на городового, сидел там Александр III и смотрел на дела рук сына своего… Звучали рожки — сигналы к залпам, и солдаты стреляли куда попало. Рикошетом, отскакивая от стен, пули ранили и убивали.
Мертвецкие наполнялись трупами. Иногда офицеры выхватывали винтовки у солдат — сами палили в народ., — Кто хочет жить — ложись! — предупреждали они… Родзянко советовал поливать публику из брандспойтов.
— В такой мороз, мокрые-то, не выдержат, разбегутся.
Царь не отвечал на его телеграммы. Войска отказывались исполнять приказы. Власть в стране забирала Государственная Дума, и к Таврическому валили толпами — рабочие, солдаты. Шульгин писал: «Умереть? Пусть. Лишь бы не видеть отвратительное лицо этой гнусной толпы, не слышать этих мерзостных речей, не слышать воя этого подлого сброда… Ах, пулеметов сюда, пулеметов!»
Родзянко хрястнул о стол мясистым кулаком.
— Хорошо! — решился. — Я беру на себя всю полноту власти, но требую абсолютного подчинения. Александр Федорович, — погрозил он пальцем Керенскому, — это в первую очередь относится к вам. Вы у нас в Думе всегда были склонны играть роль примадонны?
До царя наконец дошло, что в Петрограде не мальчишки с девчонками бегают по улицам и не хлеба они там просят. Сейчас за ним, за царем, остался только отрядик, засевший в Адмиралтействе: сидит там и посвечивает…
Ставка не ведала истины до конца: генералы рассуждали о каких-то «безобразниках», а правительство жаловалось генералам на удушение власти от «революционеров». Наконец на сторону народа перешел и гарнизон Петропавловской крепости! Но это еще не все… Николаю II пришлось испить чащу отчаяния до последней капли.
— Ваше величество, — доложили ему, — старая лейб-гвардия…
Невозможно выговорить, но это так: Преображенский полк примкнул к восставшему гарнизону столицы и, простите, порвал с вами!
— Как? И… офицеры?
— Ваше величество, мужайтесь — и офицеры тоже.
— Кто же там остался мне верен?
— Один лишь флотский гвардейский экипаж, посланный нами в Царское Село для охраны вашего семейства…
Но к Таврическому дворцу уже подходил гвардейский экипаж, который вел великий князь Кирилл — двоюродный брат императора, и на шинели его высочества колыхался красный бант. Великий князь доложил Родзянке, что экипаж переходит целиком на сторону восставших, и Родзянко невольно содрогнулся.
— Снимите бант! Вашему высочеству он не к лицу…
Слепящий глаз прожектора на башне Адмиралтейства погас, и канул во мрак истукан царя-миротворца, до конца досмотревшего всю бесплодную тщету своего бездарного сына…
28 февраля, в 5 часов утра, еще затемно, от перрона Могилевского вокзала отошел блиндированный салон-вагон — император тронулся на столицу.
В городах и на станциях к «литерному» выходили губернаторы с рапортами, выстраивались жандармы и городовые. Колеса вертелись, пока не подъехали к столице. Здесь график движения сразу сломался. Все так же безмятежно струились в заснеженную даль маслянистые рельсы, но… Революция затворила стрелки перед «литерным», и царь велел повернуть на Псков.
